Со смертью тирана закончилась 30-летняя эпоха, отмеченная многомиллионными арестами, расстрелами, убийствами, гибелью в лагерях, бесконечными гонениями. Изуверскую вакханалию остановили, но репрессии в стране продолжались, а политика государственного антисемитизма продолжала действовать. Перечислю отдельные события и явления, связанные с антиеврейскими кампаниями и фактами преследования евреев, проходившими в это время.
ТКАНЬ ЖИЗНИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
(воспоминания российского еврея)
(продолжение. Начало в № 2/2020 и сл.)
Глава 9
Начало пути
Мое устройство на работу в Вечерний металлургический институт началось с визита к заведующему кафедрой физики — кандидату физико-математических наук Гаргеру Константину Сергеевичу (КС). КС оказался современным и спортивным мужчиной сорока пяти лет. Следует отметить, что мой предполагаемый начальник мне сразу же понравился и открытым взглядом, и откровенным разговором. Он поделился своими планами относительно активизации на кафедре научных исследований и пожаловался, что кафедра маленькая, что уже принятые на работу сотрудники, к сожалению, помимо учебной нагрузки, заниматься наукой не могут. КС сказал, что давно ищет молодого человека, способного совмещать обучение студентов с научной деятельностью, но пока безуспешно. Я кратко рассказал о моей подготовке и дал согласие на его предложение. КС позвонил директору института и договорился о встрече, взял мое заявление о приёме на работу и попросил меня зайти через полчаса. Когда я вернулся, КС передал мне заявление с положительной резолюцией директора, попросил пройти в отдел кадров и подписать договор о зачислении меня на должность ассистента сроком на один год. Через день я уже принимал участие в заседании кафедры. Меня познакомили с коллективом кафедры, с моими обязанностями, с учебной нагрузкой и расписанием занятий со студентами. Курс физики, общий для студентов всех специальностей, преподавали в течение пяти семестров (2,5 года). Лекции читали доценты, ассистенты проводили лабораторные и семинарские занятия. Лабораторные работы (на сленге — лабораторки) студенты выполняли по инструкциям и на оборудовании, которые уже применялись в предыдущие годы. Физические задачи, предлагаемые на семинарских занятиях, также были традиционными и были мне хорошо известны. Так что я учебную программу освоил легко и быстро, и поэтому работу свою выполнял безо всякого напряжения. Правда, через некоторое время известную неудовлетворенность у меня начало вызывать однообразие в моей работе — через одну и ту же лабораторку, которая выполнялась каждым студентом индивидуально, в течение семестра следовало прокачать не менее 150 человек. Проверяя протоколы измерений в студенческих отчетах, я уже заранее знал, какую ошибку и в каком месте допустит тот или иной студент. Многократное повторение одного и того же сюжета утомляло меня, но постепенно я привык к этой рутине, и она перестала меня тяготить. Затраты времени на выполнение своих обязанностей были незначительными, так что в целом работа ассистента мне казалась необременительной.
Отношения между сотрудниками кафедры были спокойными и деловыми, а заведующий кафедрой оказался человеком принципиальным и порядочным. КС был принят на работу в институт по конкурсу лет пять назад и переехал тогда в город Днепродзержинск с женой и сыном. Он считал себя учеником легендарной плеяды харьковчан-ядерщиков, которые в 1932 году в Украинском физико-техническом институте впервые расщепили ядро атома лития. Эти молодые физики были заточены на атаку ядра, работали с невероятным энтузиазмом и совершили подвиг. Для разрушения атомных ядер они использовали протоны, ускоренные с помощью высоковольтного генератора Ван де Граафа. У многих людей такие устройства ассоциируются с огромными металлизированными сферами, между которыми с шипением проскакивают электрические разряды, напоминающие молнии. Подобные электростатические генераторы — в то время лучшие в мире — разрабатывал и создавал харьковский физик Антон Вальтер — автор нескольких монографий по ядерной физике. Сравнивая Большой адронный коллайдер — самый крупный современный ускоритель частиц, построенный мировым сообществом в горах на франко-швейцарской границе — с ускорителями, используемыми в 30-тые годы прошлого века, поражаешься, как далеко шагнула за прошедшие годы техника физического эксперимента по масштабу и сложности. Поэтому такой восторг вызывает смелость пионеров ядерных исследований и принципиальная важность результатов, полученных первопроходцами харьковской школы. Именно с таким достойным их представителем, уже упомянутым академиком А. Вальтером, КС поддерживал длительные дружеские отношения. За время моей работы в институте Вальтер несколько раз приезжал к нам в город и гостил по несколько дней, консультировал, читал лекции. Приезжал он почему-то преимущественно зимой. Я запомнил его зимние визиты потому, что он никогда не носил пальто — у него его просто не было. Когда он раздетый, в короткой кожанке, без головного убора совершал прогулки по заснеженному городу, то это вызывало удивление у горожан. Но когда мы с ним приходили на металлургический комбинат, в цех, и он отказывался надеть каску, то нам приходилось убеждать его выполнить требование по технике безопасности. Была у него еще одна странность или слабость — в течение дня он обязательно выпивал не менее половины бутылки хорошего коньяка, оставаясь совершенно трезвым. Но это все — мелочи, главное, он был невероятно эрудированным и простым в обращении человеком, на его лекциях — содержательных и образных — я старался не пропустить ни одного слова.
КС перенял у харьковских физиков опыт напряженного, героического труда и пафос того времени. Образованность и культуру речи, мне кажется, КС также позаимствовал у своих старых коллег — лекции и занятия со студентами оп проводил блестяще. В день нашего знакомства КС рассказал о перспективном научно-техническом проекте, который он мечтает осуществить в ближайшие годы. Речь шла об автоматизации металлургического производства. Идея была, как говорится, в тренде, так как в это время появились первые вычислительные машины, а управление производством черных металлов осуществлялось по старинке вручную. К сожалению, в изложении КС идея выглядела утопической и наивной. Он и сам понимал, что идея сырая и нуждается в серьезной научной и технической проработке. Несколько последующих лет мы занимались наполнением идеи конкретным содержанием и получили положительный результат. Я попытаюсь по-простому на пальцах объяснить суть проекта в таком виде, как он выглядел уже при его завершении.
Бессемеровский конвертер представляет собой сосуд грушевидной формы, выполненный из стального листа и выложенный изнутри термостойкой кирпичной кладкой. Сверху в суживающейся части конвертера — горловине — имеется отверстие, служащее для заливки чугуна и выпуска стали. Получение стали в конвертере происходит при продувке жидкого чугуна атмосферным воздухом, подаваемым под давлением. В классическом конвертере воздух поступает в полость конвертера через сквозные отверстия, имеющиеся в днище конвертера. Превращение чугуна в сталь происходит благодаря окислению кислородом примесей, содержащихся в чугуне, в частности, благодаря выгоранию углерода. Продукты выгорания после прохождения расплава вырываются из конвертера наружу через его горловину в виде раскаленного факела. Процесс продувки заканчивается, когда содержание оставшегося углерода достигнет заданного значения. Для определения содержания углерода в ванне продувка временно приостанавливается, конвертер наклоняется и через горловину специальной ложкой отбирают из расплава образцы металла, которые немедленно отправляются на экспресс-анализ. Если концентрация примесей соответствует требованиям, то плавка считается завершенной; если не соответствует, то конвертер возвращается в вертикальное положение и продувка продолжается до получения требуемого состава стали. Повалка (наклон) конвертера, взятие пробы для анализа, возврат контейнера в рабочее состояние, продолжение продувки занимают много времени и труда и снижают продуктивность производства стали. К сожалению, в то время отсутствовали способы анализа процессов, происходящих в ванне во время передела чугуна в сталь, пригодные для точного прогноза момента окончания продувки. Управление конвертером осуществлялось вручную опытным специалистом — конверторщиком. Именно он, используя косвенную информацию, поступающую в течение продувки, ориентировочно оценивал состояние расплава и давал команду на повалку конвертера для взятия пробы стали.
