Помимо певцов, были в Одессе и актёры, принадлежавшие к древ­нейшему виду театра — кукольники. В истории еврейского театра упоминания о них практически не приводятся. А между тем, открытый в Одессе в 1928 году музей еврейской культуры в числе прочих экспонатов демонстрировал персонажи еврейского театра кукол!

Фауст Миндлин

Одесса и начало еврейского театра в России

(продолжение. Начало в № 1/2019)

Часть вторая

У истоков еврейского театра

Глава первая

…Как знать, быть может, пройдут века, …еврейский театр будет процветать от Толедо до Парижа, от Каира до Стокгольма.… Как знать! Будем же внимательны к его зародышу…. (62)

…С первых дней истории города одесские евреи хватались за лю­бую возможность заработать, мгновенно ориентируясь в возникающем спросе.

И успешно пытались заниматься организацией публичных увеселений. Это уже приближение к собственно театральной Одессе…

«В одном из первостепенных источников по истории города, где речь идёт об устроителях общественных развлечений на рубеже 18–19 столе­тий, упоминаются содержатели “маскератов и увеселительных вечери­нок”, купцы Степан Рожнов и майор Рейзмани, цесарская (то есть ав­стрийская) подданная, еврейка Рухля Давидова и Анна Львова». (63)

Подлинный блеск в исследовании этого растиражированного истори­ческого анекдота продемонстрировал О.И. Губарь, писатель и краевед:

«Публичные увеселения имели место, по крайней мере, с начала 1796 года. …До 13 апреля 1799 года увеселения дозволялось проводить без уплаты пошлины в городской бюджет, а затем полицмейстера, надвор­ного советника С.Е. Лесли уведомили, что содержатели обязаны заклю­чать годичные договоры с одесским городовым магистратом. …Кроме всего прочего, они обязывались подписками блюсти благопристойность, порядок и тишину, для чего к увеселительным собраниям приставлялся полицейский десятник (гражданский чин), за каковое удовольствие в го­родской доход полагалась всякий раз оплата в 5 рублей. Приглашения на таковые мероприятия оформлялись на карточках с изображениями, но без текста, в противном случае потребовалось бы разрешение цезуры.

…Однажды купчиха Рожнова подала прошение в муниципалитет, в котором сказано: “Имея от Магистрата свидетельство на устройство увеселительных вечеринок, назначила таковую на 1-е января 1800 г., и ко­гда съехалось уже разного звания чинов, то с приказанием полицмейстера Лесли частный пристав, пришедши с несколькими вооружёнными солда­тами, увеселение запретил, а музыкантов выгнал, а между тем соседке, еврейке Рухле, позволил”.

По этой причине Рожнова просит возместить ей убытки за разноску приглашений, наём танцовщиц, прислуги, музыкантов, отопление поме­щений, за свечи, приготовленные закуски, кофе, шоколад, сливки, лимоны.

Кроме того, она потеряла деньги, полагавшиеся за входные билеты: собралось 30 лиц мужского пола. …Тридцати лихим разночинцам не вполне цивилизованной Одессы не оставалось ничего иного в “зале и покоях”, как проводить время за картами, кутежами и развратом, где их ожидали арендованные “танцовщицы”, уличные музыканты, выпивка и закуска.

…Не кажется ли вам, что четыре увеселительных центра для ново­рожденного города чересчур много?

…На поверку оказалось, что упомянутый майор Рейзмани на самом деле не российский офицер с немецкой фамилией, а еврей Майорка (в рус­ской транскрипции), то есть Меер Рейзман. …Вот вам и четыре мнимых содержателя общественных увеселений, каковых на самом деле было двое, причём в очередь: Степан Рожнов с супругой Анной Львовной и Меер Рейзман с женой Рахилью Давидовной». (64)

Мне удалось найти пояснения к некоторым аспектам этой истории, благодаря «раскопкам» в Государственном Архиве Одесской области.

