Марк Гинзбург: Успеть отдать долги

Loading

Но отряд, с которым связался Семен, остро нуждался в оружии, и в разведку вместе с Семеном был направлен парень из местных жителей, которому было приказано: «Удостовериться в наличии склада оружия, запомнить подходы к складу, а затем расстрелять Семена».

Марк Гинзбург

Успеть отдать долги

(окончание. Начало в №1/2018)

Женя Павловская

Перебирая в памяти многих интересных людей, с кем мне за 25 лет довелось общаться в Бостоне, и о ком я мало писал до этого, я не мог не остановиться на очень яркой Жене Павловской. Она и сама по себе была обаятельной умной женщиной, но к тому же была и центром притяжения интересных и умных людей.
Приступая к «ее страницам», решил кое-что уточнить. Позвонил по двум-трем ее номерам. Однако отвечал автомат: «номер не действует». Позвонил в ее журнал: «Это говорит Марк Гинзбург. Скажите, пожалуйста, как я могу связаться с Женей Павловской?». Мне ответила Марина, сотрудница журнала: «Два дня назад мы ее похоронили». Этот разговор состоялся 23 августа 2016 года.
Мне ничего не оставалась как послать в журнал свое сочувствие:

«Дорогая Марина,
Примите, пожалуйста, мои глубокие соболезнования по поводу кончины Жени Павловской.
В середине 1990 г. около здания Хибру-колледж: молодая обаятельная Женя спросила не хотел ли бы я регулярно получать по почте рекламный «Русский бюллетень», и протянула мне несколько страниц, сложенных из листа газетного формата. Так, я понимаю, начиналась история Журнала.
Общение и сотрудничество с Женей продолжалось много лет и доставляло истинное удовольствие. Одно из наших совместных предприятий — организация публичных лекций интересных людей — от Наума Коржавина и Феликса Розинера до гостей Бостона — журналистов и политических комментаторов.
Обаянию Жени не могли противиться самые занятые привлекаемые персоны.
Как-то я представлял Женю моим калифорнийским друзьям: «Вот редкое сочетание красоты, таланта и деловитости!». Такой она и останется в нашей памяти».

Действительно, эти публичные лекции пользовались большим успехом. Но организовать их было не так уж просто. Первую проблему — бесплатного помещения — удалось решить просто. К тому времени я читал лекции по истории и философии иудаизма в просторном зале некой еврейской организации. И этот вместительный зал в центре Бостона мы получили бесплатно. Вторая проблема — из каких средств оплачивать привлекаемым лекторам их время и труды — Женя решила сходу: «Будем брать два-три доллара за вход».
Львиная доля привлекаемых приходилась на Женю. Раз она меня удивила: «Хочу пригласить Мэлора Стуруа». (В эти годы Стуруа сотрудничал с Гарвардским и Миннесотским университетами, работал обозревателем русскоязычных газет). Я усомнился: «Но это же — главный ультрасоветский журналист-международник — слишком одиозная фигура для нашей эмигрантской аудитории? Могут не прийти». «Наоборот, — возразила Женя. — Именно на одиозного, на щепотку перца придет много народу». И оказалась права.
О себе она писала:

«Будучи по образованию химиком, писала стихи, рассказы, фельетоны (что для химика нехарактерно). В разные годы печаталась в городской газете, в «Крокодиле», в «Театральной жизни» в «Новом русском слове», в «Панораме», еще где-то… Живя в России, преподавала химию в политехническом институте. Посидела с семьей восемь лет в «отказе» — бесценный опыт борьбы и выживания. На пустом месте создала журнал «Бостон — Русский Бюллетень» и шестнадцать лет растила и лелеяла это, набирающее вес, дитя. В промежутке между этими занятиями издала четыре книжки».

К этому можно добавить: окончила аспирантуру в Ленинградском университете, жила в общежитии на Васильевском острове. Работала внештатным корреспондентом в городской газете
Популярность ее ежемесячного бостонского журнала, выходящего на 140 страницах, иногда выливалась в неожиданные формы. Звонили с категорическими требованиями «принять меры» по самым невообразимым проблемам. Звонили и негодовали: «Как это вы ничего не можете сделать?! Вы же пресса!». О подобных «убеждениях» русских эмигрантов рассказывала наша общая с Женей знакомая, хозяйка «Русского» продуктового магазина: «Марк, сегодня двое солидных покупателей стыдили меня такими словами: «Вы думаете, что мы о Вас ничего не знаем!? Мы про Вас все знаем! Вы покупаете товар подешевле, а нам продаете подороже!».
Не столько смешные — сколько печальные неизгладимые следы старого мышления!
Женя была внимательна к нам. Возила на домашние выставки местных художников. Познакомила со многими интересными людьми, — с Мулей Фриман, Феликсом Розинером, Сарой Бабенышевой и многими другими. Поместила в Журнале трогательное поздравление с моим семидесятилетием (как давно это было — 20 лет назад!).
Характерный ее звонок: «Хочу познакомить вас с Мулей. Она Вас приглашает. Заезжайте за мной, захватите какое-нибудь угощенье». Заехали за Женей, еще за кем-то. По дороге в Бельмонт Женя рассказала:

Муля Фриман (1908 — 2008) 

Маргарита Ивановна Зарудная-Фриман (все ее ласково называли — Муля) правнучатая племянница художника Карла Брюллова и правнучка архитектора Александра Брюллова, племянница известного русского адвоката Александра Зарудного, прославившегося в свое время защитой Бейлиса. Мать — Елена Павловна Зарудная, в девичестве Брюллова, — в Омске, куда семья бежала вслед за Колчаком, зарабатывала своим шестерым детям на хлеб учительством.
Родители Мули были арестованы в 1918 году; мать была расстреляна в 1921-м в Омске. Шестеро детей оказались в Харбине, все выжили усилиями старшей — Мули. Большинство их харбинских друзей и знакомых, вернувшихся в Россию, были расстреляны.
В Америке Муля с 1931-го года. В начале сороковых Муля, инженер-строитель по первому, еще харбинскому образованию, в основном своими руками, превратила приобретенную конюшню в удобное жилище, устроила огромную гостиную. Вокруг дома разбила большой сад.
В течение многих лет дом был одним из центров русской культурной жизни в Бостоне, там бывали Н. Коржавин, А. Сахаров, А. Есенин-Вольпин, Е. Боннэр, Н. Ильина и другие. В этом доме находили первый приют иногда совершенно незнакомые семьи эмигрантов. Муля, ангел-хранитель для третьей волны российской эмиграции, помещала их в большой гостевой комнате, поила, кормила и учила правилам новой жизни. Многие годы активной частью ее жизни было устройство чужих судеб, помощь всем, кто нуждался в помощи..

«Люди в доме Маргариты Ивановны собираются часто и по самым разным поводам —_продолжала Женя — это и интересные лекции, и выступления местных и приезжих писателей, поэтов, музыкантов, выставки художников и скульпторов».

Муле было тогда  примерно 85 лет. Спокойная   женщина, открытое, доброе лицо, внимательная к собеседнику. Тепло нас приветствовала: «Женя о Вас рассказывала».
Мы окунулись в новую для нас теплую обстановку. В атмосферу понимания, встречи многих людей, разделяющих некие общие взгляды. Людей, которые были рады видеть друг друга. Им было о чем поговорить.
«Наша» полнокровная «тусовка» состоялась после лекции Феликса Розенера — презентации его книги «Некто Финкельмайер». И было веселое застолье, на которое все (и мы тоже) привезли что-то вкусное.

Феликс Розинер (1936 -1997)

Муля предоставила слово «бостонскому писателю» Феликсу Розинеру. Он немного поговорил о своих книгах, а потом — вообще — о музыке, об искусстве. Позже я узнал, что он широко известный писатель, поэт, эссеист, музыковед.
После его лекции мы разговорились. Оказалось, оба мы в разное время недолго учились в Московской консерватории (он — по классу скрипки, я — фортепиано у Нейгауза). На лекции он упомянул о пианистке Марии Вениаминовне Юдиной, и я рассказал ему то, что знал о ней, со слов моей сестры Клары Печковской. Клара была близко знакома с Юдиной и часто принимала участие в ее благотворительных делах.
В тот вечер мы хорошо поговорили, сошлись во многих оценках, за исключением, пожалуй, мнения о Горовице, которого я считал одним из первых пианистов, а Феликс наградил титулом «шопенчик».
Впоследствии мы неоднократно встречались, и в общественных местах, и у него дома — в обстановке уюта, созданной его приветливой женой, умницей Таней, помощницей Феликса во всех его делах
Запомнилась его публичная лекция ( если не ошибаюсь — в зале Хибру Колледж) об врейской культуре. Лекция о том, как складывалась еврейская культура.    Шаг за шагом излагались и анализировались ключевые эпизоды еврейской истории, место и содержание важнейших книг и   их влияние на образ жизни и мышление народа.
Преподнесено это было блестяще. Не зря семь лет в Израиле Феликс работал главным редактором русскоязычного издательства религиозной литературы. Для примера Феликс предложил аудитории высказаться по поводу сложной ситуации, рассматриваемой в Талмуде.

«По пустыне идут два путника. У одного из них есть достаточно воды, чтобы дойти до населенного пункта. У другого нет ни капли. Если они разделят запас воды — оба погибнут в пустыне». По сути дела — у одного уже есть фляга и обсуждается только, должен ли он её отдать» .
Высказываются мнения:
— Не должен отдать, пусть выпьет и живет хотя бы он один.
— Пусть благородно отдаст товарищу, спасет его жизнь.
— Пусть поделят пополам, и будь что будет: лучше обоим умереть, чем одному спастись.
Упрощая талмудическую формулировку, Феликс сообщает «правильное» решение:

«Бог дал эту флягу конкретному лицу. И не надо решать за Бога, а надо оставить воду ее владельцу».
Но…в то же время, если Ты достиг высот понимания законов Бога, проник в суть наделения человека свободой воли, ты можешь решить эту проблему и иначе».

Я тогда записал эту лекцию на аудиокассету, которую недавно переслал в Амхерстский колледж в Архив Розинера.
В общении Феликс всегда был спокойным, доброжелательным, и мне долго не верилось, что он тяжело болен, что в 1985 году он приехал в Америку, надеясь найти излечение.
Летом 1996 года мне довелось присутствовать на его многолюдном юбилейном вечере в Бостонском университете. Странное было настроение — настроение всеобщей любви, уважения с оттенком грустного прощания. Он уже чувствовал приближение смерти, но на этом практически прощальном вечере был спокоен, с улыбкой принимал теплые слова о его многих писаниях, выступления певцов в его честь.
Спустя год он скончался и был похоронен недалеко от могилы Лонгфелло на холме, возвышающемся над большим красивым озером на известном кладбище Mount Auburn Cemetery..

Сарра Бабенышева (1910 – 2007)

Не без участия Жени Павловской я был представлен Сарре Эммануиловне Бабенышевой. Я еще не знал, что Сарра Эммануиловна отважная женщина, активная правозащитница тяжелых 70-х годов, писательница, литературный критик, член Союза советских писателей, исключенная в 1980 году за письмо в защиту Сахарова, в котором привела очень тревожные факты, говорившие о том, что власти взяли курс на уничтожение Сахарова. Многие годы она организовывала письма протеста, сотрудничала в Фонде помощи политзаключенным и их семьям отправляла посылки в лагеря. В 1981 эмигрировала в США.
Я знал, что она профессор Бостонского университета, и рассказал о нашей недавней встрече с Геннадием Барабтарло, — профессором, заведующим отделением славистики в университете Миссури (известным московским пушкинистом, бывшем учёным секретарем Государственного музея А. С. Пушкина, блестящим переводчиком Набокова), который рассчитывал получить место в университете в Бостоне (была профессорская вакансия по славистике).