Мы обратили внимание на характер изменения излучения раскаленного факела в процессе производства и обнаружили закономерности в изменении цвета пламени по мере приближения к завершению плавки. Мы изучили спектры излучения факелов для большого числа реальных процессов выплавки стали в условиях работы цеха и обнаружили несколько спектральных диапазонов, излучение в которых позволяет оценить с достаточной точностью состав расплава в каждый момент времени и предсказать, когда следует произвести остановку конвертера и разливку готовой стали, не проводя предварительного химического анализа проб. Результаты наших исследований были опубликованы в научно-технических журналах и послужили основой для создания автоматизированной системы управления (АСУ) бессемеровским конвертером на базе применения средств вычислительной техники. Исходными данными для управления служили электрические сигналы, поступающие с нескольких фотоэлементов, снабженных оптическими фильтрами, которые смотрели в центр факела во время продувки конвертера. Электронной вычислительной машиной (ЭВМ) стала первая цифровая ЭВМ «Днепр» на полупроводниковых элементах, созданная в Киеве академиком В.М. Глушковым и его соратниками. Виктор Михайлович являлся в Советском Союзе главным идеологом программы по разработке АСУ для различных технологических процессов, включая наш проект АСУ сталеплавильного производства. Он уделял много внимания проекту, часто приезжал в Днепродзержинск, вникал во все детали проектирования программно-технических средств, принимал непосредственное участие в разработке. Являясь рядовым исполнителем проекта, я в дни его командировок к нам работал с ним бок о бок, что называется, рядом в течение всего дня, надолго задерживаясь по вечерам. У него были невероятные умственные способности, в народе в таких случаях говорят, что у человека — светлая голова. Виктор Михайлович Глушков мгновенно решал сложнейшие математические задачи, находил выход из самых запутанных ситуаций. Я поражался его интуиции. Он был бесспорной душой нашего проекта.
Итак, весящий сотни тонн конвертер, в котором происходит передел чугуна в сталь, находится в заводском цеху в Днепродзержинске. Управляющая машина, занимающая несколько комнат, размещается в институте в Киеве. Системы связи, которые известны в настоящее время, не только не существовали в те времена, но и о возможности создания их в будущем никто даже не задумывался. Единственной системой, предназначенной для передачи и приема электрических сигналов на расстояние, являлась система телеграфной связи. Телеграфные аппараты и были использованы в нашем проекте — один аппарат стоял в бессемеровском цехе, второй — рядом с ЭВМ.
С началом продувки конвертера передатчик цехового телеграфного аппарата передавал данные о состоянии расплава и сигналы с фотоприемников в Киев. Приемник Киевского телеграфного аппарата принимал данные и вводил их в ЭВМ «Днепр» для обработки и вычисления момента завершения плавки. Полученный результат ЭВМ передавала на телеграфный передатчик, управляющий сигнал принимался приемником в цеху и поступал на исполнительные механизмы конвертера для проведения его повалки и разлива готовой стали. Таким образом сталеплавильный процесс осуществлялся автоматически от начала до конца. Анализ примесей в полученных слитках показал, что сталь соответствует предъявленным требованиям. Мы провели несколько подобных пробных плавок, подтвердивших работоспособность АСУ, использующей излучение, поступающее от факела бессемеровского конвертера, для управления процессом производства стали. За год до этих успешных экспериментов я подал от коллектива авторов заявку на изобретение способа управления бессемеровским конвертером во Всесоюзный научно-исследовательский институт государственной патентной экспертизы. При рассмотрении материалов формула и описание изобретения были несколько откорректированы, и в итоге нам выдали авторское свидетельство. Я очень горжусь, что среди авторов изобретения моя фамилия стоит рядом с выдающимся ученым В.М. Глушковым. Отмечу, что мне доставляло удовольствие не только участие в таком важном научном проекте, но и денежное довольствие, которое я получал в дополнение к моей мизерной зарплате ассистента.
Возвратимся, однако, от научной деятельности к моей основной учебной нагрузке. Студенты нашего института работали на Днепродзержинском комбинате доменщиками, сталеплавильщиками, прокатчиками, коксохимиками, чиновниками, рабочими. Они связали свою судьбу с черной металлургией и большинство успешно продвинулось в своей профессии — стали начальниками цехов, начальниками смен, горновыми, сталеварами, начальниками производств, лабораторий, машинистами сложных металлургических кранов и т.п. Многие из них добились таких высоких должностей, начав простыми рабочими и проработав десятки лет на комбинате. Однако, занимать такую должность мог только инженер с высшим образование, и они вынуждены были поступить в наш институт, чтобы его получить. В их среде у меня появилось много друзей, так что о жизни, бедах и радостях комбината я узнавал не из газет. Непрерывно общаясь с преподавателями и студентами, я быстро сросся с населением маленького городка. Я хорошо понимал, насколько тяжело студентам-вечерникам совмещать учебу в высшем учебном заведении с опасной и изнурительной работой в условиях металлургического производства, с семейными проблемами, бытовой неустроенностью, и старался помогать им в учебе. Многие из них сохраняли со мной добрые отношения, даже закончив изучение общеобразовательных предметов и перейдя на старшие курсы. Помимо этой категории бывалых людей, в институте училась молодежь, поступавшая в институт сразу же после окончания средней школы. Заручившись справкой с места работы или действительно устроившись на какую-нибудь легкую работу, они получали высшее образование, не выезжая из родного города. Как правило, это были дети состоятельных родителей, отпрыски отцов города, руководителей комбината и даже преподавателей нашего института. Многие из них устраивались в наш институт на вспомогательные работы, на рабочие должности с незначительной загруженностью, да и что там греха таить, на мнимые рабочие места, оплачиваемые заинтересованными спонсорами института. В результате, в коллективе сотрудников института образовалась комсомольская группа. Сразу же после моего поступления на работу дирекция и партком предложили мне, как комсомольцу, возглавить этот молодежный состав, и, несмотря на мои «отнекивания», сделали меня секретарем институтской комсомольской организации, соблюдая все избирательные процедуры. Мне удалось формализовать работу секретаря до предела, ограничившись одним ежегодным собранием молодых коллег и отчетом об успехах для парткома. Зато, являясь секретарем комитета комсомола, я, как было положено по протоколу, становился членом ученого совета института.
В первый год моей работы в институте я подружился с таким же ассистентом нашего института, как и я. Леонид Безуглый — так звали моего друга — среди своих ровесников выделялся статью, умом, хорошими манерами. Мы вместе беззаботно проводили свободное от работы время, много читали, размышляли о жизни, о любви, шутили, разыгрывали друг друга, ухаживали небезуспешно за девушками. Леонид был на несколько лет старше меня, имел определенный донжуанский опыт и в нашей холостяцкой круговерти был безусловным лидером. Со временем у нас образовалась компания молодых людей из городской интеллигенции, не обремененных семейными узами, в которую входили инженеры, врачи, учителя, музыкальные работники и даже спортсмены. Последняя категория спортивных друзей застряла у меня в голове, потому что я долгое время встречался с велосипедисткой из этой компании. Наше знакомство с Леонидом произошло на вступительных экзаменах в институт. Леонид был членом приемной комиссии, а меня назначили экзаменатором по физике. Штатные преподаватели на учебных каникулах, когда проходили вступительные экзамены, отдыхали и неохотно приходили на работу, а я, как сотрудник на временном контракте, обязан был посещать институт ежедневно, и поэтому меня активно использовали на экзаменах абитуриентов. Серьезного конкурса для поступающих в наш институт не было — практически большая часть выдержавших экзамены абитуриентов принималась на учебу. Важно было не получить неудовлетворительную оценку ни по одному из предметов. На первом заседании приемной комиссии её председатель, он же директор института, подозвал меня и Леню к себе и попросил Леню ознакомить меня, как новичка, с особенностями приемных экзаменов. Впрочем, особенности я ощутил мгновенно — от всех участников заседания, включая дам, исходил стойкий аромат выдержанного коньяка. Леня тотчас же показал мне аудитории, приспособленные для экзаменов, и вынув из бокового кармана плоскую бутылочку и две рюмочки, предложил закрепить наше знакомство, и без перерыва — выпить за успех экзаменов. Я понял, что начинается иная жизнь, но не стал противиться приходу нового.
