Дело в том, что в 1947-1948 годах окончились десятилетние сроки «отсидки» людей, осужденных в знаменитые 1937-38 гг. Их выпускали, давали ограничения в месте проживания, так называемые «минус-10», «минус-25» и т.д., то есть, без прав проживания в 10 или 25 и т.д. городах. Пробыли они «на свободе» только один, редко два года.
СКВОЗЬ ГОДЫ БОЛЬШИХ ПЕРЕМЕН
Записки о пережитом
(продолжение. Начало в № 2/2019 и сл.)
Г Л А В А Х
Первые месяцы мирного времени. Надежды и реальность. Путешествие по Волге. Я нарушаю обет. Демобилизация. Работа в Министерстве текстильной промышленности. Вакханалия космополитизма». Женитьба Бори. Денежная реформа. Меня изгоняют из Министерства.
Распорядок нашей жизни остался прежним. О демобилизации нечего было и думать. Да и естественно, тылы отпускают в последнюю очередь.
По-прежнему ездил к своим стиральным барабанам и центрифугам. Софа занималась восстановлением разрушенных немцами молочных заводов. Ириша росла и развивалась. В 6 лет она уже прилично читала. Несмотря на карточную систему в доме всего было вдоволь. Мой паек, Софины простая и литерная карточки и т.н. коммерческие магазины, где продавалось все, что угодно, но по очень высоким ценам, давали возможность не только хорошо питаться самим, но и принимать гостей. Гости приходили часто. После веселого застолья танцевали, поигрывали в карты, а то и просто мечтали вслух, как хорошо и интересно будет жить лет эдак через пять…
В ту пору часто бывали у нас Левины, А.Смоляницкий, военврач полковник И.М. Богданский, Трескины, Левитаны и многие другие.
24 июня в Москве состоялся Парад Победы. Несмотря на дождливую погоду, парад этот произвел на всех потрясающее впечатление; разумеется, по описаниям и кадрам кинохроники, телевидения тогда еще и в помине не было. Когда я видел на экране, как солдаты бросают гитлеровские знамена к подножию мавзолея, на котором стоял Сталин, у меня, да не только у меня, от восторга замирало сердце.
После парада в Кремле состоялся прием, на котором Сталин произнес свой знаменитый тост за «русский народ». Слова эти резанули ухо, я и мои сверстники были воспитаны Советской властью и привыкли себя считать СОВЕТСКИМИ людьми, независимо от национальности. От этого тоста несло шовинистическим духом.
Многие задумались, а что это значит? Не второй ли сорт людей всякие армяне, киргизы, евреи, грузины и прочие?
Время показало, что, к сожалению, наши опасения оказались вполне основательными. Подтекст тоста упал на благодатную почву. Немецкие оккупанты нашли себе в нашей стране весьма прилежных и активных помощников, которые охотно уничтожали евреев, а после того как их хозяев угнали, стали носителями антисемитской заразы. Летом 1945 года стали подниматься только цветочки, ягодки антисемитизма созрели через 2-3 года в 1947-1949 годах.
А пока всех интриговало, будет ли война с Японией? Слишком уж много эшелонов с войсками шло на Дальний Восток.
Что-нибудь в июле Софа отвезла Иришу с Х.Я. в Ейск, куда ездила в командировку. Там она их устроила на берегу моря, где они провели месяца полтора. Это был первый отдых после войны.
В первых числах сентября прозвучали первые выстрелы на Дальнем Востоке. Здесь в Москве эта война ни тревоги, ни радости не вызывала. Закончилась она быстро, в исходе ее все были и так уверены, что день победы над Японией был только слабой тенью 9-го мая.
В начале сентября штаб МВО наградил меня именными часами и путевкой в плавучий дом отдыха «Клим Ворошилов», совершавший рейс Москва-Астрахань и обратно. 15 сентября мы отправились в путь. Пишу «мы» потому, что до Рыбинска со мной ехала Софуля, направлявшаяся туда в командировку.
На пароходе сразу же переоделись в штатское. Вечером с Софой пошли на танцы. Среди танцевавших была невысокая, хорошо сложенная брюнетка, с ослепительно-белыми зубами и очень миловидным лицом. Софуля сказала мне : «Посмотри на эту женщину, уверена, что будешь за ней ухаживать! » Сказала, как в воду смотрела. За месяц нашего путешествия я не на шутку увлекся этой женщиной. Она оказалась бывшей цирковой артисткой, недавно оставившей арену. С мужем она разошлась. Жила в Горьком и на пароходе была не пассажиром, а устроилась сюда на лето бухгалтером. Живая, остроумная, неутомимая на выдумки и шутки, она быстро меня заполонила. С тех пор прошло много времени и врать мне нет смысла, но кроме объятий и поцелуев у нас ничего не было.
Однако впоследствии это мое увлечение впервые внесло в нашу семейную жизнь сцены ревности и тяжких переживаний. Но об этом ниже.
Из виденного в эту поездку больше всего запомнилось посещение Сталинграда и Астрахани.
К Сталинграду наш пароход подошел солнечным утром. Город растянулся вдоль Волги на много километров. Правда, то что мы увидели, мало походило на город. Просто почти в течение часа мы плыли вдоль бесконечной панорамы руин. На берегу не было ни одного целого дома. От пристани вели улицы без домов. По сторонам были руины или уже расчищенные от кирпича пустыри. В начале улицы Ленина, посреди такого пустыря стоял столб с прибитой жестянкой. На жестянке белой краской от руки было написано «Улица Ленина дом №1». Были мы на Мамаевом кургане, где земля на половину состояла из осколков снарядов. Были в музее обороны города. Видел там меч, подарок английского короля с надписью на лезвии «Жителям Сталинграда, крепким, как сталь».
Уходили из Сталинграда, подавленные виденным. Ни какие фотографии, ни какие описания не могут дать представления, о том что такое Сталинград, как город тех времен…
Зато путь от Сталинграда до Астрахани вспоминается, как «великий арбузный путь». Если до Сталинграда «господа офицеры» развлекались преимущественно танцами, преферансом и уничтожением (к счастью небольших) запасов спиртного, то после Сталинграда все сидели на палубах с мешками в руках и ждали появления очередной пристани. Здесь все, сломя голову, бросались на берег покупать арбузы….. После московской дороговизны, они казались дармовыми. Покупали их в таком количестве, что все съесть было невозможно. Вскоре менее сладкие полетели за борт.
Наконец числе 25-го сентября мы прибыли в Астрахань. Не знаю, как теперь, я больше в Астрахани не был, а тогда город показался мне грязным, пыльным, глубоко провинциальным и настолько безликим, что теперь, через четверть века, как-то стерся из памяти. В Астрахани стояли трое суток. Здесь арбузная лихорадка сменилась острым приступом селедочной… На рынках города, Речном, «Балде» и других, во всю торговали селедками, воблой, таранкой и, из под полы, паюсной икрой. Изголодавшись в войну по этим деликатесам, все мы, очертя голову, бросились скупать эти соленые дары Волги. Через сутки наш пароход пропах селедкой, что какой-нибудь рыбозавод. В ход пошли чемоданы, ящики, котомки, словом все, что могло служить тарой. Накупили камышовых кошелок, которые здесь зовутся «Зембель». Я по Софиному знакомству достал на здешнем молокозаводе бочку и на следующий день с ловкостью профессионала заполнил ее рядами селедок.
Перед отплытием начальник нашего дома отдыха прошел по пароходу, брезгливо прикасаясь к дверным ручкам и… приказал все наши покупки выбросить за борт. Насилу его уговорили разрешить спустить их в трюм. На обратном пути опять скупали арбузы, но теперь уже их не ели, а складывали впрок, чтобы привезти в Москву.
Вот мы и вновь в Сталинграде. Здесь наш знакомый по встречам в Москве директор молокозавода пригласил меня в гости. Жил он близ завода в бывшей трансформаторной будке, приспособленной под квартиру. Тут меня накормили и напоили спиртом так, что отвалившись от стола на примыкавшую к нему кровать, я заснул мертвецким сном. К отходу судна меня привезли на «виллисе». В качестве гостинцев дали с собой бочку соленых помидоров, бидон масла и ведерко сметаны, которую мы ели всем нашим столом целую неделю.
В Куйбышеве в компании с «моей дамой» и двумя офицерами бродили по городу. Здесь было уже прохладно, и я поверх штатского костюма одел шинель. Наткнулись на комендантский патруль, и я вынужден был спасаться от него бегством. В мирное время, за нарушение формы меня могли снять с парохода, С приближением к Москве становилось все холодней.
