Шуламит Шалит: «Я не предам своей судьбы»

Loading

Судьба ее и как поэта и как человека столь необычна, что продолжает тревожить сердце и будоражить мысль каждого, кто читает или слышит о ней…

Шуламит Шалит

«Я не предам своей судьбы»

Элишева (1888–1949)

Элишева… Загадочная, нежная и поэтическая натура… «Странное существо твоя-то, будто гостья в доме, а не часть семьи. Голоса не повысит, и всегда в одиночку… Ни знакомых, чтобы свои, ни друзей… Никакой нет возможности понять, что у нее в голове делается…» — так Элишева представляет читателю Елену, героиню своего рассказа «Субботние свечи». (Перевела, как могла, а дальше пересказ — Ш.Ш.).

Попав в семью мужа, Елена ведет себя по правилам дома: свекр за самоваром читает вслух газету, все члены семьи должны присутствовать и внимать. Если к ней обратятся, скажет и она словечко, а как только начнут вставать из-за стола, тут же и уйдет в свою комнату. Присутствие ее в доме не ощущалось, поэтому и недовольства ею не проявляли ни свекровь, ни сестры мужа. Так проходили весна, лето и зима. Но с наступлением осени в нее как будто вселяется другое существо. Она может уйти из дома, не предупреждая и даже до ужина и до чаепития, и ходить одна по улицам, по бульвару вдоль реки, встречая последние лучи золотого закатного солнца… Но больше всего ее волнует ветер, ей ведомо, что он летел к ней из дальних далей, ей чудится какой-то напев, несущий грусть… Она ступает по первым опавшим листьям, вдыхает запахи недавно скошенной травы, и грусть, заполняя ее тихую и чистую душу, сгущается и будто тянет ее в омут… А может ее звал Пушкин, и она бежала к нему: «Люблю я пышное природы увяданье, / В багрец и в золото одетые леса…». Кто знает…

Элишева в юности

Элишева в юности

Что для домашних тайна, для нас — кинокадры о жизни молодой женщины, жившей в начале ХХ века. Она сочиняет стихи, иногда рассказы… Вот она идет по улице, почти всегда одна. Длинное пальто, черные туфли на низком каблуке, маленькая круглая шляпка.