За два дня до экзаменов ко мне подошел весьма уважаемый мною человек, заведующий одной из профильных кафедр института, профессор, и поделился радостью, что его внук собирается поступать в наш институт, что первый вступительный экзамен у него — физика, и, хотя мальчишка он сообразительный, было бы здорово, если бы я проконтролировал ситуацию. Я, как мог, успокоил старика и, не беря на себя обета, выразил свою убежденность, что все будет хорошо. Дальше все покатилось, как снежный ком. Казалось, что у всех моих приятелей появились родственники, близкие друзья или коллеги, поступающие в наш институт в этом году и нуждающиеся в поддержке со стороны экзаменационной комиссии. Рано или поздно просьбы о содействии сопровождались коньячным подношением. Распитие происходило тут же во время экзаменов или после их окончания в специально оборудованной для застолья комнатке. Перспектива спиться становилась реальной, и единственным спасением была скоротечность приемных экзаменов. Таков был принятый жизненный стиль, и такой образ поведения всех участников процесса приема студентов в институт отрабатывался годами. Я успешно прошел через это нешуточное испытание, благодаря моему новому другу и наставнику, который оказался намного более устойчивым к спиртному, нежели я, и который наблюдал за мной и останавливал, если в этом была необходимость. Проживал Леонид на окраине, далеко от промзоны города, с родителями в собственном доме с приусадебным участком. У него был мастеровой отец и моложавая остроумная мама. Они тепло принимали меня, и я иногда после наших с Леней вечерних шалостей не возвращался поездом к себе домой, а оставался ночевать в Лениной хате. Я от души смеялся над шутками Лениной мамы. Мне нравилось, например, когда она на распевном украинском языке описывала нашу молодежную компанию, награждая всех по ходу кличками. Одну нашу подругу назвала «кривоголовкой» — за кокетливо склоненную голову, другую — «жопатенькой» — за обтягивающее ниже талии платье, третью — «клеенной» — за два маленьких кружочка пластыря, наклеенных на прыщики на лице и т.п. Леня работал ассистентом на кафедре химии, и мы часто встречались и ожидали друг друга на наших кафедрах. Интересно, что на кафедре химии старшим лаборантом работала родная сестра видного общественного деятеля Леонида Брежнева, впоследствии Генерального секретаря компартии. Сам же бывший Генсек был родом из Днепродзержинска, окончил наш Вечерний институт, в городе проживало много его родственников, его родной брат работал начальником большого сталеплавильного цеха. Вера Ильинишна — так звали сестру Генсека — была женщиной в возрасте, при большом числе очаровательных внуков. Никаких дивидендов от родства с именитым братом она не получала, была женщиной спокойной, скромной и доброй, нас с Леней она опекала, как детей, следила за нашими любовными похождениями, подкармливала свежими домашними пирожками.
Я проработал в институте пять лет, заключая в начале каждого последующего учебного года временный договор на работу сроком на один год, В водовороте событий, случившихся со мной за этот период, я существенно изменился: прошел педагогическую практику, освоил методы проведения сложных технических проектов, получил навыки общения с людьми, набрался жизненного опыта. В институтской среде я чувствовал себя уверенным и как человек, и как специалист. Поэтому после пяти лет безупречной работы я посчитал, что мой испытательный срок завершен и что мне пора по конкурсу занять штатную должность ассистента, такую же, какую занимали остальные мои коллеги по кафедре. Согласно действующему положению, конкурс на замещение вакантных должностей в институте проводил ученый совет на своем заседании. Кандидатура соискателя проходила по конкурсу, если при тайном голосовании за неё было подано более половины голосов членов ученого совета. Ученый совет института состоял из 13 человек, и я, как секретарь комсомольской организации, был в числе членов Совета. Следовательно, при голосовании по моей кандидатуре достаточно было получить 6 голосов «за» и мой собственный 7 голос решал вопрос положительно. Я мог ожидать, что секретарь парткома, председатель месткома, заведующий кафедрой научного коммунизма, заведующий кафедрой математики из-за своих антисемитских предрассудков могут проголосовать «против», но у остальных членов совета не было никаких оснований бросить в урну черный шар. На заседании ученого совета в этот раз рассматривались конкурсные дела на четыре вакантных должности, включая и моё дело, которое оказалось последним. Первые три голосования прошли без сучка и задоринки, кандидаты соответствовали должностям, на которые они претендовали, все они прошли по конкурсу, набрав по 11-12 голосов «за». Приступили к обсуждению моей кандидатуры, зачитали официальные характеристики, в которых я был назван требовательным и знающим преподавателем, одаренным научным работником, активным общественником, выступили заведующий кафедрой физики и секретарь парткома с самыми лестными словами в мой адрес, раздали бюллетени для голосования, счетная комиссия вскрыла ящик с бюллетенями, и результат подсчета голосов ошеломил присутствующих: 6 голосов «за» и 7 голосов «против». По решению ученого совета института я не прошел по конкурсу на должность ассистента кафедры физики — на должность, которую я, по мнению членов совета, до этого пять лет успешно занимал. Покидая зал заседаний, члены совета старались не смотреть мне в глаза. Решение совета было серьезным ударом и по моему самолюбию, и по моей карьере, и по моему статусу гражданина. В очередной раз мне указали на мое место человека второго сорта. В первый момент от обиды, несправедливости, беспомощности я растерялся. Но поразмыслив, понял, что каждый еврей, живя в галуте, должен научиться держать удары судьбы и быть готовым начинать жизнь заново.
Быстренько собрав свой нехитрый скарб, я покинул отторгнувший меня Днепродзержинск и возвратился в отчий дом. Для родителей мой провал на конкурсе был полной неожиданностью. С одной стороны, такой конец расстроил их своим результатом, с другой — даже обрадовал, потому что я снова был с ними, и их жизнь стала полнее и интересней. Они тотчас же занялись поисками для меня подходящей работы, а я вернулся к привычному беззаботному образу жизни под их крылышком, продолжил встречи со своими школьными и университетскими друзьями. Кроме того, я рассчитывал, что за время паузы, образовавшейся в моей деятельности, успею завершить научную разработку, которую я после окончания университета вел самостоятельно, независимо от своей служебной нагрузки. Хотелось также осмыслить случившееся со мной и страной за это время, оценить обстановку свежим взглядом. Конечно, тогда было затруднительно описать состояние общества объективно, но сейчас, глядя из своего далёка, я представляю себе еврейский вопрос в Советском Союзе следующим образом. В конце войны и в последующие после её окончания годы антисемитизм в СССР получил фактически официальный характер, благодаря проводимым одна за другой политическим акциям, направленным против евреев, таким акциям, как жестокое убийство художественного руководителя Государственного еврейского театра Соломона Михоэлса, борьба с безродным космополитизмом и преклонением перед Западом, пресловутое «дело врачей-убийц»; процесс над членами Еврейского антифашистского комитета, завершившийся их расстрелом.
Ходили упорные слухи о предстоящих еврейских погромах и о массовой депортации евреев на Дальний Восток, в Еврейскую автономную область. Смерть вождя как бы положила конец этим слухам и преследованиям. В опубликованном вскоре после кончины Сталина Сообщении Министерства внутренних дел СССР говорилось, что врачи «были арестованы неправильно, без каких-либо законных оснований… Лица, привлеченные по этому делу, полностью реабилитированы… Лица, виновные в неправильном ведении следствия, арестованы и привлечены к уголовной ответственности». Однако, уже в феврале 1956 года в докладе Н. Хрущева на ХХ съезде КПСС «О культе личности и его последствиях» не были упомянуты убийство Соломона Михоэлса, расстрел руководителей Еврейского антифашистского комитета, гнусная компания борьбы с «космополитами» и многие другие преступления.