На Рыбинском море наш пароход сел на мель и к тому же сохранившийся на дне «моря» пень пропорол корпус нашего судна. Сутки три буксира стаскивали нас с этого пня. В результате в Москву пришли только 14-го октября. Здесь наступили ранние морозы. На канале появился ледок. Кое-где берега были под снегом. Было грустно от того, что кончалось путешествие и, конечно, от предстоящего расставания.
В Химках меня встречала полуторка из нашей части. Погрузили все мои селедочные и арбузные трофеи, а их было столько, что один мешок арбузов мы ухитрились забыть на пароходе. Дома завалили бочками и мешками всю прихожую.
Встречен я был, как триумфатор. Две недели, начиная с Иришиного дня рождения, ежедневно приходили гости, ели селёдку, конечно не сухую, и арбузы, а, уходя, получали и долю с собой. Себе и маме с Борей привез и черной икорки, вкус которой мы за войну почти забыли.
Между прочим, забыл упомянуть, что летом Мама и Боря расстались со Вспольным и переехали на Спиридоновку, всего на расстоянии одного квартала от прежней квартиры.
Они поменяли свою комнату на две большие. Жили они теперь в большом хорошем доме, на 6 этаже. У Бори теперь был просторный кабинет. Мои красноармейцы помогли им перебраться без хлопот.
Вскоре после моего возвращения из поездки у нас с Софой произошла первая в жизни крупная размолвка. Вот как это было. Полный воспоминаниями о поездке, я много рассказывал о всяких эпизодах путешествия и конечно каждый раз упоминал имя моей спутницы — А.М. Однажды у себя на службе написал. А.М. письмо, запечатал его в конверт, надписал адрес, вложил письмо в книгу и решил по дороге домой опустить. Возвращался я в машине, вез декадный паек и опустить письмо забыл. Приехав, домой, взял один пакет с продуктами, открыл дверь, отдал книжку с письмом встречавшей меня Иришке и вернулся в машину за остальными вещами. Ириша открыла книгу, увидела письмо закричала
— Мама! нам письмо…. Остальное все ясно! Войдя в комнату, я увидел плачущую Софу со злополучным письмом в руках. Письмо она читать не стала. Мы ведь до сих пор твердо выполняли давнишний уговор — не следить друг за другом и не давать повода к ревности. Наш девиз «Не знаю — не ревную»! А тут улика на лицо! Нераспечатанное письмо я тут же сжег. Больше А.М. не писал, а тяжелые объяснения продолжались еще довольно долго.
Потом, уже много лет спустя, Софуля меня подразнивала «циркачкой с парохода» Лет через 15-17 будучи в командировке в Горьком, я случайно устроился жить в гостинице местного цирка. Однажды дежурная сказала мне: «Вас вызывают в бухгалтерию». Удивился, но пошел. Вхожу, в комнате сидят несколько женщин. Оглядываюсь, вдруг слышу — «Что же не узнаете знакомых, Марк Савельевич?» Говорит это невысокая брюнетка с проседью. Смотрю, но не узнаю. И только, когда она улыбнулась, и увидел по-прежнему прекрасный белый жемчуг ее зубов, мгновенно вспомнил. А.М.! Постаревшая, потускневшая и все же привлекательная. С удовольствием поговорили, вспомнили прекрасную осень 1945г.
Возвратимся, однако, к прерванному повествованию.
Работы становилось все меньше и меньше. Главсанупр назначил меня уполномоченным по расформированию банно-прачечных поездов. На запасных путях московских вокзалов их было не мало. Приходили они из Германии, Румынии и других стран и были набиты всевозможными трофеями, начиная от хрусталя, кончая пианино и мебелью. Выло довольно противно слушать, как меня убеждали, что все это куплено и в опись сдаваемого имущества вносить не нужно.
На службе дело шло в ликвидации. Пора было думать о возвращении «на гражданку». В ноябре пошел в Министерство Текстильной промышленности СССР. Здесь начальником технического управления работал мой шеф по Ташкентскому текстильному комбинату П.Г.Третьяков. Принял он меня очень радушно и через несколько дней я получил на руки письмо в штаб МХВО с просьбой демобилизовать меня для работы в промышленности.
Дисциплина в нашем ПМП разваливалась. Солдаты знали, что со дня на день вернутся домой, начались повальные пьянки, самовольные отлучки.
Наконец, в последних числах декабря 1945 года получил приказ о демобилизации, зарплату не то за 3, не то за 4 месяца и вновь вернулся к цивильной жизни. 31 Декабря я получил паспорт, а с 2-го января 1946 года приступил к работе в техническом управлении Минтекстильпрома СССР в качестве главного инженера Технического кабинета. Техкабинета как такового в сущности еще не было. В полукруглом вестибюле здания министерства, построенного по проекту великого Карбюзье, со стороны Уланского переулка, на антресолях сидела директор кабинета, старая большевичка Е.В.Бушкович и еще одна сотрудница. Вокруг мерзость запустения и никакой работы. На этом месте нужно било создать демонстрационный зал новой техники.
Вместе с О.А.Лежавой, вдовой зампредсовнаркома при Ленине — Лежавы, составили тематический план. Начали собирать экспонаты. Заключили договор с Худфондом на оформление экспозиции и помещения. В начале 1947 года демонстрационный зал был открыт. Кончилась руготня с художниками, торговля относительно расценок и категорий сложности и т.п. Кончились выпивки художников — оформителей и их посулы «компенсации» за снисходительность при приемке работ. Зал выглядел весьма помпезно. В центре зала был помещен обязательный в то время портрет Сталина во весь рост, в форме генералиссимуса. Портрет был выполнен по специальному заказу художником Бруком. В зале много новых машин, на стендах красочные плакаты.
Открыл выставку и демонстрационный зал Министр текстильной промышленности Союза И.К.Седин. Низенький. Толстый со звездой Героя Соцтруда за работу в нефтяной промышленности, он больше всего походил на преуспевающего мясника.
Началась повседневная работа по пропаганде новой техники. Работа интересная и, как мне казалось, полезная. Поэтому работал, как говорится, не за страх, а за совесть. Платили мне не много — 1400 рублей в месяц, зато до дома было всего 10 мин. ходьбы. Обедать ходил домой. Как демобилизованному офицеру мне дали ордер на костюм и пальто.
Летом 4б года Х.Я. с Иришей ездили на Волгу, в деревню под Сталинградом, куда их устроил все тот же знакомый директор молзавода. Осенью Ириша пошла в школу, помещалась она в двух кварталах от дома, на Сретенке. Школа №610.
Тем временем националистический тон, заданный пресловутым сталинским тостом за русский народ, вызвал соответствующий резонанс и принес обильные плоды. Махровая шовинистическая пропаганда расцветала и ширилась с каждым днем. Началась нелепая терминологическая кампания по переименованию всех названий с иноязычными корнями. Пирожное «Эклер» превратили в трубочку с кремом, а «наполеон» стал просто слоеным. Текстильную машину испокон веков именовавшуюся «Сельфактор» назвали длинной фразой «Прядильная машина периодического действия» и т.д. во всех отраслях науки и техники и в быту.
Вдруг обнаружилось, что авторами всех крупнейших и известнейших в мире изобретений и открытий были русские! Первый самолет построил и летал на нем не Райт, а до того никому не известный Можайский. Паровую машину изобрел не Уайт, а Ползунов и т.д. Ученым запретили публиковать свои работы за рубежом и ссылаться на иностранные источники. Появились анекдоты, зло высмеивающие все эти нелепости. Вроде того, что «Россия родина слонов», что де американцы нашли в раскопках проволоку — значит, они в древности имели телеграф, а у нас проволоки не обнаружено, значит, наши предки пользовались беспроволочным телеграфом…
Был опубликован ряд постановлений ЦК по идеологическим вопросам. Предали анафеме Зощенко, ошельмовали вторую серию кинофильма «Большая жизнь» Лукова, и т.д. Апофеозом всей этой вакханалии явилась «борьба с космополитизмом». Под термином космополит подразумевался в первую очередь еврей, а потом каждый не зараженный квасным патриотизмом, каждый, кто считал, что и за рубежом были и есть крупные ученые, художники и т.д.
Гонениям подвергались в первую очередь писатели. Перестали печатать Киршона, Маркиша, Бергельсона и многих, многих других писателей с не русскими фамилиями. Позже их всех посадили.