Элишева у витрины книжного магазина. Фото Ш. Корбмана

Элишева у витрины книжного магазина. Фото Ш. Корбмана

С каким опозданием мне довелось увидеть фотографию Элишевы, стоящей перед витриной книжного магазина уже не в Рязани и не в Москве, а в Тель-Авиве конца 1920-х. Я не могла оторвать от нее взгляда, именно такой ее и представляла, знаю вот этот тип поэта, даже необязательно женщины. Разумеется, в разные периоды и Элишева была разная, в юности мечтательная, почти всегда одинокая, замкнутая, нелюдимая и, разумеется, странная для окружающих. Мне подобные люди, особенно в годы студенчества, в Литературном институте, встречались во множестве, и вы, конечно, понимаете, что речь о поэтах… Им трудно с людьми, и нам — с ними. Только в творческом вдохновении, так мне кажется, иногда бывают счастливыми.
…Мы добрались до Тверии, что у озера Кинерет, а оттуда свернули налево и вскоре оказались в гостинице «Гиносар». И был вечер, и было утро… И мы поехали на кладбище, где я вот-вот снова окажусь у могилы Элишевы… Это на другом берегу озера. Когда нас возили туда юными репатриантами, в 1980-м, да и потом, то приводили только к памятнику поэтессы Рахель, песню на слова которой «О, Кинерет шели» (шели — мой) мы узнали еще в ульпане…
Но жила в Израиле другая удивительная женщина, и тоже писала стихи, и тоже сначала на русском языке, а потом исключительно на иврите, и звали ее Елизавета, а родом она была из Спасска, что чуть более полста километров от Рязани. Еще живя в России, она переиначила свое имя Елизавета на Элишеву, немного поиграла с ним, подписываясь иногда «Э. Лишева», но даже фамилия будущего мужа не приросла к ней — мы только по литературе и вот тут, на могилке, прочитаем его: крупно — ее имя и мелкими буквами — Быховски. Так на иврите, а по-русски — Быховская. Но в истории Израиля просто — Элишева.
Я уже знала точно, как «пройти к Элишеве». Высокий холм, и там знакомая могила Рахели. Сколько десятилетий толпы экскурсантов приходят к памятнику на могиле поэтессы Рахель, не замечая другого памятника, что рядом с ней, за ней. И именно там покоится Элишева. Судьба ее и как поэта и как человека столь необычна, что продолжает тревожить сердце и будоражить мысль каждого, кто читает или слышит о ней… «Загадочная» — это точно. А «нежную и поэтическую натуру» мы угадываем только в стихах и на нескольких ранних снимках, в юности, пока жила мечтами…
Какой праздник для ищущей души — собственное открытие языка иврит: сначала элементарное, потом делающее доступным восприятие окружающего — звуков ещё вчера чужой речи, текстов рекламных щитов, песен, юмора, театрального спектакля и, наконец, Книги Книг — Танаха, текстов молитв! Может быть, в том как раз избранность судьбы нашей, что мы удостоились своей земли, своего языка, что для детей и внуков они стали, становятся и, безусловно, станут родными, единственно родными, и они не будут страдать от раздвоения личности, от ностальгии по тому, что мы считали нашим родным, а оно то и дело оборачивалось чужим… То есть это мы — каждый в свой черёд — ощутили себя неродными… Каждый по-своему начинает искать свои корни, иногда находит, а чаще и не найти их. Так ведь мы ищем своё, возвращаемся к своему…
А Елизавета Ивановна Жиркова, русская женщина (1888–1949), оставила и народ свой, и дом, и язык, и как Рут (Руфь)-моавитянка, прилепилась к чужому языку и чужому народу. Её так и называли «Рут с берегов Волги».
Что же всё-таки побудило Елизавету Жиркову, будущую израильскую поэтессу, — решиться на такой шаг? Нет ведь подобных ей судеб в нашей литературе. От малого народа к большому — тому тьма примеров, но наоборот? «Разумеется, — писала Элишева, — я не еврейского рода, однако же и русского не вполне. Отец моей матери был англичанин, точнее, ирландец, он бежал в юношестве из дома, оказался в России, обосновался здесь, женился на немке, однако и она росла и воспитывалась в английской семье… Я росла у одной из тёток, которая была мне вместо матери, ибо мать умерла в моём раннем детстве, и я всецело принадлежу к этой, английской семье, намного больше, чем к отцовской, то есть русской». Семья матери католической веры, а отец её был учитель, православный. Но сама Элишева, как говорила и знавшая ее переводчица Давида Крол, «никакой религией не грешила»…