Со смертью тирана закончилась 30-летняя эпоха, отмеченная многомиллионными арестами, расстрелами, убийствами, гибелью в лагерях, бесконечными гонениями. Изуверскую вакханалию остановили, но репрессии в стране продолжались, а политика государственного антисемитизма продолжала действовать. Перечислю отдельные события и явления, связанные с антиеврейскими кампаниями и фактами преследования евреев, проходившими в это время. В результате этих процессов евреи были удалены из партийного, военного, милицейского руководства, из органов госбезопасности. Негласно была введена процентная норма при поступлении в высшие учебные заведения, особенно на факультеты, поставлявшие идеологических работников (философские, исторические). Пятый пункт в анкете стал для евреев реальным препятствием при приеме на работу и при продвижении по службе. Особенно болезненными эти ограничения оказались для творческой и научной интеллигенции. Возникали проблемы с поступлением в обычные вузы и в аспирантуру, на ряд предприятий евреев практически не принимали. Деградация еврейской общественной жизни в Советском Союзе отчетливо прослеживается при сравнении довоенного и послевоенного периодов. Вначале, несмотря на религиозные запреты и гонения, оставалась надежда на сохранение еврейского национального самосознания: наблюдался рост образованности среди евреев, евреи получили доступ к сфере управления, идиш оставался родным языком, на идиш издавались газеты и книги, в еврейских национальных районах существовало двуязычие, проявления антисемитизма преследовались властями. Война, фашистская оккупация, Холокост, послевоенная последовательная политика государственного антисемитизма, проводимая в стране коммунистическим режимом, существенно ухудшили положение евреев. Состояние молодежи, с одной стороны, оторванной от корней, религии, языка, и с другой стороны, подвергавшейся мощному отторжению и ограничениям при попытках интегрироваться в общество на равноправных началах, становилось безысходным, нарастала ассимиляция, росло число смешанных браков, люди скрывали свою национальность, всё чаще детей записывали по национальности родителя — не еврея. Такие обстоятельства, как снижение рождаемости, вытеснение евреев из общественного управления, усугубляли тягостное настроение в еврейской общине. Для иллюстрации усиления давления государства на еврейскую общину напомню, что, когда умер Сталин, в 1953 году, в Советском Союзе существовало 400 синагог, через 10 лет, к концу правления Хрущева их осталось менее 100.
Антисемитская идеология обязательно присутствовала в большинстве политических и экономических кампаний, проводимых властями. Так, например, в 1962 году во времена громкого дела «валютчиков», из которых некоторые были расстреляны по приговору суда за фарцовку и незаконные валютные операции, газета «Труд» писала: «На скамье подсудимых из всей гоп-компании меламедов, рабиновичей, зисиановичей и им подобных выделяется один. У него картавая речь, крысиная физиономия, горбатый нос, один глаз косит, взгляд вороватый — это Арон, кто же еще?» Аналогичные мерзости печатали и другие газеты. По подсчетам Киевского писателя Михаила Канюка за период 1961-1963 годы в стране состоялся 51 процесс по экономическим преступлениям. На них было вынесено 104 смертных приговора, в том числе 60 — евреям. Многие известные в стране деятели культуры и спорта, не имеющие никакого отношения к еврейской жизни, подвергались дискриминации за свою национальность. Так, капитану и лучшему бомбардиру киевской команды «Динамо», прервавшей в 1961 году гегемонию московских клубов в чемпионате СССР, Виктору Израилевичу Каневскому, единственному из всего состава не присвоили звание заслуженного мастера спорта. Пропаганда антисемитизма в стране сопровождалась нападениями на синагоги и общинные центры в Москве, Ленинграде, Волгограде, Тюмени, Иркутске, Пензе, Нижнем Новгороде и в других городах. Сильный общественный резонанс среди евреев вызвал поджог синагоги в подмосковной Малаховке в октябре 1959 года. Осквернения еврейских кладбищ отмечалось в эти годы в Казани, Калуге, Пятигорске, Петрозаводске, Кирове, Астрахани, Воронеже, Тамбове, Таганроге, Махачкале, Биробиджане и Ленинграде. В широких слоях населения, находившегося под тотальным воздействием пропаганды, стало укореняться мнение, что евреи все друг друга проталкивают, устраиваются начальниками, врачами, пролезают на теплые местечки, например, в торговлю, и т.п.
В дальнейшем противостояние государственной политики Израилю усилило антисемитские настроения в партийных, советских и карательных органах, которые начали теперь выступать не только против «американского империализма» и «западногерманского реваншизма», но и против «израильского сионизма». Слово «еврей» стало почти синонимом «сиониста». Одной из попыток властей приподнять «железный занавес» явилось проведение в Москве в 1957 году Всемирного фестиваль молодёжи и студентов. Так вот, даже в это время на пике хрущевской оттепели не было сделано ничего для прекращения гонений на евреев в СССР, несмотря на неоднократные просьбы по этому вопросу, поступающие от правительств, общественности, компартий, деятелей культуры из разных стран. В 1961 году, через 16 лет после окончания войны и 8 лет после смерти Сталина, на прилавках газетных киосков вдруг появился журнал на идише «Советиш геймланд». Инициатива его создания принадлежала группе еврейских писателей, уцелевших в годы сталинских репрессий. Деятели еврейской культуры Москвы продолжали обращаться в ЦК с просьбой разрешить издание журнала. На их письма власти не реагировали до тех пор, пока не вмешались руководители зарубежных компартий. Особенно настаивал Морис Торез, сказавший однажды Хрущеву: «Дайте печатное издание на идише евреям Советского Союза хотя бы ради коммунистов Франции, ибо они официально угрожают выходом из партии, считая нежелание открыть еврейский журнал в СССР проявлением государственного антисемитизма!». И тогда было принято решение учредить журнал «Советиш геймланд». Только в 1969 году в журнале появилась страничка в помощь изучающим идиш, и в 1982 году появился первый «Букварь идиш». Напомню, что ранее во время войны и в первые послевоенные годы на идиш в Москве тиражом 10000 экземпляров издавалась газета «Эйникайт» (Единство), представлявшая собой печатный орган Еврейского Антифашистского Комитета, публикация которой была прекращена в 1948 году в ходе развернувшейся кампании по борьбе с космополитизмом. Всегда существовала слабая надежда на то, что мировое сообщество защитит евреев, но отсутствие реакции властей на обращения международной общественности указывало на то, что нет оснований ожидать улучшений в положении евреев в стране. Я почему-то запомнил одну из таких попыток помочь еврейскому населению, предпринятую Нобелевским лауреатом Бертраном Расселом, с которым советские власти поддерживали дружеские отношения. В феврале 1963 года ученый написал Хрущеву: «Я глубоко обеспокоен смертными казнями, которым подвергаются евреи в Советском Союзе, и тем официальным поощрением антисемитизма, который по-видимому имеет место». Однако усилия знаменитого философа также не принесли ощутимого результата.
Глава 10
Родной город. Расставание
Все эти напасти не обошли стороной и мой родной Днепропетровск. В ноябре 1945 года евреям города отказали в открытии синагоги в доме, где она ранее располагалась и в которой работал Леви-Ицхак Шнеерсон. Общине возвратили полуразрушенное здание синагоги на ул. Коцюбинского, № 7. Здание было передано общине в бессрочное и бесплатное пользование и на долгие годы стало центром еврейской жизни в городе. Согласно официальным данным Совета по делам религиозных культов, синагогу посещало до 300 человек, число посетителей в праздники возрастало до 1500 человек.
Действительно, по праздникам синагога не вмещала всех желающих. В 1947 году старое еврейское кладбище Днепропетровска отвели «под индивидуальную застройку старшим офицерам в отставке». Уважение и сохранение мест погребения — древняя еврейская традиция, и потому разрушение властями города еврейского кладбища воспринималось общиной как варварская безнравственная выходка. Один из верующих евреев, проживавший в городе в эти годы Аркадий Леонидович Шмист, свидетельствовал, что «еврейская жизнь Днепропетровска ограничивалась кошерной курицей и свадьбами с замечательными клейзмерскими оркестрами, посещением синагоги и нелегальных миньянов на дому, и в заключение похоронами по полному обряду с тахрихим. Позже, в 60-е годы, обрезания, свадьбы и похороны по еврейскому обряду пошли на убыль, значительно поредели ряды потребителей кошерной пищи, вымирали дипломированные шойхеты и моэли». С началом кампании против «космополитов» стала подавляться всякая симпатия к еврейскому государству, искоренялись любые формы существования общественных еврейских коллективов. Начались шельмование и аресты деятелей культуры — прежде всего, артистов и писателей, творивших на идиш. Областная газета «Днепровская правда» также включилась в этот процесс, перепечатывая погромные редакционные статьи центральных газет. Передовая статья газеты «Правды» — «Покончить с ротозейством в наших рядах!» — стала командой к массовой антиеврейской кампании. За ней последовали статьи «Сионистская агентура американской разведки», «Джойнт — филиал американской разведки», названия которых не нуждаются в комментариях. Нарастающая истерия нашла свое отражение в откровенно антисемитских откликах трудящихся. Дошло до того, что в «Днепровской правде» была опубликовала подборка писем, якобы полученных из Израиля — «Вот она «счастливая жизнь», где описывались тяжелые условия жизни в Израиле и прославлялась процветающая жизнь в СССР.