Датированное 24 августа 1797 года «Свидетельство, выданное Ново­российским военным губернатором Бердяевым еврейке Рухле Давидовой на право проживания в городах Новороссии для производства торговли», гла­сит:

«По указу Его Величества Государя Императора Павла Петровича, самодержца Всероссийского, и прочая, и прочая, —

Предъявительнице сего, цесарскоподданной еврейке Рухле Давидовой с дочерью Саррою, позволено от меня проживать в городе Одессе и прочих местах Новороссийской губернии, где будет удобно производить неза­претный торг, в чём ей не возбранять, и по нынешнему пребыванию её в Одессе не делать с дочерью ей никаких притеснений». (65)

Вот так. И потому можно предположить, что Рухля с дочерью не были обузой для предприимчивого Меера. Напротив, наличие у невесты такой «крыши», делало её дамой, лишённой даже намёков на недостатки.

В контрактах Рожнова и Рейзмана держатели заведений призывались блюсти «благопристойность, порядок и тишину». Это при «покоях с «танцовщицами для 30 лиц мужского пола»?!

Но предприятие Рожнова прикрыли не за эти милые пустяки, а за принципиально важное — неуплату в казну суммы продлевающего контракта.

Да, сначала проведение увеселений разрешалось без уплаты пошлины в го­родской бюджет. Понимали, что привлекать и удерживать людей, тяжко за­рабатывающих свой хлеб, можно при помощи зрелищ.

Эта истина явилась и к сменившему де Рибаса Ришелье. Инструментом привлекательности для торговых людей, прибывавших морем, стал немед­ленно воздвигшийся теперь уже театр. Кстати, Ришелье при этом не поску­пился на создание одной из первых одесских дорог — именно к театру. Ано­нимный путешественник писал:

«Я почитаю, что заведение театра не без размышления, и не без намерения, приведены в исполнение…» (66)

Торговый люд предпочитал, и первым делом принимал итальянскую оперу. Внимало ей единое тогда население Одессы. Автор романа «Нумерованная ложа», Ганн-Фадеева, описывает публику, наполнявшую театр:

«…За креслами толпились итальянцы, …а высоко под самым потол­ком виднелись головы в ермолках и пейсах потомков народа, рассеянного по лицу земли…». (67)

Да, евреи в Одессе охотно посещали не рекомендованные зрелища, радостно избегая незаметности:

«…Евреи отстаивали в театре певицу, которая грекам и итальян­цам не нравилась: вот и начали шалить — несколько пощёчин дали друг другу, хорошо провели время…». (68)

Обратимся к воспоминаниям рядового, а значит, восторженного зри­теля об этом самом первом городском театре:

«Зала была великолепная: её устроили в старой казарме; слегка была, впрочем, недоделана крыша, и в дни ненастья зрители должны были приносить с собою зонтики, но в большие жары это освежало; балок две­надцать разной величины, артистически расположенных на четырёх гро­мадных бочках, составляли пол сцены. Эти бочки, заимствованные у го­родского откупщика, возбуждали своими душистыми выдыханиями слад­кие воспоминания у зрителей.

…Стена так была покрыта цвелью, что вечером это походило на прелестный сад. Четыре старые лестницы заменяли собой кулисы; они были покрыты чудными полосами из бумаги, выкрашенными с одной сто­роны в светло-синий цвет (это было небо), с другой — в тёмно-зелёный (это был лес). Для изображения гостиной на этих полосах добавлялись двери и окна, начерченные углём. Это производило удивительный эф­фект».

Наивно-восторженное свидетельство беззаветного «древнеодесского» театрала, увы, безвестного, даёт, в том числе, представление об изобрета­тельности тогдашних сценографов.