Начался черный период советской науки, литературы и искусства. Черные дни людей еврейского происхождения.
В первую половину 1947 года нашу выставку посетили многие высокопоставленные гости. Был у нас и А.Н.Косыгин, тогда зампред. Совмина, тогдашний председатель ВЦСПС В.В.Кузнецов, разные министры и пр.
Как оказалось потом, эти посещения мне дорого обошлись.
В июле мы с Софлей и Иришей поехали в дом отдыха «Авоты» на Рижском взморье. Это был наш первый выезд в бывшую Европу. Ведь Латвия только в 1940 ГОДУ стала Советской. Рига нам понравилась. Чисто. Ухожено, много старины (хотя большая часть старого города была еще в развалинах). Дом отдыха помещался в деревянных дачах, стоящих среди сосен.
Пляж и непривычно холодное море были рядом. Подпортила отдых Ириша, заболевшая ветрянкой.
В конце сентября 1947 года я с частью экспонатов выехал в Ташкент, где на текстильном комбинате должен был организовать передвижную выставку новой техники. Ташкент был уже не тем, каким он запомнился по 1941-42гг. Город стал чище и наряднее, на улицах много меньше прохожих, в магазинах полно трофейных товаров, на базарах продуктов. фруктов и овощей — горы. Выставке прошла вяло, мероприятие было явно надуманным.
В мое отсутствие в Москве произошли два события, о которых не могу не вспомнить. Первое, это женитьба Бори и, второе, уход с работы Софули.
Боре было уже 33 года. Ходил он сначала в «женихах», потом в «любовниках» и, наконец, в «старых холостяках». Мама уже потеряла надежду на его женитьбу. И вот на тебе, женился. И женился скоропалительно и необычно. 29 октября 1945 года на дне рождения Сени Бейлина, сына нашей кузины Розы, умершей в Ташкенте, он увидел жену Сениного двоюродного брата Ариадну, только что закончившую мединститут красивую, английского типа женщину лет 25-26.Образ ее, по-видимому, запал ему в сердце и когда через год в тот же день, т.е. 29 октября 1946г., он увидел ее вновь на том же торжестве, он тут же сделал ей предложение. На этот раз мужа с ней не было. Он служил в армии в Закарпатье, а она приехала в Москву на месяц. Вот как это произошло.
После ужина и возлияний, я зашел в одну из комнат, такой знакомой мне квартиры, я уже писал, в ней раньше жили и мы, где застал сидящих рядом Аришу и Борю. Напротив них сидела с широко раскрытыми глазами и ртом наша Капа, женщина очаровательная и экспансивная, жена кузена Миши Бессмертного.
— Что у вас тут? В ответ она замахала руками и почему-то шепотом сказала:
— Помолчи! Боба делает предложение!
Прислушался. Да. действительно Боря уговаривает Аришу развестись с мужем и выйти за него замуж.
Ни какого ответа она тогда ему не дала, а все дни, оставшиеся ей до отъезда, Боря неотступно за ней ходил. Перед отъездом Ариша обещала о своем решении телеграфировать. В конце ноября Боря получает телеграмму, что-то вроде —
«Подтверди решение, выезжаю».
С этой телеграммой Боря пошел к нам на Сретенку, за советом, как быть?
Сказал ему: ответ может быль только таким — «Выезжай, жду и т.д.» С мужем она уже порвала. Будешь подлецом, если передумаешь. Вместе поехали на центральный телеграф. Боря дал телеграмму, а потом пошли в «Националь», где спрыснули это событие. В конце декабря Ариша приехала в Москву к Боре. Ей срочно сшили вечерний туалет и новый 1947 год они встречали вместе, в Доме Кино. Мама была счастлива.
К осени 1947 г. был оформлен развод, а 4 ноября сыграли свадьбу. В это время я был в Ташкенте и мог поздравить их только телеграфно.
Теперь о домашних делах. Софуля уже некоторое время собиралась сделать перерыв в работе, немного отдохнуть, привести в порядок дом. Так она и сделала. В мое отсутствие она ушла из Росглавмолоко и занялась ремонтом наших комнат, принявших за 8 лет весьма неприглядный вид. Вернулся я из Ташкента в ноябре в обновленную квартиру, застал всех здоровыми и довольными, а Софулю в расцвете красоты. Ей в ту пору исполнилось 33 года, самый прекрасный возраст женщины.
Все было радостно и ничего не предвещало, что ближайшие месяцы принесут нам массу огорчений.
Через несколько дней после возвращения все узнали о предстоящей денежной реформе. В течениие нескольких часов или может быть одного дня, в магазинах Москвы были раскуплены все товары. В сберкассах стояли очереди людей, часть которых вносила, а часть забирала деньги. Вся эта кутерьма нас с Софулей не трогала, накопленных денег у нас практически не было. Однако в стране было очень много людей, сумевших за годы войны фантастически обогатиться. Это были колхозники, продававшие горожанам продукты по астрономическим ценам, а так же спекулянты, жулики, воры и прочая накипь. Они то главным образом паниковали.
Были конечно и рядовые труженики, имевшие кой какие сбережения. Среди таких оказалась и Х.Я. продавшая в 1944 году нашу злополучную дачу и положившая полученные 30 т.рублей. на сберкнижку.
Теперь она задавала вопрос, что же ей делать? Брать их на руки или оставить?
Рассуждая логически я ей советовал деньги оставить на книжке, т.к. государству это выгодно и оно не обидит вкладчиков.
Но тут на беду ко мне зашел Вильдауер. Мой школьный товарищ. Не видел его лет 15 или 20. Еще в школе он писал, стихи и отличался весьма независимым мировоззрением. В 1937 г. его посадили «за контрреволюционную агитацию». Дали 10 лет. Теперь его выпустили, как оказалось, на время. Он вернулся в Москву и нашел меня. Это было летом. Теперь за несколько дней до реформы он зашел к нам и рассказал, со слов своего дяди, работавшего в Министерстве финансов, что деньги будут менять исходя из зарплаты или пенсии в размере 3-х или 6-ти месячного оклада, пенсии и т.п. Поверив в эту глупость, «дядя сказал», я числа 13 или 14 декабря посоветовал Х.Я. деньги из сберкассы взять. Потом-де поменяем все вместе, я, Софа и она сама. Так я опростоволосился.
В результате 15 декабря когда радио оповестило, что наличные деньги будут обмениваться из расчета. 1:10, а лежащие в сберкассах 1:3. оказалось, что у Х.Я. вместо 30 т.р. осталось только- 3000 р. Надо отдать ей справедливость, меня она не упрекала, а сам я очень долго казнился.
С этого казуса началась цепь неприятностей.
В январе 1948 года заболела Софуля. Она начала задыхаться от самых ничтожных усилий. Ей все время не хватало воздуха и она была вынуждена почти все время лежать. Многочисленные врачи, начиная от районного и кончая профессорами, не могли поставить диагноза. Прошел январ,,ь положение не изменялось, таким же был и февраль.
20 февраля вернувшись после обеда к себе в Министерство, меня встретил курьер канцелярии, который дал мне расписаться в получении приказа Министра, о том что я снят с работы за небрежное отношение к редактированию каталога демонстрационного зала.
В чем дело? Почему? Здесь нужно вернуться к визитам в демонстрационный зал знатных посетителей. Приходили они, как я уже писал, вместе с Министром Селиным. Он и давал им пояснения. Малоразвитый человек, техник по образованию, он в специфике текстильной техники разбирался слабовато. Объясняя, то и дело путал. Я же, вместо того, что бы молчать, иногда деликатно поправлял его, уточняя цифры, процесс работы машины и.т.п. Седин обычно благодарил, но раз от раза смотрел на меня все холоднее.
В середине февраля меня неожиданно вызвал его референт и предложил написать объяснение, о причинах ошибок в инициалах авторов машин вкравшихся, в каталог, вышедший под моей редакцией. Ошибки эти значились в листочке перечне опечаток приложенном к каталогу. Объяснение я представил, отметив, что ошибки произошли как по моей вине, так и по вине издательства. На моем объяснении Селин написал — «Третьякову П.Г. наказать виновных». П.Г. вместе со мной составил проект приказа, где мне и директору издательства ставилось «на вид».
Когда проект попал к Селину на подпись, он, не меняя остального текста, зачеркнул мое «на вид» и вписал «снять с работы» Так я получил наглядное подтверждение перла народной мудрости,о том. что против ветра не плюют и не делают кой чего другого.