После окончания войны в городе наблюдались робкие попытки восстановления еврейской культурной жизни. Вот краткая хроника небольшого оживления и кончины еврейской жизни на сценах города. Спустя год начались выступления с сольными еврейскими программами известных певцов и актеров. В помещении областной филармонии состоялись эстрадные концерты с участием Анны Гузик, на сцене театра прошел вечер еврейской песни Зиновия Шульмана. В 1947 году в этом же театре прошли гастроли Еврейского театра комедии с участием необычайно талантливой актрисы малых форм Сиди Таль. В августе три вечера еврейской народной песни дал заслуженный артист РСФСР Михаил Эпельбаум. В 1948 году прошли гастроли Одесского ГОСЕТа, руководимого Эфроимом Лойтером. Зрители увидели «Фрейлехс», «Дер блутикер шпас» («Кровавая шутка» Шолом-Алейхема); «Лехаим, Москва», «Восставшие в гетто» Переца Маркиша. В следующем году в городе спектаклем «Блуждающие звезды» в постановке народного артиста М.И. Гольдблата начались гастроли ГОСЕТа УССР имени Шолом-Алейхема. Однако, уже к 1950-му году все еврейские театры страны закрыли, гастроли еврейских певцов и артистов прекратились, были ликвидированы еврейские газеты и журналы. В последующем еврейский язык на долгие годы перестал звучать на сценах города.
Еврейский народ в силу особенностей своего развития, благодаря приверженности традиции, требующей тщательного штудирования религиозных книжных источников, создал превосходную систему обучения, развивающую у детей усидчивость и способность к абстрактному мышлению. Поэтому в условиях проживания евреев, сложившихся в стране и описанных выше, молодежь ринулась получать высшее образование в надежде преуспеть на этом поприще. Приведу для иллюстрации данные по числу евреев среди выпускников вузов Днепропетровска в 1953 году. При этом следует иметь в виду, что поступали выпускники в вузы в 1948 году, когда жестких требований в отношении приема евреев еще не было. В Госуниверситете из 300 выпускников евреев было 55 (18,3%), в Горном институте из 330 — 31 (9,4%), в Инженерно-строительном из 100 выпускников — 22 еврея (22%), в Химико-технологическом из 137 — 22 (16%) и в Металлургическом институте из 387 выпускников евреев — 94 (24,3%). Эти цифры очень убедительно подтверждают стремление еврейской молодежи получить высшее образование в ведущих учебных заведениях города. Так вот, в последующем в результате препятствий, чинимых приемными комиссиями в ВУЗах, число выпускников-евреев начало год от года неуклонно уменьшаться на несколько процентов. Страх и возмущение вызвала антисемитская выходка коллегии по уголовным делам Днепропетровского областного суда, которая в 1959 году приговорила Героя Советского Союза Гитмана Льва Абрамовича к 10 годам лишения свободы. В интернате, где он работал мастером производственного обучения, была установлена недостача, в которой ему лично вменили в вину присвоение смехотворной суммы 8 рублей 67 копеек. В 1961 году он был освобожден по амнистии, но в реабилитации ему отказали.
У моих родителей описываемые послевоенные два десятилетия выработали устойчивое неприятие советской реальности. Они разуверились в социальных догмах, которые исповедовали многие годы, на своей шкуре испытали всю лживость национальной политики властей, утратили всяческие иллюзии по поводу обретения для народа и для себя еврейской идентичности, потеряли веру в возможность добиться материального благосостояния и достойного уровня жизни для семьи. Мама в первые годы после окончания войны сдала экзамены в аспирантуру при кафедре русского языка Ленинградского педагогического института имени А.И. Герцена, который готовил научно-педагогические кадры высшей квалификации. Мама даже получила уведомление о зачислении, но кампания борьбы с космополитизмом все смешала и не позволила реализовать её право на учебу. Пришлось выбросить мечты о деятельности научной и вернуться к — учительской. Она долгие годы преподавала русский язык и литературу в старших классах одной из лучших школ города. Мама гордилась своими воспитанниками и следила за их судьбой. В летние месяцы она довольно часто лечилась в санаториях или вместе с отцом снимала в частном секторе жилье, и они «дикарями» отдыхали и купались обычно на Черном море. Для отца же послевоенная антисемитская полоса обернулась практически полным отказом от литературной и лекторской деятельности на языке идиш. В первые послевоенные годы отец бесстрашно сотрудничал с газетой «Эйникайт» вплоть до её закрытия в 1948 году. Когда появилась возможность публиковаться на идиш в журнале «Советиш Геймланд», отец тотчас же продолжил свою журналистскую деятельность. На этот раз она носила эпизодический характер, но его редкие публикации нравились читателям. Например, большой интерес вызвала его статья, посвященная историку Грецу. Тираж журнала, к сожалению, неуклонно падал: с 25 000 экземпляров в начале, до 2 000 в 1991 году, возможно, вследствие уменьшения числа читателей, владеющих языком идиш, а возможно, из-за откровенно антиизраильской позиции, занятой журналом. Писательская активность отца в последние годы также снизилась, и после отказа редакции публиковать его воспоминания «Ткань жизни» без купюр его контакты с редакцией журнала «Советиш Геймланд» прекратились полностью. Свои учительские обязанности отец выполнял добросовестно, но несколько формально, особо не перегружаясь. Поэтому в этот период он очень много внимания уделял коллекционированию книг.
Отец был неистовым библиофилом и собрал уникальное собрание книг по иудаике на идиш, иврите, русском и украинском языках. Многие книги оказались у него в библиотеке в результате обмена со своими коллегами-собирателями, часть книг он приобрел в букинистических магазинах, но значительную долю коллекции составляли книги, принадлежавшие евреям, погибшим в катастрофе или недавно скончавшимся. Время было такое, что члены семей, в которых сохранились книги подобного содержания, были заинтересованы в том, чтобы от них избавиться. Их нельзя было передать в государственную библиотеку, невозможно было продать через букинистический магазин, и поэтому они были рады уступить их отцу за символическую цену. Я вспоминаю, как отец созванивался с вдовой или детьми бывшего коллекционера книг, договаривался о встрече и на следующее утро, прихватив рюкзак, ехал к ним домой. Возвращался он обычно чрезмерно груженым, сгибаясь под тяжестью рюкзака, набитого книгами, но довольным совершенной сделкой и до поздней ночи перекладывал книги, перелистывал их, и лицо его было озарено доброй и счастливой улыбкой. В собрании отца были книги по литературе, истории, языкознанию, книги светского и религиозного содержания, редкие и древние книги. К концу жизни он оставил библиотеку, включающую около 3000 единиц. К сожалению, мне не удалось её сохранить. При переезде моей семьи в Израиль в 1993 году мне не разрешили ее взять с собой, и я вынужден был продать все собрание книг за бесценок. Другим важным занятием отца, доставлявшим ему колоссальное удовольствие помимо собирательства книг, являлось прослушивание «вражеских голосов» — радиостанций, критиковавших политику СССР. С началом войны вещание на русском языке проводила радиостанции «Голос Америки». Вместе с радиостанцией «Свобода» они были для радиослушателей страны главными источниками правдивой информации о событиях в мире.
С середины 60-тых годов ежедневными стали передачи «Голоса Израиля» на русском языке, которые включали сводки новостей и журналы актуальных событий, посвященные в основном жизни молодого еврейского государства. Радиоволны преодолевали «железный занавес» и приносили свободную информацию для всех желающих. Органы безопасности с первых же дней начали борьбу с таким «безобразием», построив сеть «глушилок», которые создавали непрерывные, или на время трансляции, трудности приему передач. Расслышать голос диктора из-за глушения и помех было достаточно сложно. Тем не менее, люди наловчились слушать передачи, хотя это требовало большого напряжения и внимания. Однако, когда домашний ламповый приемник настраивали на нужную волну, грохот «глушилки» был настолько сильным, что о том, что вы пытаетесь слушать вражеский голос, становилось известным всем жильцам подъезда, а это было небезопасно — стукачей в то время хватало. Рижский электротехнический завод ВЭФ выпускал с 1960-го года портативный транзисторный радиоприёмник «Спидола». Приёмник можно было прижать к телу, поднести к уху, накинуть на себя одеяло или забиться в дальний угол комнаты или в кладовку, и тогда можно было безбоязненно слушать передачу. Мой отец пристрастился к прослушиваниям с момента возникновения такой возможности. Наиболее подходящим местом для приема информации он считал кухню при наглухо закрытых дверях. Я до сих пор помню его фигуру в согбенной позе с приемником в руках, забившуюся между кухонным шкафом и стенкой холодильника. Приемы передач проходили по расписанию в определенное время, иногда даже в полночь, и когда по окончании передачи он вылезал из своего закутка, лицо у него было просветленное и счастливое. Иногда у него с мамой на этой почве случались стычки. Если во время очередной прослушивания радиопередачи маме необходима была кухня для готовки, или приходили гости, то она просила отца прерваться. Иногда он не мог оторваться от важных сообщений, и тогда в отношениях родителей возникал кризис. Отец очень трепетно следил за всеми деталями внутренней жизни и внешних отношений Государства Израиль, гордился достижениями страны, её победами в войнах. Потребность в честной информации о событиях в мире была столь велика, что зарубежные трансляции на русском языке стали неотъемлемой, важной частью жизни нашей семьи.