«Пусть не надеется — сказала Бабенышева, — снобы аристократического Бостона ни за что не пропустят провинциала».
Так и вышло.

Несмотря на ее открытость и приветливость, в ней ощущалось нечто отличное от всех знакомых мне, — какая-то мудрая внутренняя сила, следы особого очень трудного прошлого. Чувствовалась порядочность, непреклонность убеждений, несгибаемость, легендарное гражданское прошлое. Чем-то я ей «пришелся», несколько раз она приглашала к себе, разговоры были на самые разные темы — немного о моей книге, немного о философии иудаизма. О себе не рассказывала, приходилось довольствоваться словами близких. Например, рассказом Елены Георгиевны Боннэр о событиях, связанных с издевательским исключением Александра Галича из Союза писателей 29 декабря 1971 г.:

«Пока на втором этаже бывшего особняка графа Олсуфьева, ныне Дома писателей, шло судоговорение, — вспоминала Е.Г.Боннэр, — Сарра Бабенышева и я маялись в вестибюле. Галич, которого буквально трясло после увиденного и услышанного, сказал им только два слова: «Пошли, девочки». Когда ехали в машине, он молчал и беспрерывно курил, и только дома начал свой рассказ об исключении».
Раз она позвонила: приезжайте, у меня в гостях будет Ваш знакомый, земляк писатель Войскунский. Встреча была очень живой, вспомнили как нас знакомил писатель Рафаил Шапиро, как в 1965 году меня позвали читать лекцию о кибернетике в Союз писателей в Баку. Писатели — в основном молодые — вяло меня слушали, но очень оживились, когда я прочел из книги «Быстрее мысли» Кобринского и Пекелиса стихи, которые сочинила машина:

Ночь кажется чернее кошки этой,
края луны расплывчатыми стали,
неведомая радость рвётся к свету,
о берег бьётся крыльями усталыми.

И т.д.

Писатели смаковали черную кошку и возбужденно отмечали: «Смотри! Есть образ!». (Кстати, позже авторы признались в мистификации — эти стихи принадлежали не машине).
Сейчас признанному мастеру научной фантастики, Евгению Львовичу Войскунскому 94 года, живет он в Москве. Я недавно говорил с ним по телефону, вспомнили многое, в том числе и встречу в доме Сарры Эммануиловны.
К сожалению, встреч с Саррой Эммануиловной было не много — но каждая оставляла неизгладимое впечатление.

Зара и Марк Немченок

Интереснейшая личность, одна из совсем немногих, кто осталась нам верна до нашей глубокой старости, кто щедро дарил нам друзей и знакомых, кто организовал первый в Ньютоне и, пожалуй, — в Бостоне, — успешно действующий культурный центр русско-еврейской общины — Зара Немченок.
Приехала в Штаты в 1979 г. с сыном Яшей и дочерью Юлей. В Вене пришлось задержаться — Юля слегла с воспалением легких.
В Штатах пыталась найти место в какой-нибудь библиотеке — за плечами были 22 года работы в Ленинградской «Публичке» — в Государственной публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, одной из крупнейших библиотек мира.
Проучилась на бухгалтерских курсах, проработала помощником бухгалтера в Итальянском магазине женской одежды на Нюбери-стрит. Главный бухгалтер магазина (бывшая актриса) увлекла Зару (на много лет) в студию бального танца. После трех лет работы в магазине получила место секретаря в русском отделе библиотеки Widmer library в Гарварде.
И, наконец, — центральная библиотека Ньютона (богатейшего района Бостона), где Зара проработала 13 лет и сумела на пустом месте создать фонд русской книги, в то время, пожалуй, наиболее представительный в Большом Бостоне, и, практически, первый культурный центр еврейской русскоязычной общины.
В библиотеке она застала всего пару полок с русскими книгами, причем некаталогизированными, видимо, оставленными еще предыдущей волной иммиграции. Организованный ее трудами русскоязычный фонд стал пополняться книгами и фильмами, отбираемыми Зарой, и обзавелся кругом постоянных заинтересованных читателей. Дело шло медленно, ибо не было необходимых средств, надо было добиться специальных грантов. Но никакой статистики о книгах, читаемых на разных языках, библиотека не вела. Заре пришлось приходить в ранние часы, когда по полкам раскладывались возвращенные накануне книги, и самой вести учет «оборачиваемости» русских книг. И доказывать растущую читательскую популярность отдела.
Со временем были получены гранты и появилась возможность создать большой русскоязычный отдел. Приобреталось и то, что было недоступно в СССР — запрещенные там мемуары, документы, фильмы. Особое внимания Зара уделяла книгам по иудаизму, еврейской истории и философии. Тщательно отбирала и приобретала хорошие книги. Некоторые из книг приобретались «явочным» порядком. Так, будучи в Израиле, Зара на свои средства купила несколько томов еврейской энциклопедии на русском языке, изданной в Иерусалиме в 1976—2005 годы. «Дома» ей оплатили чеки, а затем приобрели и остальные тома. И Ньютонская библиотека стала первой в Бостоне обладательницей 11 томов только что изданной еврейской энциклопедии на русском языке. Русский фонд библиотеки привлекал все новых читателей. Этому способствовали и многочисленные мероприятия, организуемые Зарой в просторном зале библиотеки: это были и лекции, и выступления поэтов и литературных критиков, и детские утренники, и праздники, на которые собиралось много читателей, — взрослых и детей.

Наша дружба с Зарой началась со следующего эпизода.
Я и раньше видел ее на моих лекциях по иудаизму — слушала очень внимательно, задавала толковые вопросы. Однажды я до начала лекции застал ее раздающей окружающим интересные книги по еврейской тематике. Оказалось, что это книги из фонда библиотеки, и она дает их «почитать» слушателям на полном доверии, лишь записав для памяти кому и что дала.
И чем больше мы узнавали Зару, тем больше раскрывалась ее черта — готовность, не раздумывая, приходить на помощь тем, кому могла помочь, не дожидаясь просьбы о помощи. Вот чему надо бы поучиться у нее!
Она увлекала Рену кинотрансляциями из «Метрополитан опера», были они в чудесном саду бабочек, организовала для Рены особый электронный болеутоляющий прибор, и не счесть других знаков внимания и помощи.
Сблизились мы и с ее мужем Марком, интереснейшим человеком. Вместе ходили на концерты, гостевали друг у друга на дачах в Нью-Гемпшире и Вермонте.
Марк, прекрасный инженер, обаятельный человек, неутомимый путешественник. Когда-то, в свои 80 лет совершенно загонял нас, когда мы карабкались по скалам в горах Вермонта и Нью-Гэмпшира.

Сейчас Марку 98 лет. Приехал он в Штаты в начале 1979 г. И уже через пять месяцев работал инженером в большом институте, участвовал в проектировании ряда атомных электростанций, выезжал на их строительство, к примеру, на АЭС в Пенсильвании и Техасе.
Я спросил, легко ли было осваиваться на новой работе. Он улыбнулся: «Было такое чувство, что я и не уходил со старой — из своего Ленинградского института». Оказалось, что институт «Теплоэлектропроект» в Ленинграде, на котором Марк проработал много лет, создавался в 1928 г. при теснейшем участии американской компании Stone&Webster. Естественно, вся документация, чертежи, условные обозначения и т. п. — и все проектирование велось по американским стандартам.
Итак — привычная работа, привычные стандарты — как будто и не прерывалась многолетняя работа: электрическая часть АЭС, проектирование и обеспечение надежности элетрокоммуникаций и электрооборудования в реакторных залах.
В этой проектной организации Марк поработал 11 лет, потом еще два года в других местах. Работавшие вместе с Марком отзывались о нем как о талантливом инженере и блестящем проектировщике. И, кроме того, как о прекрасном человеке и добром товарище.
Заре мы обязаны многими друзьями.

Маргарита и Феликс Бланк

Неожиданно пришло приглашение от Маргариты Бланк из города Тинек, штат Нью-Джерси. Она сослалась на рекомендацию Зары Немченок (её давней знакомой), попросила прочитать в Тинеке несколько лекций и предложила остановиться у них. Бланки с истинным уважением относились к еврейским традициям, хорошо овладели ивритом, активно участвовали в жизни консервативной синагоги, а Рита иногда даже вела там службу. В этой синагоге мне и предстояло читать лекции.
Бланки оказались в высшей степени интеллигентными и обаятельными ленинградцами. Стены их дома были заняты картинами и полками с книгами, журналами на русском и английском. На многие годы мы стали близкими друзьями.
Рита Бланк — человек замечательных способностей и уникальной профессии — высочайшей квалификации реставратор книг и рукописей. Еще в Ленинграде она получила авторское свидетельство на способ не только восстанавливать стертые тексты, но и возрождать бумагу, например, устранять дыры на сгибах, заполняя их материалом, тождественным бумаге оригинала.
Муж Риты, Феликс Бланк — ученый в области гидроакустики. В процессе исследований ему доводилось ходить на подводных лодках. Настоящий библиофил, помнил бесчисленное множество стихов. Оба работали в Нью-Йорке в колоссальной библиотеке Национального американского центра консервативной синагоги. В этой библиотеке Рита показывала нам с Реной уникальные древние еврейские рукописные книги, многие из которых получили второе рождение в ее руках.
. Мои лекции продолжались несколько месяцев, но наша теснейшая дружба длилась долго, — до самой смерти Риточки, а потом — и Феликса.
Вместе ездили в далекие путешествия. В Пуэрто-Рико плавали в океане под стенами гостиницы, бродили по старой крепости в Сан-Хуане, любовались красками и огнями маяков и судов. Арендовали машину и ездили по острову; заглянули в джунгли.
Вчетвером отправились во Францию. Арендовали машину и отправились в путь. Побывали в начале на севере — в Нормандии и Бретани. Потом — на юг к замкам Луары. Орлеан, Фонтенбло, Реймс — собор с витражами Шагала, туннели завода шампанских вин…
Нам было очень хорошо и легко с Бланками. Мы не навязывали своих планов друг другу. Иногда разделялись, а встречаясь, делились своими впечатлениями.
Сейчас нам очень их не хватает.