Таким образом, в конце февраля 1948 года мы с Софулей, оказались безработными, а Софуля, к тому же, больной. Через несколько дней я пошел на прием к министру. Седин сказал мне, что я так строго наказан в назидание другим, а работу мне дадут любую и тут же предложил мне должность главного инженера красильно-отделочной фабрики в Канске. Это в 500-600 километрах восточнее Красноярска….
Я поблагодарил его, обещал подумать, распрощался и начал искать работу в Москве.
Г Л А В А XI
Новая работа — новая специальность. Жизнь и работа в черные годы 1948-1952. Антисемитизм на высшем уровне. Меня «переводят». «Дело врачей»‘. Смерть Сталина. Первые дни без вождя и учителя». Ликвидация Берия.
Через несколько дней, после «приятной» беседы с Министром, я устроился главным инженером проекта Проектно-конструкторской конторы «Проектмашдеталь» в Москве, а не в Сибири.
Так я сменил не только работу, но и специальность, сменил на всю жизнь. Из химика стал конструктором.
К весне то ли в результате, то ли вопреки лечению Софуля стала лучше себя чувствовать.
В мае 1948 года Боря купил ей и Арише путевки в дом отдыха в Махинджаури близ Батуми. Там Софа хорошо отдохнула и приехала домой вновь бодрой.
Несмотря на то, что после денежной реформы карточки были отменены, жить стало не легче, а труднее. Новые цены на все были много выше карточных, работал же я один.
Летом сняли дачу в Быкове, так как ехать куда либо всей семьей было уже не по средствам. На даче нам было скучновато, зато Иришке хорошо. По выходным ходили с ней в лес, катались на лодке, конечно без Софы, которая всю жизнь, до смерти боялась водных развлечений.
Новая работа меня заинтересовала. Отдел, в который я попал, был новый. Занимались здесь механизацией внутрифабричного транспорта и трудоемких работ. Опыта не было ни у кого, поэтому всё и всем приходилось осваивать заново. Учились работая. Начальником отдела был молодой армянин В.А.Мамиконян.
В моей памяти он остался образцом советского руководителя, в полном смысле этого слова.
В августе Софуля вновь начала работать. Она поступила в Главстрой своего же мясомолочного Министерства.
Таким образом, к концу 1948 года жизнь начала вновь налаживаться.
Однако настроение не только у нас, но и у очень многих людей, не улучшилось, а стало даже хуже.
Дело в том, что в 1947-1948 годах окончились десятилетние сроки «отсидки» людей, осужденных в знаменитые 1937-38г.г. Их выпускали, давали ограничения в месте проживания, так называемые «минус-10», «минус-25» и т.д., то есть, без прав проживания в 10 или 25 и т.д. городах.
Пробыли они «на свободе» только один, редко два года. Теперь их вновь сажали, конечно, без суда, и, в лучшем случае, ссылали (Сибирь, Колыма и.т.д.), а некоторым давали вновь 10 лет.
Так, например, Яшу Харона, первого мужа Жени Ласкиной, после освобождения работавшего в Свердловске на киностудии, вновь арестовали и выслали в Абакан Красноярского края. При желании, можно было привести здесь десятки других примеров.
Вся эта жуткая кампания проходила под аккомпанемент все нарастающей антисемитской музыки.
Весной 1948 года по городу разнесся слух, что убит Михоэлс, один из величайших советских актеров, видный общественный деятель и член комитета по сталинским премиям.
Оказалось, что это правда. В Минске, куда Михоэлс приехал смотреть спектакль, выдвинутый на Сталинскую премию, он был убит, при загадочных обстоятельствах. Его труп был найден в руинах разрушенного в войну лома. В газетах появилось краткое сообщение. Тело привезли в Москву и положили в помещении, существовавшего тогда, Еврейского театра. Мы с Софулей пошли отдать долг этому любимому нами актеру и человеку. Стали в хвост огромной очереди, почти у площади Пушкина, прошли по Б.Бронной и через несколько часов добрались до театра на М.Бронной. Лицо Михоэлса было тщательно загримировано и следов работы убийц не было видно.
Многие плакали, а остальные, среди которых было не мало русских, было мрачны. А великий Михоэлс, которого незадолго до этого мы видели здесь же в роли короля Лира, казалось, иронически улыбался. Не то, мол, еще увидите и услышите….
И вскоре услышали. Арестовали прекрасного актера Зускина и других актеров театра. Сам театр дышал на ладан. В него боялись ходить. Чтобы поддержать театр выпустили абонементы. Многие покупали, а ходить опасались. Не помню, когда точно, но, по моему, в конце 1948 года театр закрыли.
Несмотря на все это жизнь текла своим чередом.
Ириша училась хорошо, не доставляя нам беспокойства. В октябре у Бори с Аришей родилась дочка — Леночка. Жили они по-прежнему в 2х комнатах на Спиридоновке, ул. Алексея Толстого.
Мама было счастлива — от обоих сыновей по внучке. Однако вчетвером, да ешё с работницей, им было тесновато, да к тому же мама не очень хорошо уживалась с невесткой. После возвращения из эвакуации мама часто болела. Кроме болезни печени у нее обнаружили диабет.
С течением времени набрался опыта на работе. Стал ездить в командировки. Побывал в Уфе, совсем не похожей на Уфу 1941 года. Город принарядился, украсился большими, домами, почистился, хотя наша уборная, на тычке холма против вокзала, стояла по прежнему, как памятник лихой године. Побывал в Канске, на той самой фабрике, которую предложил мне министр. Был в Челябинске, Барнауле, Гусе-Хрустальном и многих других городах. Ездил охотно, новые места всегда меня манили.
В 1949 году борьба с космополитизмом, т.е. преследование людей признающих взаимосвязь и взаимовлияние науки, литературы и искусства разных стран и народов — усилилась. Так, например, «была раскрыта антипатриотическая группа критиков», якобы охаивающая советскую литературу. Большинство названных фамилий были еврейскими.
В «Комсомолке» М. Шолохов выступил с предложением раскрыть псевдонимы писателей и журналистов. Всем было ясно, что под этим подразумевается. К. Симонов резко и прямо выступил против . Он писал, что никому нет дела, какова настоящая фамилия пишущего.
Апофеозом этого шабаша, явились массовые аресты всех вернувшихся из немецкого плена. Арестовывали, несмотря на то, что все они в свое время прошли через т.н., проверочные лагеря. У нас на работе посадили на 5 лет мужа одной сотрудницы, несмотря на то, что он благодаря знанию немецкого многим нашим людям помог там.
В августе 1949 года поехали с Софой в дом отдыха Перки-ярви (Чертово озеро) под Выборгом.
Сперва заехали в Ленинград, где я не был с июня 1941 года.
Очень соскучился по этому любимому мною городу. Остановились у Софиной родни — Лазуркиных. Здесь же были их сын Юра с женой Динушей, с 1946 г. постоянно жившие в Москве. С ними мы очень дружили и были очень рады встрече в их родном Ленинграде, Город уже почти залечил свои раны и в эти августовские дня был как никогда величественно красив.
Наш дом отдыха был в 30 км. от Выборга. Жили мы в бывших финских дачах в сосновом лесу, среди разбросанных повсюду огромных валунов.
В Финскую войну здесь проходила линия Маннергейма. Разрушенные железобетонные ДОТы на опушках леса, масса осколков на земле, ржавые простреленные каски попадались на каждом шагу. Время коротали за сбором малины, брусники и черники. Ягод здесь было столько, что не рискую рассказывать — все равно не поверят. Купались мы в маленьком бездонном озерке с желтой торфяной водой.
В конце 1949г. меня направили на 4-х месячные курсы повышения квалификации ИТР по внутрифабричному транспорту, при Московском текстильном институте. Заниматься было интересно и полезно. Весной 1950г. слал экзамены с отличными оценками, получил диплом и вернулся на работу. Вскоре у нас изменилась система оплаты, и я стал вместо 1200 руб. получать 1550. За два года отдел накопил опыт, появились интересные задания.
Летом 1950г. решили никуда не ездить, а пожить на даче в Кратове, где уже не первый год жили Боря со своей семьей и мамой. Дачу они снимали у Аришиных друзей Вити и Беллы Шенберг, с которыми мы очень подружились. Наша дача была почти напротив них. Жили довольно весело, по воскресениям к ним и к нам съезжалось много друзей. Ириша за лето загорела и вытянулась, да и мы с Софой, несмотря на обоюдную нелюбовь к подмосковным дачам, не плохо отдохнули.