По решению ЮНЕСКО — специализированного учреждения ООН по вопросам образования, науки и культуры — 1959 год объявили годом Шолом-Алейхема. В синагоге Днепропетровска мой отец прочитал доклад, посвященный великому писателю. Городской вечер памяти Шолом-Алейхема, организаторами которого выступили отделение Союза писателей УССР и правление Дома ученых, планировалось провести 21 октября в Доме ученых. Отпечатали и разослали пригласительные билеты. Программа вечера включала выступление писателя Федора Залаты, доклад о жизни и творчестве Шолома-Алейхема, который должен был сделать мой отец, чтение произведений юбиляра актрисой Театра русской драмы им. М. Горького народной артисткой Адой Сонц.
Однако в последний момент вечер был отменен, как говорилось в уведомлениях, разосланных участникам вечера, «по техническим причинам». Этот отвратительный инцидент имеет не менее жуткое продолжение. Один из организаторов вечера написал об имевшем место безобразии Илье Эренбургу, и известный писатель посоветовал сообщить об этом факте в ЦК КПСС в отдел литературы. Автор обращения последовал совету писателя, послал письмо в ЦК, откуда жалобу передали в Днепропетровский обком партии. Автора письма вызвали, как говорится, «на ковер», отчитали, организовали увольнение с работы и лишили возможности получить дополнительный заработок. На бандитском жаргоне подобное поведение называется беспределом. В этом случае ни такая авторитетная организация, как ЮНЕСКО, ни маститый советский литератор ничем не смогут помочь бедолаге. Тяжелой окажется дальнейшая судьба жертвы произвола.
Год от года заниматься вопросами по еврейской тематике становилось всё трудней и опасней. Изучение иврита — государственного языка Израиля — считалось одной из опаснейших тем. Язык находился как бы под неофициальным запретом. В 1957 году в Риге арестовали фотографа Иосифа Шнайдера, который организовал кружок по изучению иврита. Его осудили на 4 года за связь с израильским посольством и за намерение «захватить» корабль, чтобы уплыть в Израиль. Значительно позже известный отказник Иосиф Бегун был арестован в Ленинграде за то, что преподавал иврит и организовывал еврейский самиздат. Он получил по полной программе: семь лет лагерей и пять ссылки. Однако отец, несмотря на опасность, посчитал преподавание языка делом законным. За всю жизнь он накопил колоссальный педагогический опыт, иврит освоил еще в хедере на отлично, и поэтому начал обучать ивриту группу молодых людей, готовящихся к отъезду в Израиль. Пока учеников было двое, учеба успешно продвигалась вперед. Но когда число желающих изучать язык возросло и об успехе группы учеников узнала еврейская общественность, отца пригласили на беседу в компетентные органы и предупредили о недопустимости распространения языка недружественной страны среди советского населения. Папа на первый вызов не отреагировал, и тогда его вызвали повторно и уже в жесткой устрашающей форме запретили преподавать иврит. На допросе отец держался независимо до тех пор, пока не начали интересоваться, где работает его сын и чем он занимается. После последнего визита отца в органы мама устроила ему такой разнос, что он немедленно свернул свою педагогическую деятельность. Мои родители считали для себя непреложным законом заботу о моем благополучии. Себе они не могли позволить ничего, что могло бы представлять для меня опасность. И они решили, что продолжение обучения евреев ивриту может повредить моей карьере физика.
Интересно, что один из лучших учеников отца по ивриту Александр Заманский, позднее приехав в Израиль, безо всякой переподготовки был приглашен на работу преподавателем иврита в ульпан, хотя не имел никакого гуманитарного образования. Кстати, до отъезда в Израиль он сам успел подготовить группу преподавателей курсов иврита, работающих по сей день в Днепропетровске. Как видим, ростки ивритской грамотности, посеянные отцом, проросли и дали плоды, когда отца уже не было в живых. Но это все произошло через несколько десятков лет, а теперь, напомню, шел год 1960-ый, и наша семья после моего провала на конкурсе была озабочена моей дальнейшей судьбой. Используя связи родителей, свои знакомства, я долгое время бегал в поисках работы, но предлагали мне работу или временную, или низкооплачиваемую, или бесперспективную, или работу не по специальности. В еврейской истории, когда положение кажется отчаянным, приходит чудо, как на Хануку, например. Так же и в моей жизни вскоре произошли события, которые иначе, чем чудом, не назовешь.
Я уже говорил, что в университете я получил специальность «Оптика и спектроскопия». В процессе учебы, студенческой практики, дипломного проектирования и работы я исследовал спектры излучения и поглощения атомов в различных средах: в электрических разрядах, в пламени, в нагретых газах и т.п. Спектры представляли собой отдельные линии в разном цвете, одни из них более яркие, другие слабее в зависимости от излучающего вещества, и каждая конкретная линия излучается при переходе электрона в атоме с одного уровня на другой. Линейчатые спектры были хорошо изучены, с их помощью сделаны открытия, например, наличие гелия в атмосфере Солнца, предложены интересные практические применения, такие как, определение концентрации углерода в стали. В отличие от атомных спектров, спектры молекул исследованы значительно меньше, а их применение для решения практических задач было и вовсе малоизвестно. Между тем, простейшие двухатомные молекулы принимают участие во многих процессах на Земле, например, молекулы азота и кислорода являются основными составляющими атмосферы Земли, водород, закись азота, окись углерода также входят в состав атмосферы в небольших концентрациях. Излучение также происходит при переходе электронов в молекуле с одного уровня на другой, но на него накладывается колебательное движение ядер атомов, составляющих молекулу, благодаря чему в спектре излучения появляется не линия, а широкая полоса из близко расположенных линий. Поэтому излучение молекул происходит в диапазоне спектра и может влиять на тепловой баланс разогретого газа или низкотемпературной плазмы, где молекулы еще не распались на атомы. Примером такого состояния может являться разогретый газ вокруг спускаемого с орбиты аппарата, газ вокруг ракеты, метеора, или другого тела, проникающего в атмосферу Земли на большой скорости. Я познакомился с проблемой еще на студенческой скамье и обнаружил, что исходные данные, относящиеся к оптическим свойствам двухатомных молекул, отсутствуют: в частности, я не нашел завершенных научных работ, в которых определялась бы интенсивность излучения в спектральных полосах электронно-колебательных переходов в молекулах газов, составляющих атмосферу нашей планеты. Я решил заполнить этот пробел и на долгие годы погрузился с головой в эти вопросы.