Галина и Михаил Эльберт

Одним из выдающихся «подарков» Зары была моя троюродная племянница Галя Гинзбург-Эльберт, которую Зара представила мне после очередной моей лекции: «Это Галя Элберт, в девичестве — Гинзбург». Спрашиваю — откуда она? — Из Ленинграда. — Не приходилось ли встречать в Ленинграде Евсея Гинзбурга, директора Института нейрохирургии? — Да, — отвечает, — я его хорошо знала, это наш родственник.
Продолжаю беседу: «А приходилось ли Вам бывать в Баку?» — «Да, бывала часто, но не могла там найти Якова Гинзбурга. Вы знали такого?»
Видимо, я в тот вечер был изрядно возбужден и устал. Ничем другим не могу объяснить нашедшего на меня затмения, когда я (бакинец, Марк Яковлевич Гинзбург) так и не вспомнил, кто же такой был в Баку Яков Гинзбург!
Напрягаю память, смотрю на Рену, вспоминаем архитектора Борю Гинзбурга, Жору Гинзбурга. А Якова не помним. На том и разошлись.
Лишь на другой день, рассказывая все сыну, спохватываюсь. Звоню немедленно Гале и каюсь, каюсь…
Выяснилось, что ее прадед Моисей Гинзбург — родной брат моего дедушки. Соответственно Галин дед   – Гинзбург Оскар Моисеевич  — двоюродный брат моего отца. Оскар Моисеевич был репрессирован по «Делу холодильщиков, нарочно портивших мясо, чтобы отравить народ», скончался в 1938 г., реабилитирован — в 1954-м. Отец Гали Марк Оскарович— мой троюродный брат, а Галя — моя троюродная племянница.
С «найденным братом» Марком Оскаровичем, жившем в Ленинграде, мы переписывались и обменивались фотографиями.
Галя родилась в 1947 г. В Ленинграде. Бывая там, мой отец всегда наведывался к ее родителям.
Галя закончила Ленинградский электротехнический институт (ЛЭТИ).
Ее муж Михаил Эльберт — кораблестроитель, кандидат наук, работал в ЦНИИ Морфлота.
В 1980г. они приехали в Бостон. Галя работала сначала старшим чертежником, потом — инженером в крупной проектной организации, кстати, в той же, где работал Марк Немченок. Последние годы перед выходом на пенсию Галя занимала весьма ответственный пост в Управлении многомиллиардным строительством комплекса надземных и подземных дорог, в том числе и грандиозного вантового моста в Бостоне. Михаил Эльберт в Бостоне вел работы по исследованию надежности систем.
Галя и Миша — интересные, добрые люди. Их хобби — коллекционирование редкой фарфоровой посуды, художественных миниатюр и т.п. Золотыми руками и прекрасным вкусом Миши их дом превращен в музей с интересными экспонатами.
Клара Израилевна Лозовская
Зара познакомила нас и с еще одним замечательным человеком — мудрой Кларой Израилевной Лозовской. На протяжении 17 лет Клара была секретарем и преданным помощником Корнея Ивановича Чуковского (с мая 1953 г. и до 28 октября 1969 — до дня кончины Корнея Ивановича).
Об этом периоде Клара Израилевна оставила интереснейшие многостраничные «Записки секретаря», — на мой взгляд, несравненный источник сведений о повседневных делах, характере, образе мышления и существования К.И. Чуковского. Были и другие интересные ее записи.
Например, такая. В разгар гонений на Бродского на дачу Чуковского явился заведующий отделом культуры ЦК КПСС Д.А. Поликарпов с уговорами, чтобы лауреат Ленинской и Оксфордских премий Чуковский снял свою подпись под поручительством за Бродского.
Корней Иванович очень волновался и боялся — как пройдет их встреча. Поэтому он оделся как следует, а потом сказал Кларе Израилевне: «Пожалуй, я буду больным».
«Я его укрыла одеялом, — продолжала Клара Израилевна, — он лежал и ждал прихода Поликарпова. При этом мы с Корнеем Ивановичем договорились, чтобы я раза два вошла к нему в кабинет с рюмкой, чтобы там была вода, как будто он принимает лекарство. «А если он что-нибудь заставит меня подписывать, Кларочка, я просто упаду в обморок…».
Я встретила Поликарпова внизу, и сказала: «Вы знаете, Корней Иванович очень не здоров». «Ну, Вы не беспокойтесь, волновать Корнея Ивановича я не буду». И он взошел наверх, и минуточек через пять я туда вошла с рюмочкой, сказала: «Корней Иванович, примите лекарство». Корней Иванович подмигнул мне, выпил эту воду… Я еще раз так вошла, они мирно беседовали. Потом, когда ушел Поликарпов, я спросила Корнея Ивановича: “Ну как прошла встреча?” — “Прекрасно. Я его боялся, а он боялся меня…».
Таким образом, снять свою подпись Чуковский отказался».
После смерти К.И. Чуковского Клара Израилевна вместе с Лидией Корнеевой много лет отдала созданию дома-музея Корнея Чуковского в Переделкино. И обе они были первыми экскурсоводами в нём.
В сентябре 1965 г. Чуковский предложил Солженицыну пожить у него на даче в Переделкино, считая, что здесь он будет в большей безопасности. Клара Израилевна вспоминала как однажды гэбэшники явились  убедиться в том, что он  на месте. Солженицын демонстративно «не замечал» их появления, не встал из-за стола и продолжал что-то писать на листе бумаги.
Одно время мы часто встречались — и у нас, и в доме Клары Израилевны, где нас привечала ее умница-дочь Лена — ученый-генетик.
Клара Израилевна часто приходила на мои лекции. Изредка и она выступала с воспоминаниями. Я завидовал её доверительному тону. Завидовал её чистой и богатой речи, памяти и эрудиции.
Раз я дал Кларе Израилевне почитать мой рассказ. Через неделю она его вежливо похвалила и сказала, что разрешила себе чуть его подредактировать. По правде говоря, мне стало стыдно за мой текст.

Марина Кацева и Борис Горбатов

Еще на первых моих лекциях я обратил внимание на одного паренька. Он увлеченно слушал и задавал интересные вопросы, которые свидетельствовали об оригинальности его мышления. Раз он привел с собой свою мать — Марину Кацеву.
Марина к тому времени снискала в Бостоне широкую известность своими публичными лекциями по литературе, искусству и музыке, на которые всегда собиралось много народу. Искусствовед, автор более 50 статей по искусству в российских и зарубежных изданиях.
Послушав мою лекцию Марина предложила: «Марк, давайте сделаем совместную лекцию. Отберем и продемонстрируем полотна великих художников на библейские темы. Я расскажу об искусстве художников, особенностях их стиля, техники, истории создания картин, а Вы расскажете о сюжетах, картин, их содержании — соответствующих исторических фактах и библейских притчах.
Воодушевившись этой идеей мы на картин,правились в отдел искусств центральной Бостонской библиотеки на Сopley-square, порылись в море репродукций, отобрали многое для начала.
«А как Вы будете демонстрировать полотна?» — поинтересовался я.
«Не беспокойтесь, — отвечала Мрина — слайды сделает мой муж, и сделает хорошо». — И добавила: «Он все делает хорошо».
В справедливости этого утверждения я убеждался много раз
Муж Марины Борис Горбатов по сей день мне импонирует редким сочетанием мастерства в разных сферах, интеллигентности, сдержанности и бескомпромиссности в оценке действительности. О нем речь впереди.
К сожалению, проект совместных лекций тогда не был осуществлен, но завязавшаяся дружба с семьей Марины длится вот уже без малого тридцать лет. И через почти тридцать лет круг замкнулся — так давно на праздник Ханука состоялись две наши совместные с Мариной лекции.
За эти годы я прослушал много интересных лекций Марины, встречался в ее доме с Олегом Табаковым и многими другими интересными людьми. Первая из этих встреч произошла, когда Марина в своем доме организовала мою «клубную» лекцию, на которую созвала своих друзей и знакомых.
Тогда я познакомился, а затем и сблизился с Иосифом Богуславским — автором книги «Американский успех. Люди и символы», соавтором переведенного на несколько европейских языков сборника «В. Высоцкий. Человек. Поэт. Актер». Иосиф был интересным публичным лектором. Он был организатором и центром русскоязычной культурной жизни в Линне — северном и самом большом пригороде Бостона. Среди многих других особо запомнилась организованная им встреча с Юрием Щекочихиным, вскоре убитым (отравленным) в Москве. Привлек Иосиф к работе в Линне и меня.
Пользуясь правами лауреата премии «Корона Торы», я выдвинул кандидатуру Иосифа на соискание этой премии в ближайший год. К сожалению, оказались слишком сильные конкуренты.
Марина откликалась лекциями или экскурсиями на каждое большое культурное событие в Бостоне — будь то новая выставка или музыкальная постановка. На самые интересные за пределами Бостона организовывала целевые туры. Рена ездила с ней в Нью-Йорк (в «Метрополитан опера») и в штат Мейн.
Но самое большое увлечение и самые удачные, на мой взгляд, лекции Марины были связаны с Цветаевой. Однажды после такой лекции я отвозил домой Надежду Филипповну Крамову. Прощаясь, она сказала: «Иду перечитывать Цветаеву».
Два слова о семье Марины.
Борис Горбатов — это редкое сочетание талантливой головы, золотых рук и доброй души. И добавим — обязательности во всем. С детства мечтал быть врачом. По естественным причинам, несмотря на серебряную медаль, не попал в Медицинский институт, окончил Московский автомеханический институт. Через год последовали 12 лет в отказе. Ремонтировал телевизоры и медицинские приборы, был санитаром-реаниматором на скорой помощи, работал в центре диализа в МОНИКИ в контакте с В. Шумаковым, Ю. Козловым.
Но тут (очень вовремя!) Хрущев инициировал новые правила приема в вузы, — предоставление решающего преимущества лицам, имеющим двухлетний стаж практической работы. Во многих институтах был недобор абитуриентов. На этой волне отказник Борис, уже имевший техническое образование и медицинскую практику, поступил в Бауманский институт (МВТУ) и окончил его по специальности Медицинские системы и аппараты.
Спустя год после приезда в Штаты начались 12 лет работы в Northeastern University. Как-то мне позвонил мой бывший ученик, студент этого института, порадовал: созданный им робот получил где-то первую премию. Спрашиваю: «А многие еще получили премии?» — «Несколько человек, — все, которыми руководил профессор Горбатов». Действительно, многие, созданные при курировании Бориса, роботы получили высокие награды, а часть их — место в музеях.
Значительную работу в университете он вел в качестве инженера-исследователя. И здесь началось его сотрудничество с Александром Моисеевичем Горловым, автором знаменитых «турбин Горлова». И весь путь от формализации идеи до воплощении ее в реальных образцах турбина Горлова прошла через руки Бориса.
Сейчас турбина распространена по всему миру, в частности, смонтирована на Эйфелевой башне и дает энергию ее иллюминации. Последняя серьезная работа Бориса, уже за пределами университета, — это участие в создании полностью автоматической систем по производству микрочипов специального назначения, где по техническим условиям «вредное» присутствие человека принципиально исключалось.
Родители Бориса поселились в нашем доме и наше общение с ним и его сыном Димой стало частым. Дима окончил Бостонскую консерваторию, но не смог ужиться с Америкой, с ее нравами общения и вернулся в Москву. И, насколько можно судить по его статьям, он там один из немногих (если не единственный!) серьезно занимается семиотической теорией музыки — исследованием представления музыки в знаках и знаковых системах с применением теории нечетких множеств.