Работа нравилась мне все больше и больше, и каждое утро я шел в свое КБ с удовольствием. Среди сослужевцев было много любителей, выпить, которые завели банальную традиций «пропускать по маленькой» после каждой получки и вообще при случае. Я хотя и не поклонник этой традиции, но отставать от них считал не удобным. Софа над этим сначала посмеивалась, но когда я однажды запоздал домой на несколько часов, то устроила такую истерику и так мне «выдала», что я от этой компании отстал.
В остальном жизнь текла по привычному руслу. С нетерпением ждали окончания выплаты взносов по займам, на которые мы с энтузиазмом подписывались на месячный и более заработок ежегодно. В январе и феврале получали зарплату без вычетов, а в марте подписывались на все возрастающую сумму, и все начиналось с начала. Обычно после подписки объявлялось об очередном снижении цен, которое, конечно, не покрывало вычетов по займу. Все кричали «Ура! «, в том числе и я, и возглашали здравицы в адрес вождя всех времен и народов, великого и т.д. А тем временем с общественного горизонта, одно за другим исчезали известные имена. Вспоминать их не рекомендовалось…
Тем не менее, новый 1951 год встретили очень весело. Встречали у нас дома. Были Боря с Аришей, Миша с Капой, Дина и Юра Лазуркины, Маша Миронова и Саша Менакер, всего человек 20. Боря, Юра и я написали эпиграммы на всех участников встречи. Много пили, шутили и веселились во всю. Саша Менакер с Мишей, сидя на полу, пели куплеты, аккомпанируя на пианино с таким увлечением, что сломали пюпитр! В общем, веселились, несмотря или может быть потому, что вокруг было очень много грустного.
В конце мая 1951 года я вернулся из командировки в Барнаул. Встретившая меня Софа тут же огорошила известием об аресте моей любимой двоюродной сестры Сонечки Ласкиной, умной я милой женщины тяжелой судьбы. Кончив школу в годы, когда ее родители были высланы из Москвы, как бывшие НЭПманы, она не могла учиться дальше, а пошла работать. Поступив секретаршей в в/о «Металлоимпорт» она , благодаря своим способностям, за несколько лет, нигде не учась, стала прекрасным специалистом. На работе же она познакомилась со своим будущим мужем, венгерским коммунистом, членом ЦК компартии Венгрии, Эрнстом Зайдлером. Эрнст был старше ее лет на 20. Влюбившись, он разошелся с женой и женился на Соне. Однако прожили они вместе всего года полтора или два. В 1937г. его арестовали, как немецкого шпиона. Вскоре он погиб в тюрьме. Замуж она больше не выходила. До войны была крупным работником Главметаллосбыта. а после войны на свое горе поступила в Главснаб Министерства автомобильной промышленности, начальником отдела металлов. На свое горе потому, что именно в автомобильной промышленности было сфабриковано, так называемое «Зисовское дело». Гнуснейшая провокация о мифическом заговоре евреев с целью взорвать автозавод имени Сталина?!!
По этому делу были арестованы почти все евреи, работавшие на ЗИСе, на заводе малолитражек и в аппарате министерства автомобильной промышленности. Арестовано было так много людей, что среди них, кроме Сони, оказалось несколько знакомых, начиная от заведующего заводской столовой, кончая работниками министерства. Все они прошли через чудовищные тюрьмы МГБ и получили различные сроки заключения в лагерях. Сонюра — 10 лет. Софин родственник Н. Б. Окунь, работавший когда-то за границей, даже 25. Слухи об этом деле ползли по Москве, вселяя в людях ужас и негодование. Атмосфера была такова, что любое самое фантастическое сообщение о репрессиях казалось вполне правдоподобным. В ту пору бытовал такой анекдот:
«Есть указ посадить всех евреев и велосипедистов.
Услышавший это спрашивает: А за что велосипедистов? «
Материально жить становилось все трудней. Однако благодаря Софиному умению вести хозяйство, мы не только сводили концы с концами, но хватало и на отпуск. В доме было, как и прежде чисто и уютно. За счет чего это достигалось, трудно даже объяснить, ибо дополнительных заработков в то время у нас не было.
В доме бывали люди и мы ходили к друзьям, однако о том, что всех волновало, на этих встречах старались не говорить. Немного «распустившиеся» после войны языки, приумолкли. Анекдоты, если не исчезли совсем, то рассказывались на ухо и только людям предельно доверенным.
В описываемые годы Сталин ударился в науку. Появились его статьи о биологической науке, о языкознании. Ко всем привычным эпитетам в его адрес «отец», «учитель», «великий полководец» прибавилось «величайший корифей науки».
Сейчас конечно легко писать об этом иронически, а тогда все, в том числе и автор этих строк, воспринимали это вполне серьезно, считая, что воздают должное гению.
Трудно было представить, что даже гении не бессмертны, что Сталин уже стар, и кто-то должен заменить эту божественную личность.
Все окружающие божество Фигуры, его апостолы казались слишком мелкими. И никто, конечно, не представлял, что конец Сталинской эпохи так близок. Его юбилей — семидесятилетие в 1949г был отпразднован с такой помпой, при таком многолюдии представителей со всего мира, что казалось, будто солнце Сталина сиять будет вечно.
«Правда» вышедшая 21 декабря 1949 г. на 16 страницах (она у меня сохранилась) вещала статьями всех его апостолов, что бог всемогущ, всеведущ и вечен, как все боги.
Летом 1951г. опять вывозили Иришу на дачу. Жили мы в Крюкове по Октябрьской дороге. Жили вместе с Лазуркиными. Лето стояло отвратительное, шли дожди, и грязь было такой, что без сапог добраться до станции было почти невозможно. Знакомых вблизи не было. Так что скука была отчаянная спасались только преферансом, которому специально научили Дину и Юру.
После такой дачи не грех было и отдохнуть. В конце сентября 1951 г. поехал в дом отдыха Госплана близ Гудаут. Увы! проклятая непогода догнала меня на берегу Черного моря. Из 24 дней пребывания здесь 21 день было пасмурно, и шел дождь.
Не покрылся плесенью только я сам и то потому, что, несмотря на непогоду, ежедневно купался. Все остальное /одежда, обувь и пр./ становилось зеленым в течение одной ночи.
Гудауты, куда я несколько раз ездил с1938 года, сильно изменялись, стали «цивилизованней» и потеряли свою прелесть.
В одну из поездок туда, незнакомые абхазцы напоил меня в придорожном «шалмане» молодым вином «Маджари» до того, что еле держался на ногах. После чего меня посадили в кабину грузовика и отправили в дом отдыха.
В конце октября (30-го) у Бори с Аришей родилась вторая дочка — Наташа. Боря был очень разочарован, он ждал сына. Настолько ждал, что когда Софуля его поздравила, он сказал «Спасибо, но я должен еще к этому привыкнуть». А Никита Богословский назвал нас с Борисом «дамскими закройщиками». Мама, конечно, была рада третьей внучке. Однако, с рождением Наташки, или как ее прозвали «Тузика», в доме стало еще тесней. Болезни маму иссушили, характер ее стал хуже, и с Аришей и Борей она постоянно ссорилась. Ежегодные поездки в Ессентуки, куда ее отправлял Боря, мало помогали.
На работе у меня произошли перемены. Ушел всеми любимый Мамиконян, вместо него пришел другой — лентяй и пьяница. Отношения мои с ним не сложились с первых дней. Работа перестала доставлять удовлетворение, более того, начались неприятности и склоки, однако в обстановке ликвидации «космополитов» думать о переходе на другую работу было просто смешно. Как говорили остряки каламбуристы, Аиды были не в моде, требовались лишь Иваны Сусанины.
В это время я написал книжку «Механизация транспорта текстильных предприятий» Написал без договора. Отнес рукопись в Гизлегпром, к редакторше некой Гольдштейн, которую хорошо знал еще по Ташкенту. Она посмотрела на меня и сказала: «М.С! Вы сошли с ума. Разве теперь мы можем печататься? Я сама со дня на день жду, что меня выгонят«
Пришел 1952 год. Атмосфера продолжала сгущаться. Условия работы стали просто невыносимы. Отношения с начальником еще более обострились. Каждое лыко ставилось мне в строку. Появился приказ, о выговоре с предупреждением. Управляющий — наш же выдвиженец, бездарность и пустое место прекрасно знал мое о нем мнение. К тому же, непонятно как, но я удержался в составе редколлегии стенгазеты, которая изредка решалась кольнуть руководство, Не удивительно, что управляющий ждал только повода от меня избавиться.