Но более всего описание сценических условий приближает к пониманию того, как выглядела долгое время сцена еврейского театра, не от тороп­ливости возведения лишённая самого элементарного, а от вопиющей бедно­сти, что, впрочем, не мешало еврейскому актёру являть на ней подлинное искусство:

«…Ставили при самых примитивных условиях, на небольшой квартире, без сцены, без декораций. …Чтобы получить в “Разбойниках” сцену леса, вынесли на двор пару ламп, поставили их за деревьями, рос­шими перед открытыми окнами, и тень от деревьев, падавшая сквозь окна на стены комнаты, дала поразительно яркое впечатление тёмного леса. Но играли с таким увлечением и дали такое яркое сценическое пере­живание!» (69)

…С 1799 года проведение зрелищ разрешалось уже только при внесении суммы контракта в городской магистрат.

Но сейчас не об этом. Вопрос: кем были упомянутые в развлекатель­ной программе уличные музыканты? Вряд ли там были уместны сопилки и бандуры.

Можно предположить, что имело место явление в одесскую музыкаль­ную и театральную историю одного из её начал — еврейской музыки, пред­ставителями которой и были сии уличные исполнители.

…В истории еврейского театра важным и органичным были традиции народной музыкальной культуры.

 Глава вторая

…О первых театральных проявлениях у евреев Одессы существуют лишь неясные информационные пробалтывания. По неуточнённым данным, примерно с 1817 года в городе замечались любительские труппы, дававшие представления, как на иврите, так и на идиш.

Скорее всего, речь идёт о традициях празднования Пурима, об игре одесских пуримшпилеров. К зарождению еврейского театра относятся и по­сещения богатых домов трио или квартетом певцов.

Традиция оказалась живучей, репертуар совершенствовался, разнооб­разившись впоследствии куплетами и песнями Гольдфадена и его современ­ника Линецкого, но жанровые каноны оставались неизменными:

 «В Одессе существуют хоры еврейских песенников, распевающих в разных домах …песни, которые большей частью касаются злободневных вопросов.

В настоящее время любимою песнею этих хоров является “Песня о катастрофе “Владимира”. …Изображается весь ужас семьи, лишившейся своего главы, а также страшное положение утопавших». (70)

Постоянно растущее мастерство еврейских певцов — фольксзингеров, объяснялось как наличием учителей, так и способностью к учёбе.

Представители созданного им песенного направления на идиш стали со временем именоваться «бродерзингерами». Но новшество заключалось в том, что эти певцы выступали уже не только на свадьбах и иных торжествах, а вообще не зависели от календарных праздников и семейных торжеств.

Хроническое заблуждение о географической привязке новшества к названию галицийского города Броды опровергает Иосиф Гельстон:

«…певцам, живущим и выступающим в Бродах, незачем было назы­вать себя “бродерзингерами””. Так их называли в городах их гастролей, в Одессе, например. Еврейская община из Галиции самоиденфицировала себя как “бродская”…». (71)

В 1855 году, в возрасте 40 лет, Берл Маргулис оказался в Одессе. Здесь он стал известен как исполнитель «бродских пе­сен». Можно предположить, что и слушателями были земляки, по достоинству оценившими его талант. Мастер-классы завершились созданием капелл народных певцов, уровню которых старались теперь подражать все.

Неуклонно совершенствовали одесские последователи бродерзинге­ров своё искусство, создавая собственную сценическую традицию. Основа­тель движения, Берл Бродер, продолжал и впоследствии являть своё искусство в Одессе. Теперь уже соревнуясь с бывшими учениками…

Когда же появились в Одессе первые народные певцы? Вот мнение одессита Ирмы Риминика, одного из первых исследователей истории еврейского театра:

«…Одесские старожилы вспоминают, что в начале шестидесятых годов возникли народные зрелища в винных погребах. В конце шестидеся­тых их здесь было уже несколько десятков, и в них выступали, в том числе, певцы, приехавшие из городка Броды. В одной из песен репертуара начала 70-х годов, имевшей название “Песня про Одессу”, об этих исполни­телях говорилось:

 — Певцов полная банда, целая команда!
 Когда-то все они пели песни, прекрасно пели,
 И их хорошо кормили,
 А теперь они сыты бывают чаще во сне…

Да, профессия эта стала поистине массовой, заработок теперь напрямую зависел от квалификации и таланта, от популярности испол­нителей…

…Каждый винный погреб имел своих посетителей. В зависимости от этого строился и репертуар. Для аудитории из набожных евреев он был нейтральным, свободным от любой тенденции к осмеянию и передразни­ванию. Чаще всего тут инсценировались песни с драматическим содержа­нием. Так, распространённой и популярной была песня о старом отце. В ней рассказывалось о том, как старый отец, из состоятельных, на склоне лет терпит нужду, как его предают дети. Эту песню написал Берл Бро­дер.

В ней были переодевания, игра, сценическая обстановка. Воспроизво­дился захламленный уголок, в котором лежал старик, укрытый лохмоть­ями. Он кашляет, стонет…

Входит врач. Между ними происходит разговор, расцвеченный рядом комедийных реприз, которые забавляли аудиторию.

— Как долго вы болеете? — спрашивает врач у больного.

Пациент, откашлявшись, приподнимается в кровати, и отвечает:

— Как долго, говорите? Вот отсюда, и аж досюда, — и показывает от головы до ног.

— А что у вас болит? — пытается выяснить врач.

— А что у меня не болит?! — отвечает больной.

— Я спрашиваю, на что вы жалуетесь? — настаивает врач.

— А-а… понял, — говорит больной. — На что я жалуюсь.… На всю мою жизнь!

Комический диалог продолжается, пока старик не упоминает о горь­кой доле. Тут-то он и начинает петь свою песню…

Для этой же аудитории нельзя было показывать сценки с проте­стантскими мотивами, антирелигиозными элементами, выпадами про­тив ребе и хасидов. Здесь исполнялись и полурелигиозные песни из репер­туара пуримшпилеров, и другие, где главенствовали темы добра и зла, жизни и смерти.

Но уже тогда, в конце 60-х и в начале 70-х, годов религиозно-фана­тичный элемент в среде одесского еврейства был не слишком многочис­ленным.

…Большой успех имела известная сценка “Тяжба между хасидом и балагулой”. В этой сценке берут участие четыре действующих лица: рав­вин, габе (доверенное лицо раввина), хасид и балагула.

Содержание её таково: хасид нанял балагулу, чтобы тот отвёз его в местечко, куда ему требовалось по торговым делам. Балагула не сдержал слова, и опоздал на целую неделю. Хасиду досталось очень плохое место — балагула взял себе ещё нескольких пассажиров. Была грязь, хасиду и его по­путчикам пришлось много идти пешком. Возмущённый хасид вызвал бала­гулу к раввину, и стал требовать с извозчика 15 карбованцев компенсации за убытки. Сцена происходит в доме раввина.

 Раввин разговаривает, смешивая иврит и идиш, а балагула — мешая идиш и украинский…

… Выслушав претензии, раввин становится на сторону хасида, и вы­носит явно недобросовестный приговор, против которого балагула яростно протестует…

…Репертуар в основе своей базировался на литературном матери­але, и был насыщен идеями и тенденциями еврейской литературы, кото­рая начала развиваться на народной основе…

…Винный погреб — единственное место для досуга и развлечения у евреев, сыграл значительную роль в разрыве их с синагогальной культурой, пробудил в них желание познать радость земной жизни. Зритель здесь хотел видеть что-то такое, что импонировало бы его мыслям и чув­ствам…

…Начало еврейского театра тесно связано с появлением народных певцов в винных погребах. Именно здесь родились сатирические антиха­сидские мотивы, занявшие впоследствии почётное место в театре. Именно здесь родилась традиция введения песен в представление. Гро­теск, гипербола, комедийное слово, радость и бодрость стали впослед­ствии основными чертами гольдфаденовского народного театра.