А была в Элишеве чуть ли не с рождения какая-то таинственная тяга ко всему особому, высокому, духовному — другому, не похожему на то, что её окружало. «У меня были крылья, — скажет она, — но я не знала о том». Элишева ощущала в себе какую-то чрезмерность души и искала для неё — порой бессознательно — гармонии. Одиночество — обычное пристанище её души, — писали о ней знавшие её. Из письма одному знакомому, год 1922-й: «Я нахожусь тут (имеется в виду, в Рязани) в полном одиночестве, нет родных, нет друзей, нет знакомых». Возможно, тяга к особому, другому была обусловлена именно мыслью, что мать, так рано ушедшая, происходила из далёкого мира… И Сион, неведомая родина, представлялась, как и мать, утерянной, но где-то существующей? Но это лишь одно из предположений. Девушка живет воображением, его усиливает чтение книг, живет и ждет чуда. И оно пришло. И подошло прямо к краешку сердца.
В 1907 году, девятнадцати лет, живя у тётки в Москве и учась в гимназии, она начала писать стихи. Познакомилась и подружилась с еврейской девушкой, с которой вместе училась. Так стала вхожа в еврейский дом, открыв для себя новый, несказанно удививший её мир. В этой семье соблюдали еврейские традиции, все были дружелюбны и между собой и по отношению к ней, и в течение трёх лет, до отъезда обратно в Рязань, Элишева впитывала в себя особую атмосферу, какую-то духовную устойчивость, то, к чему так неосознанно тянулась душа. Приходила суббота, зажигались свечи, всё как будто преображалось и внешне и внутренне, становилось гармоничным — от субботнего кидуша — благословения хлеба и вина, от покоя, растворявшегося в самом воздухе. Она напишет об этом в рассказе «Субботние свечи»…
А потом всю жизнь ей придётся отвечать на одни и те же вопросы: как да почему с ней вот такое случилось? И со свойственной ей прямотой и простотой она будет объяснять, что для неё самой это было чудом, что странные и непонятные вещи, которые она учила ребёнком в начальных классах, на уроках «Закона Божия», обрели смысл, а так называемый «Ветхий Завет» совсем не ветхий, а живой. Он никуда не исчез, наоборот, он имеет прямую связь с жизнью.
Это было поразительно! И в свете субботних свечей незнакомого ранее народа открылось ей, Элишеве, что родной дом, её русский дом — он ей чужой, а ощущение духовности, близости к чему-то, чего искала душа — возникает в иной среде. Но и настроение и самоощущение меняются, все быстротечно, и горькие мысли тоже посещали, одна была записана еще в России: «Я чужая своим — а чужим не нужна»… В тогдашней Палестине больше нравились другие ее стихи: «С тех пор, как услыхала в песне я / Тот голос с той, нездешней стороны, / Клянусь, ему покорна жизнь моя, / Им песни и мечты мои полны».
Изучать иврит всерьёз начала в 1913 году, уже в «Обществе по изучению древнееврейского языка». Из энциклопедии: «В годы Первой мировой войны работала в комитете помощи еврейским беженцам в окрестностях Рязани. По признанию Элишевы, на нее произвели «сильное впечатление еврейская национальная идея, а позднее сионизм». Этому способствовала также дружба и последующий брак Элишевы с Ш. Быховским (1881?–1932), сионистом, издателем и распространителем книг на иврите».
Через Шимона Быховского она познакомилась и с его друзьями, это были известные уже писатели — Ури Нисан Гнесин и Йосеф Хаим Бреннер. Они Быховского ценили и как доброго человека, и как преданного товарища. Став учителем Элишевы, поверим, что учителем отличным, он влюбился в необычную и необыкновенную русскую девушку и стал её мужем и проводником в мир, который не всегда был да и будет ласков к ней…
В 1920-м, будучи автором двух сборников стихов на русском языке («Минуты» и «Тайные песни». Москва, 1919), начала писать на иврите. И, по её собственному выражению, «с тех пор прилепилась к народу еврейскому, его языку и литературе». Человек выбирает судьбу или судьба — человека? Самой себе ответила:«Я не предам своей судьбы».