Саша Яскович и Янна Городецкая

15 лет назад я дописал книгу «До, После, Над» и начал искать подходящее издательство. Посоветовали небольшое предприятие BUDGET Printing Center в г. Тонтоне, в 40 милях от Бостона. Созвонились и подъехали. Встретила нас очень приятная пара, — Саша и Янна, как выяснилось, владельцы издательства и типографии и единственные в нем сотрудники.
Работа над рукописью началась при нас немедленно. Меня поразило богатство специальных компьютерных программ и мастерское владение ими Сашей и Янной.
Обложку «на еврейскую тему» мне по дружески написал известный художник Миша Ленн. Теперь требовалось нанести на обложку такую титульную надпись, чтобы его расположение, форма шрифта, цветовая гамма гармонировали с тональностью рисунка Ленна. Саша при нас сделал это очень хорошо. Более того, предложил и поставил после титула многоточие — почувствовал и подчеркнул тем самым замысел книги.
Так началось наше сотрудничество и тесная дружба. Шесть моих книг увидели свет в их издательстве. Обложки пяти книг созданы Янной и заслужили высокую оценку профессионального дизайнера. Издатели дважды делали мне щедрый подарок. Первый — «Этический иудаизм», изданный мной первоначально в России. Содержание Саше понравилось, оформление — нет. И Саша издал и привез мне в подарок несколько десятков экземпляров в новом оформлении. А позже — с моего согласия — рассылал книгу своим друзьям в разные концы света. Со вторым подарком дело обстояло сложнее. Саша собрал 30 моих статей и собирался издать их. Мне надлежало одобрить выбор статей, написать предисловие и дать название сборнику. Я назвал его «На белую страницу строчка ляжет» (из Шекспира), Янна создала прекрасную обложку и скоро я получил в дар десятки экземпляров.
Помимо прекрасных человеческих качеств эта семья представляла еще и особый интерес как пример реализации «американских возможностей» своим умом, упорством, предшествующим опытом. Как поучительный пример успешного создания «малого бизнеса».
Приехали они в Штаты в 1992 г. Саше было 44 года. За плечами школа с математическим уклоном и практикой в Институте Кибернетики АН УССР, детская футбольная школа, заведомо обреченная попытка поступить после школы в Киевский Политех, футбольный клуб СКА, травма во время матча в составе Киевского СКА, армия (радиовойска).
После армии — ученик слесаря на заводе, заочное отделение Ленинградского института, который и окончил в 1977 г. С 1980 г. — главный энергетик на различных предприятиях, в 1987 г. заместитель директора, а с 1988 г. — директор крупного завода.
В августе 1970 г. он познакомился с Янной. Через три недели Саша сделал ей предложение, а в апреле 1971 г. они поженились. Он обрел горячо любимую спутницу, верного друга, а впоследствии — партнера, редактора, художника и т.д.
Наступали смутные времена 80-в годов. В семье возникли противоречия: Янна с дочкой хотели «ехать», Саша был против. Он еще тешил себя иллюзиями горбачевского «Ускорения», надеялся на значительные перемены. Как директор завода, получил большие полномочия, начал многое менять. Завод на хозрасчете пошел в гору, работники стали больше получать. Но бесчинства местных властей развеяли эти иллюзии. И семья прибыла в Америку в полном составе в 1992 г.
Не было языка, не было американского опыта. Но садиться на велфер они не желали. Привезенные небольшие деньги, полученные от продажи квартиры в Киеве, Саша вложил в совсем малый бизнес на Liverty Tree Mall-е. Совместно с партнёром они наносили изображения на кофейные чашки, футболки и постеры. Тем не менее Саша не оставлял поиски работы на производстве. Обзавелся факсом, посылал резюме и предложения. Ездил на интервью. В конечном итоге нашёл работу в компании Kock Membraine System. Сначала в качестве техника, а затем диспетчера на складе готовой продукции
И тут появился вариант — продавалась небольшая типография. Вариант абсолютно непосильный, если бы не личность владельца, который тоже был по профессии инженером-механиком. Ему было 75 лет. Общий язык был найден, и он согласился дать свой личный кредит, что с банковским кредитом в 15 тысяч послужило основанием сделки. В конце концов был получен существенный кредит, который погашался в течение 5 лет.
Продавец Howard Sanderson и его жена Barbara приняли живейшее участие в молодых энергичных эмигрантах. Он щедро делился своим опытом, учил всем премудростям дела, а она учила Янну премудростям американского делопроизводства. Самое же главное, что обрели с этим бизнесом Саша и Янна, — это независимость, возможность принимать собственные решения, искать свои пути.
Первоначально заказы были чисто коммерческими — различные бланки, формы, конверты и т.п. Но вот пришла к ним госпожа Джейн Маршалл с 300-страничной рукописью книги «Евреи о Холокосте» на английском языке. Отказать ей Саша и Янна не могли. Пришлось докупить некоторое оборудование. Книга пользовалась успехом, было продано более 200 экземпляров. Последовала вторая книга (пришлось приобрести переплетную машину). Право на третью книгу было куплено большим издательством.
В 2000 году издательство Aspekt Publishing of Budget Printing Center по-лучило издательскую лицензию. Пошли заказы на издание и других книг (не просто печать, но и редакционно-издательская работа).
Залогом успеха были технический опыт и смекалка Саши, творческая природа, позволившая ему еще в СССР пройти все ступени на производстве и стать директором завода; упование только на собственные силы и, конечно, замечательный партнер в лице Янны.
Вот уже 15 лет мы хотя встречаемся редко, но по скайпу часто говорим на самые разные темы. Не сосчитать сколько раз они выручали меня, делясь программами и советами.
Они балуют меня интересными статьями и заметками, ежедневно пересылаемыми на мою электронную почту. Часто — с соленым юмором одесского разлива. Утро начинаю с этих сообщений, они создают мне настроение на весь день. Но главное, на пороге наших 90-х мы чувствуем их теплое, дружеское участие, и переоценить это невозможно.

Юра Остерфельд

Немного освоившись в Штатах мы с Реной увлеклись путешествиями в заморские края. В поездках встречались и очень интересные люди. С некоторыми дружба продолжалась годами.
В мае 1999 г. мы отправились в двухнедельное турне по Италии. И нам повезло с нашим гидом. 16 лет Юрий Остерфельд водил экскурсии в Ленинграде. Приехал в Штаты в 1984 г. в возрасте 42 лет. И скоро благодаря Сергею Ковалеву стал водить туры в заморских краях. И делал это блестяще.
Он поражал не только обширными знаниями, но и страстным желанием и умением донести до туристов всю значимость, прелесть и таинство тех мест, куда он нас приводил.
Помимо всего Юра был нам добрым и заботливым опекуном, не забывавшим о нас и «в нерабочее» вечернее время.
Так в Неаполе вечером после ужина Юра пригласил всех в большой холл гостиницы с прекрасным роялем, обещав концерт одной из участниц тура.
Действительно, среди нас была преподавательница музыки — Юля. Она скромно попросила публику о снисхождении, «поскольку прошло уже восемь дней», как она «не упражняется на рояле». Поиграла минут двадцать — неаполитанские песни, несколько известных русских песен, каждый раз, кончая номер, картинно вскидывала руки, приглашая к аплодисментам. Затем Юра прочел свои стихи, все пропели «Хава-наагила» и «Шолом-алейхэм». Юля встала и уселась среди других.
Я подошел к роялю, сказал, что если Юля не играла восемь дней, то я не играл пятнадцать лет. И буду играть скорее для собственного удовольствия, и в основном — импровизировать.
Я перебирал клавиши, звучали какие-то воспоминания, бодрые и грустные, мелькнул кусочек баллады Шопена. Играл от души для себя. Только в конце по просьбе публики «сбацал» «семь-сорок» и на этом закончил.
Вскоре мы с Реной ушли. Как нам сказали утром — ушли рано, ибо меня искали какие-то итальянцы, хотели вместе музицировать.

 Много хорошего можно вспомнить о Юре. Но случилось о нем сказать и стихами. Дело было так. Вечером 9 мая состоялся прощальный ужин в крохотном ресторанчике рядом с гостиницей. За час до ужина меня уломали вручить Юре памятный подарок и сказать «прочувственное слово». «Слово», слепленное мной за полчаса и представленное аудитории якобы как «перевод с греческого», приводится ниже:

Музы, воспойте странников, ищущих счастья в дороге!
Оставив дома детей, внуков и правнуков малых,
К старому свету они устремились.
Вел их мудрый наследник Вергилия,
Доблестный рыцарь Юрий из Остерфельдов.

Боги его одарили волшебным искусством:
Словом своим вдохновленным оживлял он уснувшие замки,
И населял их героями давних времен.
И выполняя его повеленья, яркой чредой проходили цари и герои
Пред завороженным взором гостей итальянской земли.

Боги его одарили и бесконечным терпеньем.
Часто был близок к тому, чтоб послать неразумное стадо к их мамам.
Но…в сотый раз объяснял, что «всему свое время»,
И их беспокойство смирял обещанием новых чудес.

Боги его одарили и сердцем прекрасным,
Коим так щедро делился он с нами.
И говорил нам: «Вы только вглядитесь в это великое чудо,
И станете сами богам прекрасным подобны!

Вслушайтесь в шелест волны итальянских причалов,
В бесконечность величия этого мира,
Где конец — это только новая точка отсчета,
Где конец — это только начало.

И возвращаясь к родным пенатам,
Дивной Италии скажем: «Прости!».
Музы, воспойте Пастыря,
Хранившего нас в пути.

Общение с Юрой было недолгим — всего две недели, но с утра до вечера и очень насыщенным.
Я звонил ему в Нью-Йорк дважды. Первый раз вскоре после возвращения из тура еще раз выразить признательность. Второй — совсем недавно, спустя 17 лет, узнать как он. Слава Богу, — жив, здоров, энергичен, ведет туры в самые экзотичные районы — так, в начале 2017-го — Южная Америка, Восточная Африка (Кения, Танзания), Восток (Япония, Корея , Китай).
С трудом вспомнил что-то из «нашего» итальянского, — пожалуй, только музыкальный вечер в Неаполе.
На мой вопрос изменилась ли публика, улыбнулся — «сейчас более состоятельная и обстоятельная».

­ Марк Бердичевский

В следующем году — в сентябре 2000-го мы отравились в Испанию. Но этот раз нам совсем не повезло с гидессой — малознающей и говорившей заученно «от и до». Она старательно обходила многовековую историю евреев в Испании. На мое недоумение отвечала, что «Тема евреев» по ее плану будет позже. Я предложил ей свою помощь, сказав, что имею опыт лекций об иудаизме. В автобусе недалеко от Кордовы гидесса объявляет, что в Кордове жил «известный еврейский философ Маймонид», и среди нас находится знаток иудаизма, знаток философии Маймонида (и другие пышные эпитеты, которые смутили и меня, и Рену: мы решили, что речь идет обо мне) — …Марк Соломонович Бердичевский — автор книги о Маймониде.
Раздались аплодисменты, и со своего сидения приподнялся и поклонился один из туристов.

«Мы надеемся, — продолжала гидесса,­ — что Марк Соломонович расскажет нам о Маймониде».

(Кстати, позже я прочел эту книгу Бердичевского. Великолепное исследование, яркие картины эпохи, предшественников и современников Маймонида, его жизнь, взгляды философа и врача. Редкое сочетание научной монографии и увлекательного повествования. Подкупала и удивительная способность автора оттенять книгу неназойливым личным отношением. За строгим изложением и анализом фактов деликатно светилась его гордость за великого философа, единоверца и коллегу. (Кардиохирург профессор Бердичевский, — бывший старший научный сотрудник Института сердечно-сосудистой хирургии имени А. Бакулева. Автор более 200 научных трудов, в том числе нескольких книг).
А наутро мы разговорились, и открылась удивительная близость наших взглядов. С этого момента и в автобусе, и на прогулках мы пользовались каждой возможностью поговорить.
В 2005 г. в Нью-Йорке в издательстве «Liberty» вышла последняя книга Марка Соломоновича «Лик неизбежности» с подзаголовком «Смерть в различных религиях философии, современной науке и паранаучных воззрениях».
Жаль, что такое глубокое исследование, такая потрясающая книга не получила должной известности. 300 страниц интереснейшего текста. Замечательная заключительная глава — «Не надо бояться смерти».

В Испании Марк Соломонович, его эффектная жена Таня и их давнишний друг Давид Гай резко выделялись на общем, в основном брайтон-бичевском фоне группы. Эти трое держалась обособленно.
Если Давид, — известный журналист, публицист, писатель, в то время главный редактор крупнейшей в Америке русскоязычной газеты, широко известный по радио- и телепередачам, — глядел слегка отчужденно с высоты своего почти двухметрового роста, и тем создавал определенную преграду между собой и окружающими, то Марк Соломонович достигал того же своей подчеркнутой, несколько аристократичной вежливостью. (Когда мы сблизились, оказалось, что и я сперва производил на них впечатление сноба; таким я и выведен в одной из книг Гая).
Пять лет назад мы простились с Марком Соломоновичем. Он ушел после долгой болезни.
Светлая ему память.