Случай помог ему. Случай в те времена был для меня наиболее благоприятным. Постановлением Совмина СССР, группа наших сотрудников должна была быть передана в Министерство заготовок вместе (или в придачу) с передаваемой туда небольшой отраслью промышленности. В числе других передали меня, хотя с деловой точки зрения я на новом месте был не нужен. Кроме меня передавали еще несколько евреев и просто неугодных. Процесс перевода затянулся, и весь 1952. я проработал на старом месте.
Летом этого года Ириша была в пионерлагере (со слезами), а потом у Бори на даче. Мы с Софулей в августе поехали в Алушту. Нам рассказали, что там есть хороший пансионат Крымского облисполкома. Не долго думая, позвонил в Симферополь и попросил к телефону председателя облисполкома. Им оказался Д.С.Полянский (будущий член Политбюро). Удивленный необычным звонком он на мою просьбу ответил невнятно. Мною это было принято за разрешение. Словом, через несколько дней, мы оказались в Алуште и после недолгой беседы с сестрой хозяйкой, которой я передал о разговоре с начальством и флакон духов, получили прекрасную комнату с окнами на море за смехотворную плату 1 руб. в сутки (теперь это 10 коп.) с человека. Рядом с домом была столовая. Маленькая, уютная совсем домашняя и тоже дешевая. Через несколько дней рядом с нами поселились Лев Кассиль с женой Светланой и писатель Сергей Львов. Мы с ними подружились, месяц пролетел быстро и спокойно, вдали от душной московской атмосферы. Лев Абрамович при своем большом росте был очень щуплым, с впалой грудью и узкими плечами. Он очень этого стеснялся и в трусах и в майке появлялся только на нашем пляже. Если же нужно было подняться на набережную за газетой или чем-либо другим в двухстах метрах от пляжа, он шел сначала в дом, одевал костюм, повязывал галстук, надевал тюбетейку, брал трость и в полном параде шел до киоска, покупал газеты, возвращался домой, вновь переодевался и приходил к нам на пляж. Светлана Леонидовна была полной противоположностью мужу. Крепко сбитая, живая, красивая (похожая на своего отца знаменитого тенора Л.Собинова), она прекрасно плавала, бегала и охотно участвовала во всех наших развлечениях. Львов поражал нас своей эрудицией в области литературы, искусства и знанием множества иностранных языков.
Лев Абрамович рассказывал много интересного о спорте, о своих поездках во многие страны мира. В Москву вернулись вместе с Кассилями на автобусе. Хотя путешествие было несколько утомительным (тогда ехали с ночевкой в Харькове), однако в дороге повидали много нового, что при поездке поездом остается где-то «за сценой». Впервые побывали в памятных местах битвы на Курской дуге.
Конец года ничего нового не принес. О моем переводе как будто забыли. В начале января 1953 гола поехал в командировку в Барнаул. 13-го или 14-го января я оказался на вокзале, в Новосибирске. Здесь в «Правде» от 13-го января прочел сообщение об аресте «группы врачей-убийц». Передовая статья этого номера газеты была озаглавлена «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». В статье было написано (текстуально):
«….эта террористическая — группа ……ставила своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза……
….Большинство участников террористической группы- Вовси, Б.Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер и другие были куплены американской разведкой. Они были завербованы филиалом американской разведки — международной буржуазно-националистической организацией «Джойнт»…
..»Как показал на следствии арестованный Вовси, он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США. Эту директиву ему передали от имени сионистко-террористической организации «Джойнт» врач Шимелиович и известный еврейский буржуазный националист Михоэлс……
И наконец, …пока есть у нас ротозейство, — будет и вредительство… «
Прочел все это и не поверил глазам своим! Перечитал еще два или три раза. Впечатление — будто передо мной разверзалась пропасть! Верить невозможно, а не верить тому, что написано в газете, нас давно отучили. Раз напечатано, значит, Сталин об этом знает. Если знает, то это правда. Но это настолько чудовищно, что не может быть правдой. Ведь в сообщении ТАСС названы крупнейшие светила медицины, ученые которых знает весь мир. «Террорист» — терапевт Вовси (брат Михоэлса), главврач Боткинской больницы, Шимеливич,» Этингер… наконец упомянут Михоэлс — великий артист и патриот. Тот самый Михоэлс, который в годы войны поехал в США, где на митингах с его участием было собрано много миллионов долларов в фонд помощи СССР. Михоэлс, привезший из этой поездки Сталину шубу, сшитую руками тысячи евреев, уплативших за право сделать один стежок сотни и тысячи долларов……
И вот эти люди шпионы и убийцы?!!
Что же будет дальше? задал я себе вопрос. Ответ на него последовал буквально через час. Здоровенный мужик, с заросшей щетиной рожей, увидав меня в зале, ожидания вокзала, подошел и негромко сказал: «Теперь всех вас жидов резать будем!» Он правда не пытался приступить к выполнению обещанного, но по всему было видно, что вполне к этому готов.
Так для меня начался этот знаменательный для всего человечества год!
Обстановка в Москве, да и по всей стране сложилась чудовищная. Повсюду слышались погромные речи. Говорили громко, не стесняясь, в транспорте, в магазинах, на улицах. В поликлиниках и больницах пациенты отказывались ходить к врачам евреям. Евреев снимали с работы по всякому поводу и без повода. Устроиться на новом месте было практически невозможно. Крупнейшие специалисты были готовы идти работать чернорабочими и кладовщиками. Евреи выглядели затравленными зверями и очень редко давали отпор. В газетах превозносился «подвиг» врача из кремлевской больницы — Тимошук, «раскрывшей» заговор врачей «убийц». Ее срочно наградили орденом Ленина.
По Москве упорно ходили слухи, что на Дальнем Востоке строятся барачные лагеря для евреев, которых туда вышлют из всех городов и сел страны.
Однако кроме густопсовых антисемитов, никто в душе не верил в сказки, о том, что известные ученые были вульгарными убийцами. Тут что-то не то, говорили они шепотом, что-то здесь не чисто. Так думал и я.
Только один раз я видел, как в троллейбусе, молодая русская женщина дала по физиономии пьяному парню, оравшему на весь примолкший салон: «Мы еще покажем, как травить русский народ. Ни один жид живым не уйдет». Он пытался наброситься на эту смелую женщину с кулаками, но тут выскочил из кабины водитель с ломиком в руках и выкинул хулигана из машины. Все присутствующие в машине люди сидели молча, отведя глаза в сторону.
В создавшихся условиях я отбросил всякую мысль о попытке задержаться на старом месте, об отказе перейти на новую работу. Перевод все же не увольнение.
И вот после продолжительной паузы, появился приказ, о переводе 7-ми сотрудников нашего КБ в конструкторское бюро треста «Мелъмашстрой» Минзага СССР. Во главе списка стояла моя фамилия. КБ это оказалось совсем крохотным — 27 чел., начальник его получал всего 1200 руб., а мне по постановлению Совмина был сохранен оклад 1550 руб. Было немного неловко.
Управляющим трестом был некто М.Ф. Пашенко, старый большевик, мукомол, честный, прямой и очень душевный человек. Когда я прочел на доске объявлений треста список сотрудников и установил, что не менее 1/3 из них евреи, то понял, что Пащенко не коньюктурщик, а человек ленинской закваски и при том смелый.
20 февраля 1953 года я приступил к работе на новом месте в качестве ведущего конструктора. Как я и предполагал, никакой работы по лубяным волокнам, для которой нас перевели, КБ не вело, а мельничного и зернового оборудования я не знал. Пришлось вновь браться за учебу. Первые дни знакомился с литературой, сидел в архиве, притирался к коллективу. Народ здесь подобрался не плохой, в основном — молодежь. Быстро со всеми сдружился и, забегая вперед, со многими проработал почти 20 лет.
Незаметно прошли две недели до 4-го марта, когда рано утром в нашей квартире раздался телефонный звонок……
Дальше, для характеристики людей той эпохи, для понимания их психологии привожу дословно запись, сделанную мной в те дни.