Э. Лишева — так Элишева написала свое имя на двух сборниках, вышедших в Москве в 1919 году

Э. Лишева — так Элишева написала свое имя на двух сборниках, вышедших в Москве в 1919 году

В 1924 году родилась дочь Мира, Мириам, а в 1925 году они приехали в Эрец-Исраэль. К тому времени ее имя и ее стихи уже печатались во многих еврейских журналах. Вскоре они поселились в Тель-Авиве, недалеко от моря. Море — Средиземное! Земля — обетованная! Ветер, песок, верблюды — таким был берег Тель-Авива в 1925-26 г.г.

Элишева с Мирочкой на руках. Фото Ш. Корбмана

Элишева с Мирочкой на руках. Фото Ш. Корбмана

Как сложилась её жизнь и творческая судьба в стране Израиля? Понимала ли, что слава, когда царила в ее зените, не вечна? Шимон Быховский любил жену и гордился, что не без его усилий и влияния выросла ивритская поэтесса Элишева, и завоёвывает сердца и читателей и критики. Практически ради нее он сначала открыл издательство в Москве, где вышли две ее первые книги на русском языке, а по приезде в Эрец-Исраэль, и в Тель-Авиве. Он хорошо знал своё ремесло. Библиография статей, написанных об Элишеве в те годы, была намного длиннее списка изданных ею книг. Само ее «восхождение» в Эрец-Исраэль и тонкое знание иврита вызывали столько толков, что на литературные вечера иногда приходили просто поглазеть на неё, как на редкое, редкостное растение… Но интересовались ее творчеством и знатоки литературы, умевшие оценить дар истинно талантливого поэта. Стихи покоряли искренностью, читала негромко и внятно, не так, как другие, проглатывая окончания слов. Подкупало и то, что эта поэтесса из России (вы слышали, она ведь русская?! — до ее слуха долетали иногда и такие речи) писала и произносила стихи на «сефардском» иврите, как, впрочем, и Рахель. Они опередили в этом отношении лет на десять и Бялика и Черниховского… Иврит Элишевы был языком и ее слушателей. А лиризм ее поэзии привлекал даже таких композиторов, как Йоэль Энгель и Даниэль Самборский. Оба писали на ее стихи музыку. А сам доктор Йосеф Клаузнер, выдающийся литературовед, историк, лингвист, открывал в Иерусалиме вечер Элишевы… Но и талантливому человеку без деловой жилки, да ещё женщине, трудно пробиться без посторонней помощи. Элишева пока об этом не думает.
Она оставалась, в общем, равнодушной к шумихе, окружавшей и её, и её имя. Во время одного из своих турне, в 1927 году, она пишет из Польши одному из друзей: «До чего этот шум далёк от меня, как это давит, как это скучно. Всё это реклама и всё это глупость. Моё наслаждение всегда в вещах, мне не подвластных…».
И вдруг мироздание рухнуло. Как человек продолжает жить, когда начинает понимать, что реально он мало кому нужен… Судьба Элишевы могла бы сложиться более счастливо, если бы рядом продолжал оставаться Шимон — её друг, муж, опора, издатель её книг, организатор поэтических турне по Европе… Покуда он был жив, выходили в свет книги стихов, несколько сборников, иногда тираж книги раскупался мгновенно и тут же выходил новый, переиздавалась и книга рассказов, имел успех и небольшой роман, скорее, повесть «Симтаот» («Переулки») — о московской богеме двадцатых годов. Она начала его писать ещё в Москве, а завершила в Тель-Авиве.
Шимон Быховский скончался во время одного из турне, в 1932 году. Элишева осталась одна, с ребёнком на руках. Дочь Мира вспоминала: «Когда мы были в Кишиневе, у папы случился инфаркт, и он умер. Похоронили его там. Я помню выступления возле могилы, а после похорон мама потеряла сознание». Вернулась Элишева домой надломленным человеком. Девочке было тогда 8 лет, а ей — 44.
Не будь поэтесса так прочно связана с ивритом, именно с ее любимым языком, в определенной степени, и с местом обитания, могла бы тогда, наверное, похоронив мужа, остаться в России. Но её тянуло домой: «ки маца нафши моладэта» («потому что душа обрела свою родину»).

Элишева

Элишева. Под снимком записано на идише: «Две души живут во мне — русская и еврейская. И еврейская берет надо мной все большую и большую власть». Фото Ш. Корбмана

Она вернулась в Тель-Авив. Хотела устроиться библиотекарем в Центральную библиотеку «Шаар Цион» (ныне называется также библиотекой «Бейт-Ариэла»), но её не взяли. И Бялик и другие литераторы за нее просили. Не получилось. Почему? Неизвестно. Непонятно. Бялик добился для неё ежемесячной помощи из какого-то фонда. Жила — не роптала. И одежду себе умела перешить. И прачкой подработать. Помимо поэтического творчества и прозы, Элишева много занималась журналистикой — выступала в печати как автор статей и переводчица. Тоска изливалась в стихах.

                                     Золотым дождём струит листопад
                                     Сквозь осеннюю синеву.
                                     Опадают листья, летят, летят,
                                     Тихо падают на траву.