Давид Гай

Иной, сердечный Давид Гай открылся мне в Толедо в синагоге Санта-Мария-ла-Бланка. Это одна из древнейших синагог Европы , построенная в 1180 году. В 1405 году синагога была преобразована в христианскую церковь, посвященную Святой Деве Марии. И с конца 19 века синагога используется как церковь. Так что ее, собственно, и нельзя было именовать синагогой. Но войдя в это здание,  Давид покрыл голову носовым платком, явно ощутив древнюю святость этих мест. И позже я увидел преданность еврейской теме в его книгах, таких как «Десятый круг», — о жизни, борьбе и гибели Минского гетто, и роман-сага «Средь круговращенья земного…»  — о столетней перипетии жизни большой разветвленной родственной Давиду еврейской семьи.
Но тогда, в Испании, долгих разговоров с Давидом не случалось. Разве что как-то, уже в Барселоне, в саду Гауди, вспомнили общую знакомую — математика профессора Елену Сергеевну Вентцель, писательницу, известную под псевдонимом И. Грекова. И там же вдруг выяснили, что вот уже три года как мы заочно знакомы.
…В апреле 1997 года мы с женой гостили у друзей в Нью-Йорке. От них я позвонил в редакцию весьма популярного еженедельника «Еврейский Мир», назвал себя и справился о судьбе посланной им статьи «Аутодафе на адмиралтейском острове». Мягкий мужской голос (как выяснилось в Испании — голос Давида Гая) ответил, что статья уже напечатана, и газета продается в уличных киосках. Естественно, я тут же купил ее и с удовлетворением отметил, что редакция (Гай!) снабдила статью точным подзаголовком: «Трагическая судьба русского морского офицера, принявшего иудаизм 260 лет назад». Об этом и вспомнил Давид: «Позвольте, вы тот Гинзбург, который прислал статью о сожжении на Сенатской площади?».
Позже я узнал, что Давид Иосифович Гай окончил факультет журналистики МГУ. Около тридцати лет был ведущим колумнистом газеты «Вечерняя Москва». С 1993 живёт в США. Его перу принадлежат более двух десятков художественных и документальных книг. В том числе и документальное исследование «Вторжение», написанное по личным материалам, собранным за несколько командировок в Афганистан.
Книги Давида читаются с большим интересом — сложный сюжет, интрига сочетаются с умными рассуждениями, заставляют задумываться и оставляют след.
Последние два его романа —  «Террариум» и «Исчезновение» — поражают не только тонкостью политического детективного памфлета, но и прозорливостью. К примеру, удивительно — как можно было за полтора года до событий с буквальной точностью предсказать создание личной гвардии В.В. («Верховного Властителя»), во главе с его бывшим телохранителем.
Первый «продуктивный» разговор  втроем случился в хвосте самолета, летевшего из Барселоны в Нью-Йорк, где мы всласть наговорились, после первых двух часов скучного полета. О многом вспомнили. Наверное мои рассказы чем-то понравились, и оба собеседника неожиданно для меня настоятельно советовали написать книгу воспоминаний.
Следующий очень сердечный «Триумвират» состоялся через год на квартире  Марка Соломоновича в Нью-Йорке. Помнится, одной из тем была недавно вышедшая книга Солженицына «Двести лет вместе». Тогда же Давид присоветовал название моей первой книги, а потом взял на себя труд «пройтись» по рукописи и сделать ряд замечаний. А в дальнейшем открыл дорогу многим моим статьям. Стал другом и советчиком.
Последовали годы теплых отношений, обмен авторскими книгами, редкие, к сожалению, встречи в Нью-Йорке и Бостоне.

Михаил Иванович Миронов

Михаил Миронов в 1957-58 гг. командовал соединением военных судов в Адриатическом море. А в 1963-м — в Баренцевом море возглавлял операцию по поиску затонувшей подводной лодки. История этой подлодки примечательна.
В 1956 году Хрущев приказал срочно создать подводные лодки для запуска ракет из-под воды. В кратчайшее время создали нечто уродливое: к верхней палубе обычной дизельной лодки были приварены два громадных металлических цилиндра длиной метров семь и диаметром метра полтора. Внутрь этих «бочек» (как сразу окрестили их на флоте) было помещено по одной крылатой ракете класса земля-воздух. Лодка превратилась в монстра, все ее гидродинамические свойства, вместе с ними и скорость, были утеряны. Результаты запусков из-под воды были плачевны. Но Хрущеву доложили, что в гонке с Америкой достигнут новый успех.
Через два-три года появились более совершенные разработки. Но демонтировать «бочки» с первой лодки так и не решились. Как можно исключить из состава флота такую грозную единицу! А “единица”, проплавав еще немного, затонула в Баренцевом море, унеся с собой жизни 68 подводников. Так вот, поисками этой затонувшей лодки и занимались тральщики под командованием Миронова. Изрешетили все Баренцево море — не нашли.
Судьба экипажа и подводной лодки оставалась неизвестной семь с половиной лет. В 1968 году в штаб Северного флота поступила информация, что рыбаки теряют свои сети, цепляясь за крупный предмет на дне. Спасательное судно «Алтай» обнаружило корпус подводной лодки на глубине 196 метров. 24 июля 1969 года лодка была поднята на поверхность. Точной причины ее гибели так и не выяснили. Хотя долго «тягали» особисты одного из членов экипажа, капитан-лейтенанта Жука. По какой-то причине он опоздал к отходу лодки в последний рейс, и, естественно, от него требовали признания, мол, опоздал сознательно, знал, что лодка погибнет.

х х х

Сейчас не припомнить многих моих студентов в Bunker Hill Community College, Hebrew College и других, с кем проводил лекции и индивидуальные занятия. Я их учил и учился у них — у взрослых и детей.
Особенно, у детей. Дети — великие творцы. Я давно уяснил, что для взаимного понимания, хорошего рабочего контакта надо не опускаться до уровня детей, а подниматься до их уровня. Даже самые маленькие из них — это личности.

Женя Численко

Очень ярким студентом был Женя Численко. 20 лет назад его отец, у которого, кстати, были очень неплохие работы по искусственному интеллекту, привел мне сына, ученика пятого или шестого класса. Для знакомства я дал Жене задачу, которую академик Колмогоров рекомендовал для экзаменов при поступлении в специальную математическую школу: «Расставить на столе четыре бутылки таким образом, чтобы расстояния между любыми двумя горлышками этих бутылок были одинаковы». Женя эту задачу решил. Потом я ему рассказал, что много лет назад моя приятельница — литературный редактор журнала «Техническая кибернетика» —  удивлялась: «Пишут длиннющие математические выражения, чуть не в страницу, и все это равняется нулю. И к чему это, если все сведено к нулю!?». Я спросил Женю: в чем же смысл? Он ответил: «Все находится в равновесии». I
Женя был талантлив. Мальчик без насыщения. Он понимал и воспринимал все с первого раза и, кажется, навсегда. Трудностей для него не существовало. Уже восьмом классе он сдал SAT на высший возможный балл. Кстати, Женя был талантлив не только в математике — на национальном состязании по спеллингу он получил первый приз — 100 долларов. Я спросил — на что он собирается потратить эти деньги. Он с некоторым недоумением ответил, как нечто очевидное, мол эти деньги пойдут на их общие траты (тогда они жили вдвоем с отцом).
Потом Женя переехал в Нью-Йорк и связь с ним была потеряна.
Не так давно я связался с Женей и вот его достижения:
psychology:
 степень бакалавра с отличием (magna  cum  laude) в Гарвардском университете в 2005 г.,
— докторская степень в Университете Беркли, Калифорния в 2016 г.,
—  профессор Temple University в Филадельфии (философия и психология этики).

Мэтью Лайберг

Лет десять назад Саша Розин, очень близкий мне еще по Баку, попросил помочь с математикой его американскому другу Мэтью Лайбергу.
Пришел 27-летний мужчина, очень вежливый, немного смущающийся, и выяснилось следующее.
Математическое образование практически отсутствует — в его родном городке — Howell, Michigan — решением местного совета математика была почти исключена из школьной программы. Окончил Бостон-Колледж по русскому языку и литературе. В 2005 г. закончил аспирантуру по бизнесу, и тогда он впервые оценил свои пробелы в математике.
В то время Мэтью работал в компании, занимающейся торговлей валютой. Успешность работы зависела от точности прогнозов курсов мировых валют.
Достаточно точно Мэтью сумел сформулировать и другие проблемы компании.
Мне стало ясно  какой математический аппарат (достаточно сложный и многосторонний) я должен вложить в его руки.
И была выбрана стратегия, в которой наряду с общим математическим образованием пробивалась дорога к доверительным интервалам, симплекс-методу, планированию эксперимента в статистике, ряду разделов линейной алгебры, к дифференциальному исчислению и т.п.
К счастью, Матью оказался очень способным, настойчивым, занятия и беседы с ним были интересными и полезными. Часто пройденное «сегодня» оказывалось полезным в его работе «завтра». Поближе к концу занятий я стал делиться собственным опытом создания больших систем управления.
Мы занимались с ним до 2009 г. А в 2012 г. он преподнес мне номер престижного экономико-аналитического журнала THE JOURNAL OF PERFORMANCE MEASUREMENT, summer 2012 с его очень интересной 12-тистраничной статьей, использующий достойный математический аппарат. В аннотации мне выражалась признательность за «руководство и советы».
Сейчас Matthew Lyberg — старший вице-президент, директор аналитической (Performance Attribution) службы компании ACADIAN ASSET MANAGEMENT LLC.
Недавно и Матью оказал мне ценную услугу: отредактировал перевод на английский моей книги «Пока мы помним», снабдив примечаниями места, которые могли вызвать затруднения у читателя.