…..к телефону подошла Софа. С кем она говорила, я не разобрал, только слушал, как она охает и говорит: «Какой ужас!» Через минуту она плача вошла в комнату и сказала: Умирает Сталин!» Меня словно током ударило. Бегом к радиоприемнику, но, увы, услышал только фамилии профессоров, подписавших бюллетень о состоянии здоровья Сталина. Успокоившись, Софа рассказала, что звонила наша приятельница Валя Голосовская, она утром услыхала сообщение по радио и тут же нам позвонила.
Оказывается, что в ночь на 2-ое марта у т. Сталина произошел инсульт. Тяжело стало на душе, и у меня полились слезы из глаз….
О происшедшем узнали соседи и все плакали. Поехал на работу. И в метро у всех на глазах слезы. Как только вошел в помещение КБ, услышал голос Левитана, читающего бюллетень о болезни Сталина. Слушать невозможно, болит сердце. Ведь подумать только, вся моя жизнь прошла под знаком Сталина. В 1924 году, когда умер Ленин, мне было всего 16 лет. Так что почти всю мою сознательную жизнь я прислушивался к словам гениального Сталина. Ждал этих слов, он отвечал на все мои вопросы, на вопросы всех советских людей. Отвечал лаконично и точно, не оставляя места сомнениям.
Весь день до вечера не выключали радио, ждали новых сообщений, не оставляли надежды на благополучный исход. Ведь бывает же, что выживают и после инсульта. Увы! Радио ничего нового не сообщало.
5 марта — новый бюллетень. Сталину не лучше. Вечером пришли Изя и Володя. Изя врач, он говорит, что такой инсульт смертелен. Ужасно! В 21 час новый бюллетень — Сталину хуже, он умирает. Спасти его может только чудо, а чудес, увы, не бывает. В 6 часов утра, едва открыв глаза, включил радио и раздвинул шторы — на доме напротив висели траурные флаги. Ужасное свершилось. Сталина больше нет! Софа плачет в голос. У меня опять слезы. Ириша рыдает, отказалась пить и есть, побежала в школу. Сообщают, что гроб с телом Иосифа Виссарионовича будет установлен в Колонном зале Дома Союзов. Непременно попытаюсь туда попасть. Пришел на работу и еще раз прослушал сообщение. Все плачут. После сообщения предложил почтить память вождя — вставанием. Голос мой сбывался и я долго не мог произнести нужных слов. В 13ч. 30м. состоялся митинг. Управляющий прочел обращение ЦК, Совмина и Президиума Верховного Совета к народу. Голос его то и дело срывался. В 17ч 30м. Объявили, что желающие могут пойти в Колонный зал. Часть сегодня вечером, а часть завтра в 9 ч. утра. Решил пойти утром. Возвращался домой подавленный. Выйти из метро у Кировских ворот было почти невозможно. Люди заполнили всю станцию. Снаружи людей уже не пускали. Станции площадь Дзержинского и Охотный ряд закрыты вовсе, поезда там не останавливаются. На Кировской у метро бескрайняя толпа, все стремятся к гробу Сталина. По бульварному кольцу протянулась очередь. Она начинается где-то у Курского вокзала, проходит по Покровке, затем по бульварам, через Трубную площадь до ул. Пушкина и там до Дома Союзов. Людей так много, что милиция не в состоянии справиться с потоком. На Трубной площади затор. Радиальные улицы перекрыты рядами грузовых автомашин. В 9 вечера пошли к маме на Спиридоновку, у нее сегодня день рождения. Транспорта никакого нет. На помощь милиции брошены воинские части. Переулком дошли до Цветного бульвара. Здесь машины стоят и вдоль и поперек улицы. Пролезли под ними. Переулками дошли до улицы Горького, с трудом ее пересекли, добрались до мамы только в начале одиннадцатого. Бори нет, он в командировке в Баку. У мамы оказались только Бессмертные с Бронной (это ведь рядом). Торжества не получилось, у всех настроение похоронное. В половине двенадцатого пошли домой. К удивлению, по Садовой шел троллейбус «Б». Поехали. В машине узнали об изменениях в составе Правительства и ЦК. Сразу не пойму, как это надо расценивать… От Самотеки добирались пешком. Лег спать предельно измученным. Утром оделся потеплей и поехал на метро к месту сбора, у памятнике Горькому на площади Белорусского вокзала. Увы! Из нашего похода ничего не вышло. По радио сообщили, что доступ в Колонный зал открыт только для делегаций. Расстроенные вернулись на работу.
На этом моя запись, сделанная 7-го марта 1953 г., заканчивается. Больше я ничего не записывал.
Теперь о том, что осталось в памяти. Уже 8 марта по городу поползли слухи о «ходынке» на Трубной плошали. Толпы людей текли вниз от Сретенки к Трубной. Здесь милиция и войска соорудили баррикады из машин, чтобы регулировать путь дальше. Началась давка. Людей прижимали к машинам и стенам домов. Трещали ребра, кричали женщины, многие задыхались. Трупы не падали и толпа тащила их дальше… Детей просто затаптывали. Сколько людей погибло, неизвестно до сих пор. Говорили, что сотни, а может и больше. Только после случившегося, объявили, что доступ в Дом Союзов неорганизованными группами закрыт. Одновременно был запрещен въезд в Москву без пропусков. Однако всеми правдами и неправдами отдельное смельчаки все же сюда пробирались.
Такова была расплата за обожествление человека….
О самих похоронах никаких воспоминаний не осталось. Телевидения еще не было, а в кинохронике показывали очень скупо. Газеты были заполнены, в основном откликами на смерть Сталина, поступавшими изо всех уголков земного шара.
Много позже стало известно, что Сталин умер ещё 2-го марта ночью. Офицер охраны услышал его предсмертный хрип, но не решился сам войти к нему в спальню, и только после прибытия членов президиума ЦК открыли двери комнаты и обнаружили там уже мертвого Сталина. Насколько это верно, не знаю.
Реорганизация министерств — их укрупнение, расценивалась, как стремление обеспечить руководство страной самыми авторитетными сподвижниками вождя, ибо без Сталина любые мероприятия, так сказать, рядовых министров были бы приняты с недоверием. Вместе с тем новые назначения — Маленков, председатель Совета Министров и Хрущев, первый секретарь ЦК, были встречены довольно холодно. Всем казалось, что замены Сталину нет. В сложившихся условиях реорганизация министерств свелась к сокращению центрального аппарата, крайне разросшегося в последние годы жизни Сталина. Теперь в первую очередь избавлялись, конечно, от сотрудников евреев. Низовых организаций перестройка почти не коснулась. В частности, в моем тресте ничего, кроме вывески, не изменилось. Софу же, работавшую в Главстрое Минмясомолпрома СССР, через несколько дней после смерти Сталина вызвали к замминистра по кадрам. Он спросил ее, где и когда она родилась?
Она ответила — в Москве, в 1914 году.
— Как так в Москве? Вы кто по национальности?
— Еврейка.
— Тогда этого не могло быть, заявил кадровик.
— Представьте — могло! Мой отец был инженером и даже в царское время имел право жить в Москве.
На этом разговор закончился.
Все же Софулю сократили, и в связи с общей обстановкой надежды на то, что она где либо устроится, не было. Решили написать заместителю министра легкой промышленности (объединившей тогда и мясомолочную и пищевую), которым тогда был назначен Н.С.Рыжов, бывший в войну директором ташкентского комбината и как я уже писал, знавший меня и Софу. В результате ли письма, на котором Рыжов написал «Трудоустроить» или просто Софуле повезло, но спустя несколько дней она начала работать в «Гипромолпроме» инженером-проектировщиком, сантехником. Дни потрясения прошли, останки Сталина покоились в мавзолее рядом с Лениным, а затхлая атмосфера в стране не очистилась. Вскоре после похорон была объявлена амнистия, но коснулась она только уголовников. Результатом ее было увеличение краж и грабежей. Ходить по ночам в Москве стало страшновато.
Первая сенсация послесталинской эпохи произошла в начале апреля. Четвертого или пятого, в газетах было опубликовано правительственное сообщение о том, что так называемое «дело врачей убийц» было сфабриковано в органах КГБ посредством применения «незаконных» методов следствие, а попросту путем пыток и избиений. Все арестованные, за исключением, погибших в тюремных застенках, выпущены на свободу и реабилитированы!
Сообщение это потрясло всех. Потрясло, пожалуй, не меньше, чем сообщение об аресте. Впервые было открыто, сказано, что вся антисемитская вакханалия это — провокационная затея, родившаяся в недрах органов безопасности, в органах Берия.