                                     Почему листва, что так хороша,
                                     Отмирает, как жизнь, легко?
                                     Почему ко многим лежит душа,
                                     А они далеко, далеко?..
                                        (пер. Я. Хромченко)

Ещё в России она начала переводить сначала с идиша на русский, зная немного немецкий, сама удивлялась, как легко ей учить идиш, потом переводила для детей на иврит. Кроме стихов и прозы, в 1929 году написала большую работу «Человек и поэт» — о поэзии Александра Блока. Я обращалась к замечательной переводчице и знатоку ивритской и русской поэзии, упомянутой уже Давиде Крол, которая знала уйму стихов Элишевы наизусть, и мы чуть ли не в один голос сказали друг другу: «Слышишь, как они напевны?», но напеть она не могла ни одной песни. А ведь стихи её коротки, искренни, музыкальны, но Рахель, Лею Гольдберг поют, а её — нет. Пели. Потом забыли. То же, кажется, происходит и с ее стихами и с ее прозой. Но проходит несколько лет, и видишь, что переиздан сборник рассказов Элишевы, а вот и роман «Переулки». На обложке — роковая женщина-вамп. Улыбнулась бы Элишева, разглядев в витрине, что так ее издают в ХХI веке? И кто же эта дама?

Элишева. «Симтаот» («Переулки»), 2008

Элишева. «Симтаот» («Переулки»), 2008

На днях я искала и нашла в ютубе исполнение и тексты песен Элишевы, всего около десятка. Среди композиторов и исполнителей знакомых имен мало. Одно стихотворение узнала и есть перевод (о переводах — ниже).
«Такой подарок» на иврите поют.
«Зот hи а-матана — / Перах ше-эйн ло реях. / Нигла ли ба-ахрона: / Еш цаар ве hу месамеях».

                                              Лишённый запаха цветок
                                              Мне в дар принять почти не жаль.
                                              Мне открывается в свой срок,
                                              Что пахнет радостью печаль.

                                              Прохожий, я твой дар — цветок
                                              Без огорчения приму.
                                              Все выдыхается в свой срок,
                                              И небо сеет свет сквозь мглу.

                                              А здесь, в кладбищенском саду,
                                              И неподвижность, и покой.
                                              Могилу друга обойду,
                                              Не прикоснувшись к ней рукой.

                                               (пер. Л.Владимировой)

Переводили Элишеву Лия Владимирова и Яков Хромченко (сборник «Я себя до конца рассказала». Библ-ка-Алия, 1990). И, как обычно, что-то удалось лучше, что-то оказалось орешком покрепче. Пробовали и другие. Почему-то не получается. А пример этот лишь для того, чтобы показать сказанное — как мелодичен стих Элишевы, как легко мог бы петься… Еще пример из удачных, на мой взгляд, переводов. Стихотворение «Беседа с ветром». Так звучат первые две строфы по-русски: «Я выйду, окликну ветер: / — Скажи-ка ты, ветер, я чья? / Мне смеючись ветер ответит: / «Ты чья-нибудь, думаю я». / — Целуй только ты меня, ветер, — / Подставлю я губы свои. / «А что, — издевается ветер, — / У милого мало любви?»…
А на иврите покажу как раз последнюю строфу:

                                       кáха лохéш ли а-ру́ах,
                                       ве эйле сихот левави́,
                                       матáй йинатéн ли лану́ах,
                                       лядáт эт шем аhуви́?

Семь букв музыкального «л» («ламед»), очень мало шипящей буквы «шин», много гласных с камацем, то есть удлинённых гласных звуков, как мы сказали бы о звучании русского стиха. Мне эта аллитерация напомнила Леонида Мартынова, его переливающееся «л», их, кстати, тоже семь, (всю строфу не дам в обиду, но имею в виду первые два стиха): «Вода благоволила литься, / Она блистала столь чиста, / Что ни умыться, ни напиться, / И это было неспроста…»
Стихи Элишевы близки по характеру и стилистике творчеству Рахели, но они тише, они менее драматизированы, хотя иногда не менее трагедийны. Рахель во всём живёт сама, её любовь к Израилю — счастливая любовь. Элишева замкнута, и она здесь, но она могла бы такое писать и на другом континенте. Рахель возделывала землю, сажала, полола. Элишева сказала про себя: «Никогда не взрастила цветка, никогда не сажала ростка, только вас, бесконечные сны».

Сборник стихов Элишевы на иврите, 1970 (по изданию 1930 г.)

Сборник стихов Элишевы на иврите, 1970 (по изданию 1930г.)