Даня Сардак

Он появился у меня в возрасте восьми лет. Хрупкое существо в очках. Без надежды на правильный ответ я задал ему уже упомянутую выше задачу Колмогорова: «Расставить на столе четыре бутылки таким образом, чтобы расстояния между любыми двумя горлышками этих бутылок были одинаковы». Даник почти не задумываясь спросил: «А бутылки должны быть одинаковыми?». Умница, сразу раскрыл суть проблемы! Тогда я спросил, а сколькими способами можно поставить в ряд три разные бутылки, и получил правильный ответ — «шесть способов».
И я понял: «Это «наш» человек!». И нужно вытаскивать его из школьной рутины. И открывать ему то новое, что необходимо для него сейчас, перескакивая строгие доказательства.
Когда он не мог решить очередную задачу (еще не хватало фактических знаний!), мы пытались определить, что еще надо бы знать, например, свойства треугольников. И я «открывал ему тайну», что сумма углов треугольника равна 180 градусам, а в прямоугольном треугольнике сумма квадратов двух меньших сторон равна квадрату самой большой стороны. Эти «инструменты» навечно укладывались в его копилку, и извлекались при надобности.
Мы быстро разобрались со степенями, занялись комбинаторикой, и с готовым инструментом вывели бином Ньютона.
Во второй год он легко воспринял понятия тригонометрии и логарифмов,
Решал уравнения. Далее увлекся математической логикой.
Было удивление, когда выяснилось, что никто не знает, что такое точка или линия. Пришло время определить отношение к очевидным истинам. Я спросил, а откуда ты знаешь, что если от равных величин отнять равные части, то остатки будут равны? «Ну как, откуда? Как может быть иначе? Это всем ясно». Выяснили, что это недоказуемо. Но поскольку опыт для всех примеров показывает, что это так, договорились — «принимать на веру». И еще многое, недоказуемое, принимаемое на веру и называемое аксиомами.
Если на столе оказывалась серьезная книга по каким-то разделам высшей математики, Даник мог надолго погрузиться в нее, вчитываться, хотя вряд ли что-то мог понять.
Но «От многих знаний — много печали»: все шире становился разрыв между школьной математикой и его знаниями, возникла опасность, что ему в школе все станет «по барабану», что вообще незачем трудиться. Стало ясно, что в обычной школе ему нечего делать — зря потерянное время.
И выход нашелся. Отыскалась основанная в 2005 г. специализированная школа продвинутого изучения математики и естественных наук «Advanced Math and Science Academy Charter School (AMSACS)»  в Марлборо.
По оценкам USA News & World Report эта школа в 2015 году заняла третье место среди школ штата Массачусетс и первое — среди школ интенсивного изучения математики и естественных наук.
На одно освободившееся место в восьмом классе были конкурсные тесты по математике и английскому. Хотя вообще предпочтение отдавалось жителям Марлборо, «иногородний» Даник завоевал эту вакансию. Но еще долго, как выражались преподаватели, к нему присматривались, пока окончательно не утвердили в верхнем уровне по математике.
При этом тактично устранили ряд проблем, возникших с тем, что на протяжении предыдущих нескольких лет там занимались по особой программе. Так, в школе изучали латынь, но Данику оставили его французский, освободив от латыни. Дали время «вжиться» в физику.
Даник показал мне выданные школой «толстые» учебники, печатные задания, с увлечением рассказывал о новой школе.
Это было то, что нужно. Достаточно сказать, что в середине учебного дня установлен часовой перерыв, во время которого ученик может обратиться к любому преподавателю (преподаватели всех дисциплин в этот час доступны) и получить у него консультацию по любому возникшему вопросу.
А самое главное, — ему стало «интересно».

Наши соседи

Среди тех, с кем мы часто общались и перед которыми мы в долгу, особое место занимают наши соседи по субсидальному дому. И, прежде всего, такие же как мы, — пожилые русскоязычные эмигранты.
Почти все они интересные люди с непростым прошлым. С некоторыми мы сошлись поближе, и они делились воспоминаниями о своей жизни, наводя нас на размышления и оставаясь в памяти.
Соседи представляли особый интерес еще и как новый для нас тип общины людей, покинувших старые берега и вживающихся в новую жизнь.
Третья волна эмиграции (1956—1989) принесла Америке около полумиллиона человек. Они прибивались к своим, формировали новые общины — со своими лидерами, хорошими и не очень. Новые условия жизни диктовали и новые формы бытия, стиля общения, образы поведения.
Один вид новых общин — пожилых (часто — за 70) русскоязычных эмигрантов этой волны сложился под крышами домов для малоимущих. Здесь они оказались в непривычно равных условиях: уже не работали, за квартиру платили треть пособия, имели медицинскую страховку. Т.е. ничего общего с бывшей коммунальной жизнью, с коридорными распрями. Что нового появилось в их укладе?
Около 30 лет мы живем в таком доме в Бостоне. Дом небольшой (на 79 квартир). Число русскоязычных семей редко доходит до двух десятков, и сделать некие общие выводы о делах таких общин не представляется возможным. Однако некоторые суждения вывести можно. Одно из них — явное положительное влияние отдельных людей на общую атмосферу.
Община нашего дома не проявляла особых стремлений к «сплочению», за исключением критических ситуаций. Например, случилось так, что одна из жительниц, страдающая старческой деменцией, в темноте вышла из дома и исчезла. Это заметили не скоро. Поднял тревогу наш сосед Григорий Заркин. Обзвонил всех «наших», и организовал поиски в ближних и дальних кварталах. Женщина нашлась в тяжелом состоянии, была помещена в госпиталь. Другой пример — одинокий сосед сломал ногу, — долгое время ему готовили и приносили обед «наши».
Когда кто-то из «наших» умирал, на прощание в траурный дом являлись все, кто был в силах.
В общем — дом как дом.
Но были (и есть) личности, заслужившие общее уважение, которые одним своим присутствием, аурой порядочности, создают некую атмосферу сдержанности, корректности, достоинства.
В знак уважения и признательности таким людям — их мини-портреты.

О других домах, где бывал редко, могу сказать немного. Знакомство с некоторыми их жителями начинались на моих лекциях об иудаизме, и иногда превращалось в дружеские связи. У меня сложилось впечатление, что и в этих больших домах выделяются личности, которые так же благотворно способствуют созданию спокойной и уважительной обстановки. Дома эти большие и выдающихся людей там много. Пришлось ограничиться описанием лишь пяти таких людей, по одному из пяти более известных мне домов.
Естественно, основные сведения о моих «героях» я получал от них самих, но многое почерпнул из рассказов их детей и знакомых, а также из интернета и других источников. Так что, надеюсь на достаточную достоверность изложенного ниже.
Но сначала о нескольких выдающихся личностях нашего дома. К сожалению, уже ушедших от нас.

Бениамин Исаакович Пойлин

Высокий подтянутый полковник в отставке Бениамин Исаакович Пойлин, кавалер шести орденов: трех — Отечественной войны, двух — Красной Звезды, одного —Красного Знамени, был в числе тех, кто 23 сентября 1943 года вплавь добрался до правого берега Днепра и закрепился там.
А за месяц до окончания войны Пойлин, в ту пору майор, заместитель командира стрелкового полка, получил приказ поднять комсомольцев и коммунистов и преодолеть ДОТы на границе Чехословакии и Германии.
«Что делать, — обратился он к батальонному командиру, — не класть же батальоны под пулеметы!». И Бениамин Исаакович в рупор прокричал по-немецки: «Я гарантирую вам жизнь, война идет к концу. Сдавайтесь в плен, иначе будете уничтожены».
Из ДОТа откликнулись: «Кто гарантирует нам жизнь?». — «Я майор, а вы в каком звании?». — «Я обер-лейтенант. Как я могу убедиться, что вы майор?». Пойлин ответил: «Я бы Вам показался, но ведь вы меня расстреляете». — «Даю вам слово офицера, — крикнул немец, — что в вас никто не выстрелит».
И Пойлин с безрассудством молодости поднялся из окопа и сел на бруствер лицом к ДОТу. Посидев немного, он сполз в окоп. И в это время из ДОТа донесся крик: «Мы сдаемся». Видимо, немцев убедили не только слова, но и бесстрашие майора.
Вскоре командующий 60-й армией генерал-полковник Курочкин вызвал Пойлина. «Майор, я могу представить Вас к ордену Ленина или к Звезде Героя, но что из этого получится, не знаю. В моей же власти самому наградить Вас орденом Красного Знамени, что я и делаю».
24 июня 1945 года Борис Пойлин в составе сводного полка 4-го Украинского фронта участвовал в Параде Победы на Красной площади. Комиссаром полка был генерал-майор Брежнев. Пришло время и политработник Пойлин доложил начальнику политуправления фронта Брежневу, что собирается жениться. «Кто она?» — спросил Брежнев. — «Врач». — «Представь ее». Представление состоялось и брак получил одобрение.

После войны Пойлин служил в разных местах — от Кандалакши, в 200 км к югу от Мурманска, до Тоцкого полигона на Урале.
14 сентября 1954 года на Тоцком полигоне площадью около 500 кв. км под руководством маршала Жукова проводились тактические учения. Суть учений состояла в отработке возможностей прорыва обороны противника с использованием ядерного оружия.
Общее число военнослужащих, принявших участие в учениях, составило 45 тысяч «нападавшей» стороны, и 15 тысяч — «обороняющейся». В ходе учений бомбардировщик Ту-4 сбросил с высоты 8 000 метров ядерную бомбу мощностью 38 килотонн в тротиловом эквиваленте. За 10 минут до нанесения атомного удара был дан сигнал: «атомная тревога», по которому все войска заняли убежища и укрытия. Экипажи танков и самоходно-артиллерийских установок заняли свои места в машинах и закрыли люки.
Через три часа после взрыва Жуков направил в район эпицентра взрыва в атаку на заражённую территорию 600 танков, 600 БТРов и 320 самолётов. В одном из бронетранспортеров в первом эшелоне был и Бениамин Исаакович Пойлин.

«Такого не видел за всю войну, — говорил Пойлин, — сожженные леса и домики, сгоревшие коровы и лошади».

В результате учений все военнослужащие и 10 тысяч местных жителей получили разные дозы радиоактивного облучения.
Через три дня — 17 сентября 1954 года — в газете «Правда» появилось сообщение ТАСС:

«В соответствии с планом научно-исследовательских и экспериментальных работ в последние дни в Советском Союзе было проведено испытание одного из видов атомного оружия. Целью испытания было изучение действия атомного взрыва. При испытании получены ценные результаты, которые помогут советским ученым и инженерам успешно решить задачи по защите от атомного нападения».

В 1993-м семидесятипятилетний Бениамин Исаакович Пойлин и его верная жена, врач-отоларинголог Зоя, эмигрировали в Америку и поселились в нашем доме.
Очень спокойный Борис (как его называли в нашем доме) не кичился своим прошлым. Мне он рассказывал много — т.к. оба мы любили часовые прогулки и долгие разговоры. Раз в году он и еще один сосед — тоже отставной полковник, собираясь на праздничную встречу, являлись в парадных мундирах с орденами и медалями во всю грудь, провожаемые уважительными взглядами соседей.
В начале двухтысячных война вновь напомнил о себе. Бениямину Исааковичу предстояла магнитно-резонансная томография головы. Однако едва начав, процедуру срочно прекратили: в мозгу обнаружили металлический осколок, о котором ранее никто не подозревал. И Пойлин вспомнил, как в 1943 г. во время Туапсинской операции его глубоко «поцарапало» шрапнельным осколком. О том, что осколок проломил височную кость и проник в мозг, не подумали. Рану обработали, голову перевязали, так и зажило.

Семен Дейч

По иному сложилась военная судьба другого моего соседа — Семена Дейча. Началась она в Минском гетто. Гетто было организовано 20 июля 1941 г. и вскоре туда был помещен и семнадцатилетний Семен, отловленный полицией.
В январе Семен бежал из гетто, добрался до «русского» района города, где прятался у друзей, пока не окреп. Потом скрывался в безлюдных пригородных развалинах. Блуждая там, наткнулся на сохранившийся склад оружия и боеприпасов. Эта находка послужила Семену неким «пропуском» в партизанский отряд, когда он чудом вышел на одну из действующих в городе подпольных групп.
В начале ноября 1942 г. с ведома Сталина Москва направила радиограмму подпольным партийным органам и командирам партизанских формирований, запрещающую принимать в отряды спасшихся евреев. Аргумент не мог быть более кощунственным: якобы среди них могли находиться завербованные немцами агенты.
Но отряд, с которым связался Семен, остро нуждался в оружии, и в разведку вместе с Семеном был направлен парень из местных жителей, которому было приказано: «Удостовериться в наличии склада оружия, запомнить подходы к складу, а затем расстрелять Семена». Напарник Семена последнего пункта приказа не выполнил, их возвращение в отряд с наглядными доказательствами существования склада было триумфальным. Все оружие со склада было перемещено к партизанам. В конце 1942 года была создана 1-я Минская партизанская бригада, и с 15 января 1943 г. в свои 18 лет Семен официально стал партизаном отряда имени Ворошилова, бригады имени Фрунзе.
Минск был освобожден 3 июля 1944 г., и перед Домом Правительства прошел парад белорусских партизан, в котором участвовал и Семен. О его партизанском пути свидетельствует выписка из характеристики, подписанной командованием отряда и бригады:

«Партизан Семен М. Дейч активно участвовал во всех боевых операциях отряда и бригады в целом. В частности:
1. В разгроме четырех вражеских гарнизонов.
2. В подрыве двух железнодорожных эшелонов противника с боеприпасами и солдатами.
3. В неоднократном подрыве машин и уничтожении солдат противника.
4. 24 раза минировал важную для оккупантов автомагистраль: Минск-Молодечно.
5. В составе партизан бригады участвовал в полном уничтожении вражеской автоколонны на дороге Минск-Слуцк.
6. Входил в группу партизан, взорвавших 4 вагона со снарядами и солдатами противника.
За боевые заслуги удостоился орденов: Красной Звезды, Красного Знамени, Отечественной войны, Славы 2-й степени, а также многих медалей».