Впервые было сказано вслух то, о чем до сих пор говорилось только шепотом — о пытках и издевательствах в тюрьмах и лагерях. Через несколько дней газеты сообщили, о том что «героиню» этого постыдного дела лишили ордена Ленина.
Однако в верхах все осталось по старому. Берия был первым зам. председателя Совмина СССР, словно все происшедшее его не касается, а миллионы незаконно репрессированных по-прежнему оставались в тюрьмах и лагерях.
К всеобщему удовольствию подписка на займы в этом году была снижена до 2-х недельного заработка. Стало немного легче жить, ведь раньше мы подписывались на полутора и даже двухмесячный заработок. Маленков, которому приписывали это мероприятие, стал популярней.
Теперь вернусь к домашним делам. Еще несколько лет назад у Иришки обнаружили признаки псориазиса — не инфекционного кожного заболевания, не доставлявшего ей особых неприятностей. В это же лето болезнь дала сильную вспышку и если раньше болезнь давала о себе знать лишь «бляшками» на локтях и коленках, то теперь у девочки были поражены руки, ноги, спина и даже голова. Все известные способы лечения результатов не давали. И вот теперь, по совету одного из врачей, решили отправить ее на юг, к морю в надежде на действие солнца и соленой воды. Сразу после окончания занятий в школе, в начале июня Софуля вместе с Иришей поехали в Архипо-Осиповку. Тогда это было большое село между Новороссийском и Туапсе. Пробыла там Ириша больше месяца и вернулась домой загоревшей, как персик и чистехонькой. От «бляшек» не осталось и следа. Прямо на перроне она задрала платье и продемонстрировала свои гладкие, без единой отметинки ноги. Так природа посрамила медицину.
В дни пребывания моих дорогих дам на юге, в Москве произошла сенсация номер два. Приехав в одно из воскресений июня в Кратово на дачу Шенбергов, где жил Боря со своими чадами, я по его многозначительному взгляду понял, что ему не терпится разродиться какой- то новостью. Он отвел меня вглубь участка и сказал — Арестован один член президиума ЦК, кто — бы это, по твоему, мог быть?
Подумав с минуту я ответил:
— Берия!
— Правильно, ты гений! Есть достоверные сведения, что он арестован. За что? никто не знает.
Через несколько дней об аресте было опубликовано официальное сообщение. Софа по возвращении рассказывала, что услышала это сообщение по радио. Он в это время мыла в саду посуду. От испуга она выронила все, что било у нее в руках. Первая ее мысль была — или это провокация или я ослышалась…
Прошло немного времени. Газеты сообщили о суде и расстреле Берия. Опубликованная информация была очень скупа и, обо всех мерзостях этой гнуснейшей личности народ узнал из обвинительного заключения, которое читали в райкомах партии и крупных организациях. Вскоре об это узнали все.
Только узнав о намерении Берия арестовать членов правительства и президиума ЦК в Большом театре, захватить власть и установить свою диктатуру, мне стали понятны некоторые казавшиеся загадочными события. Так, наши друзья, жившие на Кутузовском проспекте, незадолго до сообщения об аресте Берия рассказывали, что в один из вечеров в город вступили войска, обычно в это время находившиеся в лагерях. Они проходили мимо их окон в походном порядке, с оружием и танками. Позже мы узнали, что их по тревоге подняли из лагерей и двинули в Москву, где они заменили войска МВД, обычно охранявшие Кремль и прочие правительственные здания. Что же касается по истине чудовищного разврата этого гнуснейшего «деятеля», то кроме сведений о гигантском размахе его похождений, изложенных в обвинительном заключении, две знакомые женщины рассказали мне о том, как едва не сделались жертвами его похоти. Одну из них сам Берия увидел из машины, проезжая мимо дома отдыха близ Гудаут, где некогда я отдыхал, где она жила и где неподалеку находилась одна из дач Берия. После этого за ней приехал полковник из его охраны и очень учтиво предложил познакомить ее с человеком, который по его словам видел ее из машины и сразу влюбился?! Заинтригованная, она приняла приглашение и поехала с ним. Они приехали на роскошную дачу, где ее встретил толстый селадон в шелковой пижаме. Она его сразу узнала, испугалась, но вида не подала. После великолепного ужина в стиле графа Монтекристо, хозяин попытался тут же опрокинуть ее на диван. Однако эта сильная и крупная женщина сумела вырваться и убежать. В саду ее встретил тот же полковник и предупредил, что если она промолвит хотя бы одно слово о происшедшем, то навсегда исчезнет из этого мира. После чего отвез ее в машине в дом отдыха. Выслушав ее рассказ, задним числом подивился ее самообладанию и смелости.
Вторую, красивую и эффектную, усмотрел на Столешниковом переулке проезжавший в машине военный. Тоже полковник. Она шла вместе с матерью по тротуару. Полковник вышел из машины и галантно предложил подвезти обеих, куда им надо. Представился, несколько паз звонил, заезжал, катал по городу, не допуская каких либо вольностей. Женщина несколько легкомысленная, она охотно принимала эти приглашения. После нескольких встреч полковник стал настойчиво предлагать познакомить ее со своим начальником, который ей понравится, к тому же он очень влиятелен и… лучше согласиться с ним встретиться. Заподозрив неладное, она отговорилась тем, что…беременна и в таком виде знакомиться считает неудобным. Природная полнота помогла ей, и… полковник исчез. После ей удалось узнать, чьим холуем он был.
Все эти разоблачения произвели на всех нас, воспитанных в духе твердолобого пуританизма сталинской эпохи, тяжелейшее впечатление. Надо знать, что в сталинские годы были запрещены аборты, признавался действительным только официально зарегистрированный брак и т.п.
Летом 53 года меня замучил радикулит или, может быть, какая-то другая хворь, но факт тот, что болели суставы ног и рук. Решил ехать в Сочи или опять в Цхалтубо. В это время Боря, побывавший в марте в Баку, рассказал мне, что там открыт какой-то новый минеральный источник, воды которого не уступают мацестинским. Его знакомый кинорежиссер может меня туда устроить. И вот в сентябре я полетел в Баку. Летел на ИЛ-14 с посадками в Воронеже и Астрахани почти 6 часов, не то, что теперь. С воздуха впервые увидел недавно построенный Волго-Донской канал, с гигантской статуей Сталина у Волги, увидел Каспийское море, дельту Волги.
Приняли меня по-кавказски радушно. Два дня поили и кормили до отвала, а на третий устроили в необычном лечебном заведении на Шиховой косе. Тогда это была дальняя окраина Баку. Здесь стоял большой финский домик, на 20 больных. Рядом 2-х этажное здание поликлиники-водолечебницы. Чуть дальше были расположены так называемые Народные бани. Последние представляли собой сооружение в наше время несколько необычное. Два больших бассейна под открытым небом, были обнесены дощатыми заборами. В одном окунали свои телеса женщины, в другом мужчины. В каждый бассейн одновременно входило человек по 50. Минеральная вода, нестерпимо пахнущая сероводородом, несла с собой и частицы нефти. Скважину ведь бурили на нефть, а когда вырвался фонтан горячей, сероводородной воды, ее заглушили. На этом месте образовалась дурно пахнующая лужа. Случайно заметили, что у людей, стирающих в ней белье, проходят боли в суставах. Источник исследовали, а затем на его базе создали нечто вроде санатория. Больные из стационара принимали ванны в водолечебнице, т.е. обычные, индивидуальные. Однако и после них мы выглядели, как леопарды, с ног до головы в черных нефтяных пятнах.
Кормили в этом заведении так, что помереть от голода нельзя было, но и шансов долго протянуть, тоже не было. Спасибо, познакомился там с одним милейшим бакинцем, и его родня снабжала нас обоих провиантом. За месяц принял 20 ванн и почувствовал себя лучше. По окончании курса лечения мне выдали бюллетень (это же не санаторий, а больница), таким образом, у меня сохранился отпуск.
Бюллетень принес мне не мало неприятностей. Кадровик треста, тип сталинской закваски не поверил в его законность. Он долго меня допрашивал, пытаясь изобличить в фальсификации. Только после получения ответа на посланный в Минздрав Азербайджана запрос я получил свои деньги. Как потом я узнал, кадровик этот не гнушался шантажа, выманивая деньги у людей имевших нетрудовых предков или находившихся в войну в окружении и т.п. Управляющий вынужден был его терпеть, но развернуться не давал.
(продолжение следует)