Из этих погребков вышли многие будущие актёры еврейской сцены. За несколько десятилетий до основания еврейского театра винный погреб был школой, в которой формировались его будущие зрители, актёры и авторы…» (72)

…Помимо певцов, были в Одессе и актёры, принадлежавшие к древ­нейшему виду театра — кукольники. В истории еврейского театра упоминания о них практически не приводятся. А между тем, открытый в Одессе в 1928 году музей еврейской культуры в числе прочих экспонатов демонстрировал персонажи еврейского театра кукол!

Всем, кто знаком хоть как-то с историей этого древнейшего вида те­атра, известны русский Петрушка, выступавший и как Пётр Иванович Уксусов, и его многочисленная родня: турок Карагёз, француз Полишинель, англича­нин Панч, итальянец Пульчинелла, немец Гансвурдт, и другие.

Но еврейского их собрата Янкеля в этом семейном ряду нет и поныне. Не озвучивается и имя еврейского бродячего артиста — кукольника, хозяина Янкеля. А имя, между тем, было: Тутел-Мойше. Было и зрительское призна­ние. Свидетельствует Б. Чемеринский:

«…Тутел-Мойше… Он ходит из дома в дом… “показывать”. Он при­дёт к нам ночевать. …В ожидании Тутел-Мойше сошлись к нам в дом пара парней на возрасте, несколько синагогальных завсегдатаев, несколько “женихов” — словом, все любители искусства.

Дверь настежь. Тутел-Мойше!

 Живой Тутел-Мойше был крив на один глаз, но сохрани Боже: красоты и симпатии от этого не терял ни на йоту. Напротив. Слепой глаз прибавлял ему какое-то особенное очарование…

В этот самый вечер я дождался счастья видеть его искусство, вос­торгаться им и замирать от его ловких пластических движений, от про­ворства рук и чудного чёткого языка. От его удачных острых слов народ помирал со смеху, а мне грозил “внезапный удар”.

Стоит уделить несколько тёплых слов и самому “спектаклю”.

Публика — десятка два наших гостей, собрала в тарелку несколько медных монет, и Тутел-Мойше, не спуская видящего взгляда с заработка, а слепым обратившись к публике, принимается выполнять импровизиро­ванную им в соответствии с данным моментом пьесу, пользуясь имею­щейся под руками примитивной бутафорией.

Вот он приобретает писклявый женский голос и начинает “ро­жать”, стонет, кряхтит, ударяет себя по воображаемому животу, и изо рта его вылетает “человечек” (окрашенное дерево его собственной ра­боты) — Янкеле.

Янкеле немедленно приобретает дар слова. И не простой. Язык муд­реца. Говорит умно, толково, сыплет злободневные остроты, сатириче­ские выпады, — народ хохочет!

Тутел-Мойше спрашивает, Янкель отвечает. Собравшиеся охают и ахают, а я застываю в неподвижности: ведь это творчество одного Тутел-Мойше. Какое чудо!

Янкеле, не робея, касается своими выпадами всех общественных дел, разносит и бичует политиканов, издеваясь над самой политикой, не ща­дит и власть имущих — никого.

И вдруг, неожиданно, с быстротой молнии, Янкеле забирается в пёструю бороду Лейбуца-мясника, и орёт оттуда благим матом. Он ни за что не захочет оставить своё убежище, пока его не пообещают хоро­шенько покормить: он, видите ли, с раннего утра не ел (не выдал ли слу­чайно Янкеле тайну своего патрона Тутел-Мойше?).

Спектакль окончен. Возбуждённая публика шумно расходится». (73)

И ещё о кукольниках. Есть у них такой приём, такая стилизация пред­ставлений — настольный театр. Действие разыгрывается порой не на услов­ном, а вполне прозаическом столе. Этакое театральное угощение.