В 1945 г. Семен поступил на энергетический факультет Белорусского Политехнического института, окончил его, руководил строительством крупных энергетических сооружений. Его жена Раиса Дейч — кандидат химических наук, доцент. Она и Семен пострадали как пособники сионизма. Преследования довели Семена до обширного инфаркта. После месяца в больнице он был выписан с инвалидностью, но продолжал работать. Ему становилось все хуже, и в марте 1996 г. Семен и Раиса улетели в Америку. Здесь искусством хирургов и стараниями Раисы Семен продержался еще 13 лет.
Кстати, пригодились Раисе и навыки химика-экспериментатора. Дело было так. Несмотря на протест Раисы Семена уложили в реабилитационный центр, говоря, что он нуждается в непрерывной подаче кислорода, дома же обеспечить это было якобы невозможно. Но как-то, посещая Семена, Раиса заподозрила, что по трубкам, подходящим к ноздрям, кислород не подается. Она окунула концы трубок в стакан с водой, и, не обнаружив пробулькивания, устроила разнос администрации. Испугавшись скандала, администрация согласилась снабдить Семена передвижной кислородной установкой и возвратила его домой.
После смерти Семена Раиса издала документальную повесть о его жизни. Сам же Семен был донельзя скромен, сохранял добрую улыбку и я долго не знал, что мой сосед, полюбивший рыбалку и ходивший в ближние магазины за продуктами, жив чудом.

Исаак Абрамович Горбатый

Истинными «героями тыла» была жившая у нас чета — Исаак Абрамович Горбатый и его жена Мария Борисовна. В начале войны харьковский оборонный завод, на котором работал Исаак Абрамович, был перемещен на Урал в город Куса Челябинской области. Вместе с эвакуированным заводом прибыли рабочие, инженерно-технические работники, служащие, их семьи.
На долю Исаака Абрамовича выпала установка оборудования, налаживание и организация производства и выпуска артиллерийских снарядов в цехе, начальником которого он был все военные годы.
Отдельной его заботой стали девушки-подростки — выпускницы ремесленного училища, составлявшие большую долю рабочих цеха, и тяжело работавшие в сменах, которые временами длились до 12 часов. «Вы представляете себе, сколько весит ящик со снарядами?». Так вот, Исаак Абрамович делал все возможное, чтобы облегчить им условия работы, помочь с питанием и т.п.

Ефим

Скончалась жена нашего соседа Ефима (его фамилию я не помню). Готовясь прочитать молитву кадеш, ведущий попросил всех встать. В этот момент Ефим сказал, что прочтет кадеш сам. И прочел, вернее — пропел. Но как!! Такого замечательного исполнения мне не доводилось слышать даже от известных канторов. Через пару дней я навестил его и спросил: «Ефим, откуда такой кадеш? У кого вы учились?». — «У Александровича», — ответил Ефим и рассказал. Широко известный в Союзе певец Лауреат Сталинской премии Михаил Александрович в 1930-е годы был кантором синагог в Манчестере, Риге и Каунасе.
Позже — 14 марта 1945 года он был приглашен в Московскую синагогу для поминальных молений на траурном богослужении памяти жертв нацистского террора. Молебен прошел при скоплении 20-тысячной толпы. В зал синагоги впускали немногих. На почетном месте, поближе к свитку Торы, — в траурной одежде сидела Полина Жемчужина, жена Молотова.
Много лет Александрович пестовал хор мальчиков, отбирал лучших и учил. Среди них был и Ефим. В Бостоне Ефим изредка соглашался безвозмездно участвовать в праздничных службах в синагогах Кембриджа.
В Союзе он работал альфрейщиком. Это — маляры-художники высшей квалификации, которые занимаются художественно-декоративной росписью стен и отделкой интерьеров, иногда с имитацией фактур: шелк, бархат, дерево и т. д.
Звездный час Ефима-альфрейщика пробил, когда общине Гомеля было возвращено здание синагоги. Ефим принимал посильное участие в ремонте запущенного здания. Спешили, старались успеть к празднику. Однако, за две недели до праздника городская комиссия придралась к якобы недостаточной вентиляции в главном зале и запретила открытие синагоги. Выручило искусство Ефима — когда комиссия пришла в следующий раз, она увидела под потолком многочисленные камеры и металлические вентиляционные решетки (естественно, нарисованные Ефимом!), осталась довольна, и в праздник состоялась первая служба.

Михаил и Алла Руссаковские

Жили у нас Михаил Ефимович Руссаковский и его жена Алла Васильевна Крылова-Руссаковская, оба в свое время хорошо известные в Киеве.
До войны Миша закончил 8 классов. Началась война, отец Миши ушёл на фронт, мама работала в госпитале. С этим же госпиталем мама с тремя детьми была эвакуирована в Узбекистан. Миша пытался добровольцем уйти на фронт, однако из-за маленького роста ему отказывали. Но в ноябре 1944 года его всё-таки взяли. Служил в полковой артиллерии. Был ранен в руку. В 1946 году демобилизовался в связи с туберкулезом легких. Потом было лечение, учеба. Он стал главным архитектором проектов ведущего архитектурно-проектного института Киева «Гипрогражданстроя». Прекрасные кварталы, построенные по его проектам и под его руководством с новыми конструкциями, защищенными авторскими свидетельствами, поныне украшают город. Один из них, эталонный, так называемый «Дом-представитель», высится на Оболони, на берегу Днепра.
Михаил пользовался большим уважением, любил путешествовать, ловить рыбу, обзавелся катером, на котором семья проводила отпуск.
Все в семье было благополучно до тех пор, пока Алла, в то время заведующая психоневрологическим отделением больницы №17 в Пуще-Водице, не пошла наперекор требованиям КГБ и партийных органов. В январе 1976 года главный врач больницы представил ей капитана КГБ. Капитан сказал: «Нужно поместить в «психушку» диссидента Руденко. Учитывая его известность, мы остановили свой выбор на вашем психоневрологическом отделении, поскольку над ним нет вывески психиатрической больницы. А это снимает разговоры о помещении диссидента в психушку. Вы — врач-психиатр высшей категории, член партии — должны госпитализировать Руденко в своё отделение, поставить ему диагноз шизофрении, объявить его недееспособным, рекомендовать длительное принудительное лечение в условиях психиатрической больницы. В отделение внедрят сотрудника, который будет наблюдать за Руденко и его контактами».
Руденко рассказал Алле, что после окончания школы ушёл добровольцем на фронт. Был неоднократно ранен и контужен. В годы войны был награжден орденами и медалями. Киевский университет закончил после войны, но писать стихи начал ещё до войны. Писал стихи, прозу, пьесы. Был принят в Союз писателей СССР. В 60-е годы стал активным членом организации «Международная амнистия» (Amnesty International) и даже руководителем тройки. Тесно сотрудничал с генералом Петром Григоренко и правозащитником Олегом Орловым. К 70-м годам начал ощущать сильное давление КГБ — подвергался неоднократным обыскам, арестам, ощущал постоянную слежку за собой, своим домом, женой и детьми, неоднократно обнаруживал в доме подслушивающие устройства. Жизнь становилась невыносимой, но он держался на плаву благодаря своим международным связям с крупными правозащитниками и организацией «Международная амнистия». Он потерял работу, был исключён из Союза писателей, подвергался обыскам, арестам.
Алла вынесла заключение, что Руденко психически здоров и категорически отказалась поставить диагноз шизофрении.
Но вот Алла совершила второй «проступок». На партсобрании исключали из партии и увольняли с работы ее сотрудницу в связи с отъездом её сына в Израиль. Все набросились на эту женщину в самых недопустимых выражениях. Алла не выдержала и высказала всё, что думала о выступавших и о самом собрании. Начался мучительный процесс дискредитации ее как врача, увольнения с должности заведующей отделением и, наконец, исключение из партии. В горкоме Алле угрожали исключением ее детей из Киевского университета, и заведением на нее уголовного дела. Она была лишена права работать в столице. Работа ей нашлась в больнице в селе Глеваха в 15 км от Киева.
Следующие годы были очень трудными для всей семьи, особенно для детей.  Руссаковские эмигрировали в Штаты и поселились в нашем доме.
Они не оставили и своего друга — большую собаку Нору, чем сразу завоевали нашу симпатию.
Здесь Миша щедро помогал друзьям и знакомым в решении архитектурно-строительных проблем. Были у него и два увлечения — живопись и рыбная ловля. Его пейзажи, портреты и другие картины, написанные маслом и акварелью, достаточно были профессиональны и хороши. Ну а в рыбной ловле он не имел себе равных.

Интереснейшие люди встречались во многих других субсидальных домах.

Григорий Иосифович Лейдерман

В конце 1990 года на моей лекции появился очень пожилой человек. Его знания иудаизма намного превосходили мои. Но он приходил на каждую лекцию — говорил, что ему интересен мой взгляд на еврейскую философию и религию, интересно как я это преподношу.
Это был Григорий Иосифович Лейдерман. Человек европейского образования, еще до войны работавший инженером в Бельгии и Франции. Румынский еврей,  «освобожденный» в Бессарабии советскими войсками в августе 1940 года. Помимо русского, румынского и иврита владел английским, немецким и французским. Еще в Союзе Григорий Иосифович создал рукописный русско-иврит-русский словарь, который переписывали и изучали многие, готовящиеся к отъезду в Израиль.
Эрудиция его была удивительна. Как-то я его спросил, как понимать изречение «Лучшего из гоев убей», приписываемое Раши, крупнейшему средневековому комментатору Талмуда и Танаха. Ответ был исчерпывающим: «Действительно, изречение Раши «Тов Ше ба Гоим Харойк» обычно переводится как «лучшего из неевреев убей». Точный же перевод затруднен отсутствием в тексте гласных букв. Однако, если детально проанализировать особенности грамматики и законы инверсии на французском языке, которым широко пользовался Раши, вспомнить обстановку и время, когда творил Раши, свидетель крестовых походов, и рассмотреть варианты огласовки, читать эту фразу следует так «Лучший из неевреев — убийца». «Кстати, — добавил Григорий Иосифович, — сохранением старофранцузского языка Франция практически обязана именно Раши — его трудам на этом языке».
Я и Рена сблизились с ним и с его умной, подкупающей своей искренностью женой Идой Натановной, бывали у них в доме, привозили их к себе. Всевышний наградил их долголетием — почти до ста лет. До последних дней Григорий Иосифович сохранял великолепную память. Уже переселившись в еврейский реабилитационный центр, он время от времени читал блестящие лекции в синагоге в здании центра. В 98 лет по памяти произнес Гафтару — длинный отрывок из пророка Исайи «Утешайте, утешайте народ мой, говорит Бог ваш». Произнес очень красиво, молодым голосом, без запинки.
Очень скоро ушла вслед за ним и Ида Натановна, сохранившая до конца светлую голову и ясную речь.
В своих прежних мемуарах я назвал его одним из своих наставников. Единственное, что ему так и не удалось, это научить меня ивриту. Хотя я накупил пособия по его выбору и усердно выполнял задания, особого толку так и не вышло.