Множество раз, когда выкраивалось свободное от основной работы время, я возвращался к излучению двухатомных молекул и постепенно получил по этой теме новые результаты, включающие базовые параметры молекул, методы расчета для разных систем, конкретные величины излучений для упомянутых молекул. Когда работа была завершена, я подготовил два доклада и представил их от своего имени на Всесоюзную конференцию по спектроскопии. Советский Союз был обществом закрытым и в международных симпозиумах участия не принимал, а научные достоинства выполненных в стране работ оценивались на Всесоюзных узкопрофильных конференциях, где результаты подвергались тщательному критическому анализу высококлассных специалистов. Оба моих доклада были одобрены оргкомитетом конференции, а один из них в программе конференции удостоился чести быть представленным на пленарном заседании. Приглашение на конференцию я получил вскоре после того, как меня уволили из Металлургического института, и поэтому участие в работе конференции было для меня важным событием. Я мечтал об успешном выступлении и испытывал смутные надежды на то, что полученные мною новые научные результаты помогут найти подходящую работу для продолжения исследований. Однако события на конференции превзошли все ожидания — это был полный триумф. Мои доклады вызвали небывалый интерес большинства участников, возникло невероятное количество вопросов, началась импровизированная дискуссия, наиболее заинтересованные слушатели окружили меня и долго не отпускали. Трое интересантов в строгих одинаковых костюмах пытались выяснить, как доклады были опубликованы в сборнике, не получив разрешения компетентных организаций, и можно ли воспроизвести все результаты работы, следуя тексту доклада. Я объяснил им, что являюсь автором-индивидуалистом и никакого института не представляю, а решение о публикации принимал оргкомитет конференции. Что касается воспроизведения результатов, то я их успокоил, сказав, что это сделать невозможно, поскольку в моих коротких докладах представлены только принципиальные моменты проекта, а многие базовые данные и важные детали, так же, как и ноу-хау, умышленно опущены в текстах. В другой группе схожих между собой инженеров я угадал тепловиков, конструирующих тепловую защиту элементов аппаратов, входящих, например, в атмосферу. Этих людей интересовали конкретные значения оптических характеристик молекул разогретого воздуха, методику расчета которых я изложил в одном из докладов.
В первый день конференции я познакомился и обменялся координатами с учеными из академических институтов, преподавателями кафедр учебных заведений, сотрудниками прикладных институтов, занимающимися проблемами оптики и спектроскопии, встретил нескольких моих сокурсников, моего руководителя дипломной практики, и все они с восторгом говорили о моих прочитанных докладах. Я купался в лучах неожиданно свалившейся славы и переживал своё чудесное воскрешение из небытия. Но это еще не было анонсированным мною чудом. Чудо появилось в этот же день на последнем заседании в перерыве между выступлениями в лице неказистого, среднего роста человека с большим научным портфелем в руках. Представившись, он предложил пройти в удобное для переговоров место, более тихое и спокойное. В глубине зала мы нашли два кресла, уселись друг против друга, мой собеседник (звали его Сергей) предъявил служебное удостоверение старшего научного сотрудник Института теплофизики Сибирского отделения (СО) АН СССР. Я сказал, что знаком с Постановлением правительства о создании в Сибири научного академического комплекса в разных городах. «Так вот,— ответил Сергей,— Институт теплофизики один из таких институтов, которые в настоящий момент строятся в Новосибирске, в Академгородке вместе с жильем для сотрудников и элементами инфраструктуры, а пока что условия жизни в городке спартанские, которые может выдержать только президент Сибирского отделения». Для убедительности Сергей достал из портфеля и показал мне шутливую фотографию выдающегося математика академика Лаврентьева Михаила Алексеевича, заснятого зимой в домашней обстановке в фуфайке и шапке-ушанке, в квартире, где отдельные секции окон были заткнуты подушками. «Ну, а пока основатель СО мерзнет, а строители возводят здания, — продолжил Сергей, — формируются институты, определяется их тематика, нанимаются будущие сотрудники. Основу коллективов институтов составят известные советские ученые, согласившиеся покинуть насиженные места и переехать на работу в Сибирь, часть специалистов, принятых на работу, на время, пока здания институтов приобретут надлежащий вид, прикрепляются на стажировку и работу по заданным темам в головные институты Академии Наук, выпускники столичных ВУЗов, распределенные в институты СО, также будут временно работать в столичных институтах. Для всех этих категорий сотрудников Института теплофизики я являюсь куратором их деятельности в Москве, включая подбор кадров и прием на работу. Сегодняшнее Ваше выступление на конференции произвело на меня хорошее впечатление, я думаю, что Вы можете принести пользу нашему институту в одном важном проекте, и я готов предложить Вам работу, если Вас это заинтересует.» Я ответил, что предложение его очень заманчиво, но совершенно неожиданно, что я должен подумать, посоветоваться с родителями и уточнить некоторые детали предстоящей работы. Сергей протянул пакет проспектов, выпущенных институтом, дал все свои координаты, попросил не тянуть с ответом, сказал, что завтра он будет на конференции. Я обещал завтра же дать ему ответ.
Далее события понеслись стремительно, с калейдоскопической быстротой. Я сразу же помчался на Главпочтамт, по междугородней телефонной линии связался с домом и проинформировал кратко родителей о выступлении на конференции и о полученном предложении. Я сказал, что склонен принять предложение, если заручусь их согласием и поддержкой. Аргументом в пользу принятия положительного решения являлся не только мой статус безработного и безрезультатные поиски достойной работы в городе, но и тот факт, что предстоящая работа в СО будет проходить в течение ближайших двух лет в Москве, зарплата младшего научного сотрудника примерно была равна привычному для меня окладу ассистента, СО гарантировало проживание в Москве в общежитии аспирантов Академии Наук, и оплата проживания была символической. Утром, получив добро по телефону от родителей, я прибыл на конференцию до её начала, встретился с Сергеем, сообщил ему, что принимаю его предложение и готов приступить к оформлению соглашения. Он протянул мне бланки листа по учету кадров, автобиографии и заявления. Уже в полдень, отыскав Сергея на заседании я вернул ему заполненные и подписанные мною бланки, копию диплома об окончании Университета, копию трудовой книжки и оттиск моего доклада на конференции. Просмотрев документы, Сергей сказал, что он попытается организовать мою встречу с директором Института теплофизики академиком Новиковым И.И. поскольку Иван Иванович в данный момент находится в Москве. Через час теперь уже Сергей отыскал меня в зале заседаний и сообщил, что завтра утром нам предстоит аудиенция на дому у академика, и опоздание недопустимо. Иван Иванович показался мне человеком для директорской должности слишком молодым, лет сорока пяти-пятидесяти, был он подтянутым и стройным с красивым славянским лицом, поставленным голосом и безукоризненными манерами, мне показалось, что он как две капли воды похож на кумира кинозрителей послевоенных годов Евгения Самойлова, обладавшего необыкновенным обаянием и притягательностью. Я, разинув рот, слушал его живой рассказ об Академгородке, о недостатках строительства, о красоте природы, о плохом снабжении и отличной молодежи. Полистав папку с моими документами, он сказал, что хотел бы видеть меня сотрудником своего института, а затем неожиданно добавил, что проблему он сформулировал, еще работая директором МИФИ, но только сейчас он надеется, что современные специалисты, такие как я, помогут ему завершить эту разработку. Я сказал, что приложу все усилия. Иван Иванович лихо выдернул из папки мое заявление о приеме на работу, наложил резолюцию и картинно расписался, по-спортивному бодро поднялся с кресла, пожал нам руки и проводил до дверей. Сергей посмотрел на закорючку директора и сказал, что при наличии подписи Ивана Ивановича осечки с моим трудоустройством быть не должно, но сейчас он передаст мое дело кадровикам, предстоит проверка моих данных и через две недели — месяц я получу на Днепропетровский адрес выписку из приказа о моем назначении, письмо о стажировке в одном из столичных институтов Академии Наук, направление на проживание в общежитии. Обняв меня на прощание и поблагодарив за оперативную работу, Сергей сказал, что сразу же по приезде в Москву я обязан ему позвонить, а после прикрепления к столичному институту и заселения в общежитие уведомить Институт Теплофизики о прибытии и сообщить точные адреса места работы и прописки.
Сергей помчался по своим делам, а я не спеша добрел до ближайшей станции метро и через полчаса явился на конференцию. Шел последний укороченный день, в зале заседаний было темно, слайды неспешно сменяли друг друга на экране, вентилятор проектора тихо жужжал, а голос докладчика звучал в отдалении. Я пытался сосредоточиться на сути выступления, но у меня ничего не получалось. Напряженная цепочка впечатлений последних дней вновь и вновь возвращала меня к пережитым событиям, я мысленно продолжал их чудесное течение, завершая сюжет доброй сказки построением пристанища спокойствия и счастья. «Заключительный отчет комиссии по спектроскопии АН СССР» по результатам прошедшей конференции зачитает председатель комиссии Мандельштам Сергей Леонидович, — услышал я наконец-то звонкий голос ведущей заседание барышни. Я всколыхнулся, вслушался в отчет и тут же получил очередную порцию положительных эмоций: мой доклад был назван среди интересных сообщений, представленных на конференции. Через полчаса Всесоюзная конференция по спектроскопии закрылась, участники сделали завершающие групповые снимки и потянулись к выходу. Выйдя на улицу, я наконец-то осознал, что закончил свои столичные дела и пора возвращаться домой. Следовало позаботиться о билете.