В 1930 году, еще жив муж, она пишет знакомому, что хотела бы поехать в Южную Африку. В 1943 году говорит писательнице Дворе Барон, что «совсем никому не нужна»…
Она таки была, перефразируя поэта Шауля Черниховского, «чужим ростком и там, и тут — и всюду». У него это звучит поэтично и печально: «Нéта зар ат ле-амéх, циц нохри́ ле холь». Полагаю, что поэт, зная русский, просто перевел саму Элишеву: «Я чужая своим — а чужим не нужна»… Даже такой тонкий исследователь её жизни и творчества, как Ешурун Кешет — и тот отдал дань соблазнительной и, казалось бы, логичной мысли, что она прошла гиюр… Перед захоронением заглядывают в бумаги. Самой-то ей такого рода вещи были безразличны, но документа о гиюре не нашли.
Она ничего не делала, чтобы поправить своё положение. Авраам Бройдес в своей книге «Встречи и беседы с писателями» рассказывает о своих посещениях Элишевы — он регулярно приносил ей чек, поступавший из писательского фонда… «Её «цриф» (сарай, барак) в шхуне Монтефиори стоит на пустом дворе, вокруг песок — ни зелени, ни единого деревца, внутри душно, мухи… Она подаёт мне веер отгонять их. Вот примус, чайник, полотенце, оно висит на гвозде, подсвечник — в нём полусгоревшая свеча. Стол посреди комнаты, на нём тарелка, сухой хлеб, остатки сыра, пустая молочная бутылка. Ахматова, Блок рядом с книгами Гнесина и Шофмана». Мух она объяснила тем, что у соседа во дворе коровы…
Элишева вслушивается в пение птицы за окном, рассказывает он о другом визите, когда в комнату после проливных дождей можно было забраться только в окно, и то с помощью лестницы. И вот, когда вошли, наконец, а он был с одним молодым поэтом, Элишева приложила палец к губам: ш-ш — птица поёт за окном…
К тому времени её дочь Мира, с отличием закончив учебу в прославленной гимназии «Герцлия», записалась добровольцем в британскую армию, вышла замуж за английского солдата, уехала с ним в Кению, позднее перебралась в Англию, родила дочь… Потом еще одну, и еще одну… Элишева не увидит своих внучек никогда.
Миру Литл разыщет в Англии одна журналистка. Как она, Мириам, была счастлива заговорить на иврите, который знала и любила, а поговорить ей не с кем было. Потом она сама побывала в Израиле, пришла на могилку мамы. С мужем вроде развелась. Жива ли?
Моше Басок, журналист и писатель, рассказывает, что в 1948 году посетил Элишеву в Тверии, куда ей помогли перебраться из-за острого воспаления суставов. Она ничего не хотела принимать: ни еды, ни сладостей, ни фруктов: «Я почти ничего не ем». Душистый горошек приняла, его очень любила. Басок ехал по берегу Кинерета и повторял про себя посвященные этому чудесному озеру стихи Элишевы.

Волна, шепчась с волной, почти уснула,
Кинерет отдыхает. Тишина.
Вот чайка белокрылая блеснула,
Как тень, на миг в волнах она мелькнула,
Вот в сердце песни дрогнула струна…

Писатели знали: и она, как Рахель, хотела быть похороненной именно здесь. И добились своего!

Элишева (слева) и Рахель рядом у озера Кинерет (Фото Шуламит Шалит)

Элишева (слева) и Рахель рядом у озера Кинерет (Фото Шуламит Шалит)

Элишева, искавшая на берегах этих покоя и любви, умерла 27 марта 1949 года, когда волны озера Кинерет бились в какой-то бешеной пляске. И рядом с могилой Рахели возникла ещё одна могила — берег Кинерета принял, уже для вечного покоя, и Элишеву.

Первая публикация (сокращенная): «Новости недели», приложение «Еврейский камертон» за ноябрь 2017 г.

Шуламит Шалит: «Я не предам своей судьбы»: 13 комментариев

  1. А.Ашхацава, Гудауты, Абхазия

    Доброе утро! Дорогая Шуламит Шалит, как Вам удается так описывать и преподносить каждый раз новые истории? От героини, поэтессы и писательницы Элишевы, какой-то редкой и особенной личности, я в восторге — конечно, благодаря Вам. Живите долго-долго и творите на радость читателям! Спасибо!