Иосиф Эммануилович Мамиофа

Бывал на моих лекциях подтянутый и элегантный Иосиф Эммануилович Мамиофа, доктор юридических наук, профессор. Известный специалист по международному патентному праву.
Он был очень больным человеком, врачи утверждали, что каждый прожитый им день — это подарок. Но до последнего дня Иосиф Эммануилович активно участвовал во многих хороших делах, в частности, вел интересные юридические семинары.
В 1994-95 г.г. в конгрессе Соединенных Штатов вносились законопроекты, по которым сотни тысяч иммигрантов, не являющихся гражданами Америки, могли лишиться финансовой поддержки. Иосиф Эммануилович одним из первых призвал осознать опасность. Опубликовал в «Новом Русском Слове» большую умную статью «Спасем наших стариков и инвалидов». Призвал читателей к активным действиям. В частности, предлагал направлять письма своим представителям в конгрессе и привел в статье текст соответствующего письма на английском.
Сейчас тяжело вспоминать тот истошный вой в русских газетах, который поднялся после этой статьи. Мамиофу поливали грязью, обвиняли его в паникерстве, в каких-то корыстных интересах и планах, чуть ли не в желании поднять мутную волну и на ее гребне пробраться во властные структуры.
Но не прошло и двух месяцев, как оправдались прогнозы Иосифа Эммануиловича. И тогда посыпались статьи в защиту престарелых иммигрантов. Но ни в одной статье не было слов благодарности тому, кто первым забил тревогу.
А сам Иосиф Эммануилович через недолгое время умер. Умер шестидесяти восьми лет в 1995 г. смертью праведника: заснул в хорошем настроении и не проснулся.

Надежда Филипповна Крамова

В 1992 г. меня познакомили с Надеждой Филипповной Крамовой. И я увидел, что и в 92 года можно быть стройной обаятельной женщиной. Знаменитая звезда кинолент двадцатых годов, старейшая русская поэтесса, писательница, и мемуарист. В 60-е в ее квартире на Фонарном в Петербурге встречались и читали стихи Белла Ахмадулина, Иосиф Бродский, пели Александр Галич, Булат Окуджава. Она дружила с Николаем Гумилевым, Виктором Шкловским, Романом Якобсоном, Николаем Акимовым.
Надежда Филипповна приехала в Америку в 73 года. Здесь она много писала, выходили ее рассказы, стихи, книги. Она стала душой русского клуба. Писала сценарии спектаклей и капустников. Ставила и играла в них. Каждый был событием, о котором долго вспоминали.
И вряд ли можно что-нибудь добавить к словам, которыми Надежду Филипповну с ее девяностопятилетнем поздравлял в Бостоне Иосиф Бродский):

(3 из 18 строф)

Надежда Филипповна, милая!
Достичь девяноста пяти
Упрямство потребны и сила — и
Позвольте стишок поднести.
При мысли о Вас достижения
Веласкеса чудятся мне,
Учелло картина «Сражение»
И «Завтрак на травке» Мане.
И Вы, как бурбонская лилия
В oправе из хрусталя,
Прищурясь, на наши усилия
Глядите слегка издаля.

Скончалась Надежда Филипповна 2 июля 2002 года в Бостоне. Ей было 102 года.

Марк Соломонович Слободкин

В начале 90-х в библиотеке Хибру-Колледж я разговорился с одной пожилой четой — Марком Соломоновичем Слободкиным и его супругой Цилей Вульфовной. Нашлись общие знакомые в Москве. Слободкины только что приехали. Марк Соломонович был переполнен впечатлениями от волны антисемитской пропаганды в России. Еще в Москве он был связан с Антифашистским центром России. Привез массу материалов, среди которых были и мерзкие карикатуры на евреев, и юдофобские статьи в газетах, и «расстрельные» списки. Он не понимал — как можно молчать, глядя на это из Бостона, попросил помочь ему связаться с Брандейским университетом. При ближайшей встрече с выдающимся математиком и иудаистом, профессором Гарвардского университета Давидом Кажданом я сказал, что один из недавно прибывших ищет контакты с Брандейским университетом. Надо бы ему помочь. «А кто это?» — спросил Каждан. «Некий Марк Соломонович Слободкин». «Это отец моей жены», — улыбнулся Давид, — «Поможем».
Через несколько месяцев Марк Соломонович создал Бостонское общество борьбы с антисемитизмом и расизмом и много лет, пока были силы, оставался его президентом. Общество организовало национальные конференции, конкурсы на лучшее литературное произведение на тему противостояния антисемитизму, обращалось с письмами к президенту и сенаторам, распространяло интересные материалы; обменивалось информацией с Московской антифашистской организацией, собирало средства для помощи семьям жертв террористов в Израиле.
Я оказывал ему посильную помощь. Нашей первой совместной акцией в начале девяностых годов была моя лекция в большом зале дома «Юлин Хауз», в вестибюле которого была развернута выставка материалов Слободкина: мерзкие карикатуры на евреев, юдофобские статьи из российских газет и журналов и другие материалы. Окончив лекцию, я рассказал о создаваемом Марком Соломоновичем Бостонском обществе борьбы с антисемитизмом и расизмом, попросил Слободкина встать и представил его публике; рассказал о необходимости поддержки хотя бы в почтовых расходах, на которые Марк Соломонович тратит всю свою скромную пенсию. «Около выставки в вестибюле, — сказал я, — можно записаться в это общество или просто оставить пару долларов». Эта первая акция оказалась весьма успешной.
Инициативу Марка Слободкина подхватили и в других штатах, и на основе Бостонского общества возникла Американская антифашистская ассоциация.
В 2003 году в возрасте 93 лет Марк Соломонович ушел из жизни.

Иосиф Львович Лахман

Правой рукой Слободкина в создании Бостонской антифашистской ассоциации был доктор экономических наук, профессор Иосиф Львович Лахман — ныне президент «Американской антифашистской ассоциации иммигрантов из бывшего СССР». При его активном участии были созданы антифашистские ассоциации в других городах США. Он поддерживает контакты с правозащитниками, активистами, пишет статьи, документы; постоянный участник регулярной радиопередачи «Еврейский голос Бостона». Более десяти лет ежеквартально выпускает «Антифашистский вестник». Статьи из него не раз перепечатывали газеты, интернет-сайты, на них ссылаются в телевизионных программах.
Отец Иосифа Лахмана был учителем иврита, и сам Иосиф в детстве учился в еврейской школе в Дунаевцах на Украине. Оттуда его любовь к родному слову. Он помогает тем, кто хочет приобщиться к родному языку, дает уроки языка идиш своим соседям по дому. Зная его пристрастие к идиш я преподнес ему старинное издание словаря Русско-идиш.
В 1999 году в Бостоне состоялась учредительная конференция Американской антифашистской ассоциации иммигрантов, президент Ассоциации Иосиф Лахман пригласил Эли Визеля прийти на этот форум новых американцев и выступить. Эли Визель спросил слушателей: «На каком языке выступить? На английском или на идиш?». Ответ из зала был шумным и единодушным: «На идиш!». И Эли Визель выступил на этом языке.
В военные годы Иосиф Лахман был на фронте. После войны стал доктором экономических наук, редактором академического журнала “Вопросы экономики», автором многих научных публикаций и книг. Успешно работал в Центральном экономико-математическом институте Академии наук СССР (ЦЭМИ). Вот как вспоминает о нем академик Виктор Полтерович:

 

«В начале семидесятых было устроено собрание для осуждения «отъезжантов». Но далеко не все были готовы осуждать. Иосиф Львович Лахман отказался выступить и лишился лаборатории, но, тем не менее, проработал в ЦЭМИ еще много лет».

В Бостоне профессор И. Лахман написал раздел «Экономика» для монографии «Советская цивилизация», подготовленной в Гарварде. Вышли здесь и другие его научные работы.
В годы перестройки Иосиф Львович активно участвовал в работе Еврейского культурного общества. В ту пору в Москве произошла встреча Иосифа с аспирантом Абу Мазеном, писавшим свою диссертацию под руководством востоковеда Евгения Примакова. Абу Мазен уже тогда был одним из видных лидеров, членом исполкома ООП.
Вместе с Иосифом Лахманом с еврейской стороны во встрече участвовали писательница Алла Гербер, журналист Танкред Голенпольский, социолог Марк Баунский. Встреча освещалась в газете «Известия» ( 23 апреля 1990 г.) в статье «С разных позиций, без вражды». Отрывок из нее:

И дальнейшая беседа в том же ключе.
«Абу Мазен: В отличие от Западной Европы, на Ближнем Востоке «еврейского вопроса» просто не существовало. Не было никакой социальной или религиозной борьбы. Арабский, мусульманский мир не знал такого явления как погром. Борьба началась лишь как следствие появления сионизма — движения, поставившего своей целью создать еврейское государство в Палестине.
Иосиф Лахман (заместитель председателя Московского еврейского культурно-просветительного общества): Среди моих знакомых нет ни одного, кто с неуважением относился бы к палестинцам. Мы все хотим искреннего диалога, мы все хотим мира, а не кровопролития. Но чтобы помочь диалогу, мне кажется, надо отказаться от огульного охаивания сионизма. Его, как и любую идеологию, можно критиковать, но нельзя отрицать того, что он отражает чувства и чаяния людей. Может быть, палестинцам стоило бы посоветовать советскому руководству ликвидировать позорный Антисионистский комитет, прекратить финансировать его деятельность за счет налогоплательщиков. Подумайте, у нас же нет никаких других организаций с приставкой «анти» — ни антифашистских, ни антиполпотовских каких-нибудь. Только антисионистский. Почему?

Таким непримиримым и активным Иосиф Львович остается и в свои 96 лет. Встречи с ним доставляют истинное удовольствие.

* * *

Много интересных людей в наших домах. У каждого нелегкая судьба, каждый достоин отдельной книги.

Заключение

Можно ли считать, что этой книгой мы отдали наши долги? Конечно, нет! Память подсказывает многие добрые имена живых и ушедших, достойных хотя бы нескольких страниц благодарной памяти. Но я не могу затягивать это повествование — иногда бывает так худо, что приходится заставлять себя писать…

Один комментарий к “Марк Гинзбург: Успеть отдать долги

  1. Soplemennik

    Исключительно интересный очерк о достойных людях. Отличается от многих, где авторы занимаются самовосхвалением.

    И не стоило дополнять его слухами типа:
    В начале ноября 1942 г. с ведома Сталина Москва направила радиограмму подпольным партийным органам и командирам партизанских формирований, запрещающую принимать в отряды спасшихся евреев.
    Такой радиограммы не было.

    14 марта 1945 года он был приглашен в Московскую синагогу для поминальных молений на траурном богослужении памяти жертв нацистского террора. Молебен прошел при скоплении 20-тысячной толпы. В зал синагоги впускали немногих. На почетном месте, поближе к свитку Торы, — в траурной одежде сидела Полина Жемчужина, жена Молотова.
    П.Жемчужина, правоверная сталинистка, никогда не посещала Московскую синагогу.

Обсуждение закрыто.