На вокзале в зале билетных касс мне посоветовали обратиться в окошко «Возврат билетов», где был шанс купить билет на ближайшие поезда. Я пристроился в конец очереди и тотчас же услышал: «Кому нужен билет до Днепропетровска на завтра?» Опрятно одетая женщина лет двадцати пяти-тридцати с ухоженными волосами, необычайно стройная и привлекательная стояла рядом со мной и держала в руках железнодорожный билет. Я протянул руку к билету, проверил, что это именно тот билет, который мне нужен, передал ей деньги и поблагодарил за своевременную помощь. Не помню, кто первый из нас проявил интерес к другому, но когда мы представились друг другу, и она узнала, что я возвращаюсь домой, то неожиданно предложила отметить успешную продажу билета порцией мороженного и чашечкой кофе за счет средств, полученных от нашей сделки. Я попытался отнекиваться, ссылаясь на то, что я безденежный и временно безработный, но кутить за счет дамы я не привык. Она же в ответ, изображая купеческий размах, воскликнула низким голосом: «Я вас угощаю, юноша!» и увлекла меня на привокзальную площадь, где было множество недорогих открытых уличных кофеен, или по-простому, «забегаловок». Пристроившись у стойки, мы долго решали, с чего начать: с кофе или с мороженного, и подумывали, не замахнуться ли нам на само кофе-гляссе? Короче, была моя случайная попутчица не только красавицей, но и умницей с тонким чувством юмора, так что беседа наша во время пиршества, что называется, задалась. Я выяснил, что зовут её Катей, что она актриса кино и сейчас занята на съемках на натуре в Подмосковье, в каком-то фильме, как она сказала, под названием «что-то там в огне», а её муж артист Евгений Ташков вместе с их сыном сейчас находится в Днепропетровске, где принимает участие в гастролях Театра-студии киноактера. Ожидалась пауза в упомянутых съёмках, и она запланировала на предстоящие дни встречу со своей семьей и купание в реке Днепр. Она вынула из сумки и положила на стол небольшой красочно упакованный сверток и сказала, что она даже успела купить подарок сыну. К сожалению, за последнюю неделю график работ изменился, она оказалась на ближайшие дни задействованной в съёмках и поездку ей пришлось отменить, а билет на поезд продать. В её глазах я прочитал какой-то вопрос и, поразмыслив, предложил передать подарок сыну. Мои слова привели её в восторг, и она призналась, что уже давно хотела попросить меня об этом, разглядев во мне интеллигентного и доброго человека, но не решалась сделать это первой. В мгновение ока она написала короткую записку мужу, обозначила адрес и телефон квартиры, где он проживал с сыном, сказала, что предупредит мужа о моем визите по телефону, соединила письмо с подарком и вручила сверток мне. Мы спустились в метро «Курская» и тут же распрощались, она поехала домой по радиальной ветке, а я перешел на кольцевую. Я и предположить не мог, что распрощался с выдающейся советской актрисой Екатериной Савиновой, исполнительницей роли Фроси Бурлаковой в незабываемой комедии «Приходите завтра», которая вскоре вышла на экраны страны и принесла Кате всенародную любовь. Лишь через несколько лет, став фанатом этой артистки, сопоставив ряд косвенных данных и освежив в памяти подробности нашей случайной встречи, я понял, что мне посчастливилось в приватной обстановке общаться с очаровательной и ироничной, необычайно одаренной женщиной. На следующий день я покинул Москву и, прибыв в Днепропетровск, позвонил Катиному мужу и договорился о встрече. Вечером я завез к нему домой пакет от Кати, мальчишка еще не спал, он моментально открыл игрушку, освоил, и радости его не было предела. Это была последняя моя встреча с талантливой семьей Кати Савиновой. Всё остальное о их судьбе я узнавал из публикаций в прессе. Очень странно, но почему-то я всегда воспринимал любое сообщение о них близко к сердцу, как известие о моих хороших друзьях. С большой душевной болью воспринял я трагический уход актрисы из жизни и через много лет порадовался успеху безусловных киношедевров: «Уроки французского», снятый её мужем режиссером Е.Ташковым и «Сыщик» с её сыном А.Ташковым в главной роли.
Коснувшись темы кино, хочу отметить, что в эти годы, наряду с продукцией советской кинематографии, в прокат стали поступить зарубежные произведения итальянского нового реализма и французской новой волны — течений, формирующих принципы культурного и социального обновления мирового кинематографа. Увлекшись шедеврами кино, я перестал быть страстным театралом, каким был в студенческие годы. Меня стали больше занимать события культурной жизни, включая всевозможные музыкальные представления, которые ранее не случались на сценах страны. Хорошо запомнилось мне гастрольное выступление в Днепропетровской филармонии легендарного исполнителя авторской песни Александра Вертинского в середине пятидесятых, незадолго до его кончины. Необычность тематики, редкостная образность, мастерство исполнения песен завораживали зрителей также, как и его непростая эмигрантская судьба. Ожидая судьбоносное письмо с приказом о приеме на работу в СО АН СССР, я поучаствовал в нескольких мероприятиях на культурном фронте. В репертуаре у звезды советской эстрады Гелены Великановой были и простенькие песенки, звучащие из всех радиоприемников, и песни Пиаф, и песни на стихи поэтов Серебряного века. На её манере исполнения лежал зарубежный флер. Она одевала броские и элегантные костюмы, например, на концерте, на котором мне довелось побывать, она была в платье с необычайно глубоким декольте на спине. Все это было не присуще советской эстраде того времени, и залы, в которых певица выступала, ломились от публики. Конечно оголение своего тела жрицами современного шоу бизнеса не идет ни в какое сравнение со скромным новаторством Гелены Великановой, но мне понравилось её стремление показать свою идеальную фигуру и красивую спину, вызвавшее у меня уважение к замечательной певице. Интерес к ярким гастролерам, выдающимся исполнителям увлек меня. К сожалению, в те годы с зарубежными звездами можно было познакомиться, слушая только кустарные пластинки «на костях», изготовленные на рентгеновских плёнках. Насколько восприятие исполняемой музыки «живьем» отличается от записи «на ребрах», я понял позже, попав в московский Дворец спорта на первые в СССР гастроли джаз-оркестра легендарного кларнетиста Бенни Гудмана. Когда я уже освоил Москву, мне удалось попасть в Большой зал консерватории на финальные прослушивания участников Международного конкурса имени П. И. Чайковского. Концерты лауреатов по двум специальностям — фортепиано и скрипка, которые мне довелось услышать, познакомили меня с вершинами творчества, и я ощутил необыкновенную силу воздействия музыки на человека. Я упомянул лишь несколько из памятных встреч, их же было значительно больше, поскольку я подружился с распространительницей билетов из концертной кассы, которая долгие годы предоставляла мне возможность посещать выступления знаменитостей, а также театральные премьеры в столичных театрах, включая спектакли Большого театра.
Праздное времяпрепровождение после моего триумфального возвращения из Москвы окончилось через три недели. По почте я получил ожидаемый пакет с документами, необходимыми для переезда на работу в Москву и начал собираться в путь. Прежде при кратковременных отлучках из дома, например, в отпуск или в командировку, я брал с собой смену одежды, а мама давала мне в дорогу традиционной набор из отварной курицы, нескольких крутых яиц, ароматной украинской булки и коробочки из-под спичек, набитой солью. Сейчас предстоял отъезд из отчего дома надолго, а возможно, и навсегда, поэтому и сборы были посерьезнее. Пришлось прихватить зимнюю одежду, несколько книжек, необходимых для работы, и багаж получился внушительный — два чемодана и рюкзак.
Парень я был крепкий, и переноска тяжестей меня не смущала. На вокзале мама всплакнула, отец не мог скрыть беспокойства по поводу моего будущего, провожающие меня родственники и друзья радовались, что кончились мои мытарства, и я, наконец-то, обрету достойную работу. Для меня переезд знаменовал важный жизненный этап — я обретал полную самостоятельность со всеми её привлекательными сторонами и трудностями. Настроен я был решительно и отступать назад не собирался — я обязан был завоевать, если не Москву, то уж Сибирь непременно.
(продолжение следует)