  2. Елена Тамаркина

    Дорогая Шуламит! Ваш новый труд пробудил во мне целую гамму чувств вместе с новым интересом к уникальной судьбе уникальной личности — Элишевы.
    Всегда счастлива видеть Ваши новые публикации. Благодарю сердечно и желаю Вам здоровья и всего самого доброго в новом году!

  3. Сергей Беэр-Шева

    «С той, нездешней стороны…»
    Негев. Небо – недотрога,
    Но отчётливо видны
    Отпечатки пальцев
    Бога –
    С той, нездешней, стороны.
    Написано в автобусе Беэр-Шева – Сде-Бокер, 16.12.2009 7:40
    Дорогая Шуламит Шалит!
    Ваше эссе о поэтессе из рязанской земли, с левого берега Оки, которая окончила свой путь, белокрылой чайкой мелькнув в волнах Тивериадского озера, буквально застало меня врасплох, оглушило. Я ничего до Вас о ней не знал, кроме библейского имени… На меня благодаря Вам обрушилось столько ассоциаций, что я не сразу оказался в состоянии написать хоть сколько-нибудь компактный отзыв – мне потребовалось какое-то время, чтобы впечатления от шока хоть немного «отстоялись».
    Напишется еще, сейчас только благодарность Вам за открытие еще одной драматической судьбы, еще одного поэта, жизнью заплатившего за свой дар…
    Пока – позвольте пожелать Вам в канун 2018 года
    Здоровья, благополучия и продолжения Творчества. Такого необходимого!
    Сердечно,
    Сергей из Беэр-Шевы, 31.12.17

  4. Любовь и Борис Израиль-США

    Наши поздравления с новой великолепной публикацией об Элишеве и с Новым Годом! И в этом эссе Вы нежны, умны, немного грустны, как и подобает поэту и хорошему рассказчику. В новом году пишите так же — с удовольствием! Желаем его и Вам, и себе, и всем читателям.

  5. Леонора Б-ман

    Дорогая Шуламит!
    Большое спасибо за этот предновогодний подарок, сотканный Вашей нежной высокой душой.
    Читать это просто из интереса невозможно — покоряет глубокое сочувствие. Оно же позволяет разделить такую вот благодать…
    С пожеланием всего наилучшего, восхищением и любовью, ЛБ

  6. Arkady Sh.

    Уважаемая Шуламит!
    Прекрасный очерк. Прочитал на одном дыхании. Спасибо.
    С наступающим Новым годом!
    Здоровья, мира, новых очерков и книг!

  7. Ривлин Авраам

    СПАСИБО! Вы дарите нам поэтическую душу Израиля!

  8. Лиля Лесина

    Бесконечно благодарна за такой замечательный подарок — рассказ о поэтессе Элишеве — к Новому 2018 году!!!
    Прочла с большим удовольствием, просто проглотила, потом буду перечитывать еще!!!

  9. Виталий, Бат-Ям

    Да, удивительная история! Редкая. Пришла в иврит русская душа и навек, на свой век, и надолго, похоже, осталась. (С точностью наоборот – судьба нашего замечательного Рои Хэна: увлёкся израильтянин, а корни – йеменские, русским языком, русской литературой и плодотворно в ней обитает).
    История удивительная и печальная. Но печаль эта светла, поэтична. Судя по фактам биографии, рассказанным здесь Шуламит Шалит, история и драматичная.
    И так рассказано, что прочитав, захотелось поехать на Кинерет, на то самое смиренное кладбище, и положить на скромную могилку букетик цветов — «душистый горошек», конечно.

  10. Янкелевич Р

    Читая, рассматривая фотографии, я слышу музыку… Она волшебна!
    БЛАГОДАРЮ!!! С наступающим 2018-м!

  11. Фрида и Тамара Райзе

    Спасибо большое, дорогая Шуламит! Ваша статья — чудесный новогодний подарок!!

  12. Сильвия

    Как хорошо — поэтический рассказ о поэтессе.

Обсуждение закрыто.