 Так вот. В поисках сцены еврейские актёры поступали следующим об­разом:

«…Представления давались на большом “художественном” столе (нескольких сдвинутых столах) с высокими канделябрами по бокам для освещения…». (74)

И, как в настольном театре кукол, на огромном столе плясали и пели маленькие фигурки живых артистов. Иллюстрация к «Гулливеру в стране ве­ликанов»…

…Большинство еврейских артистов, как мы теперь знаем, начинали как певцы в винных подвалах Молдаванки и Пересыпи. Знаменитая Молдаванка была истинной галереей образов.

Чудом из чудес были бадхены — свадебные шуты, которые, как пра­вило, в остальное время были певцами в винных погребках.

Среди самых популярных и любимых были Мойше Кицис, Липовецкий, Вайнштейн. В погребках, где они пели, всегда был аншлаг.

Мойше Кицис, Липовецкий и Вайнштейн были подлинными актёрами, выдающимися импровизаторами. Никто из них не готовил никакого репер­туара и ничего не записывал, прямо на месте они готовили свои песни, исто­рии, остроты и шутки. Темы проблемой не были — черпались в разнообразии повседневной жизни Одессы. Городские новости доводились ими быстрее самых расторопных репортёров. Бадхены стремились донести происшествие или событие «горяченьким».

В танцевальных и свадебных залах на Екатерининской и Пушкинской улицах, в домах и дворах они устраивали настоящие представления. Гарде­роб их составляли капоты, еврейские шляпы и ермолки с приделанными пейсами, переодевшись в которые они совершенно преображались.

Зрители подхватывали их песни и игру, а бадхены раздавали рифмо­ванные благословения и песенные пожелания всем гостям вместе и каждому в отдельности — до захода солнца…

Но первозданные по природе еврейские артисты служили для ассими­лянтов и рвущихся в «приличное общество» единоверцев образчиками низ­кого уличного вкуса…

Глава третья

 Появление народных певцов совпадает по времени с рождением но­вой еврейской литературы

Нахум-Меир Шайкевич, он же Шомер, вошёл, как эталон дурновкусия, не только в историю литературы на идиш, но и перенёс впоследствии свою деятельность на еврейский театр, строго сохраняя в нём свои творческие принципы. Об этой знаковой фигуре пишет А. Мисюк:

 «Наш герой — злодей. Он совершил нечто худшее, чем обман, грабёж, убийство. Зарезать человека — лучший поступок, чем деяния нашего героя. “Он более преступен, чем вор, злодей, душегуб”, — провозгласил великий ев­рейский писатель Шолом-Алейхем. Такие слова могли быть обращены, ко­нечно, только к собрату по перу.

Этим злодеем, не убивавшем людей на большой дороге ни шпагой, ни копьём, ни обухом по голове, был Шомер. Шомер, имя, а вернее, псевдоним которого обессмертил своим неистовым гневом Шолом-Алейхем в статье “Суд над Шомером”. На этом суде обвинитель требовал каторги, и не меньше, за совращение множества простых читателей, за порчу вкуса тысяч любителей печатного слова на идиш, короче, за покушение на ре­путацию юной и невинной еврейской литературы.

Как дошёл он, Шомер — не — Гомер, до жизни такой? Чем завлёк массы? Да так, что задымилось негодованием совсем не слабое перо Шо­лом-Алейхема?

Сначала он родился. …К двадцати пяти годам молодой человек уже имел семью, не имел средств к жизни, и закончил писать первый роман на иврите “Жертва инквизиции”. С увесистой рукописью он явился в Вильно к знаменитому книгоиздателю, писателю и филологу С. Финну.

Но “Жертва” не прошла цензуру. …Финн, оценив, видно, бойкость пера и натуры новоявленного беллетриста, предложил ему сменить язык и жанр. По заказу издателя Шайкевич за один день пишет рассказ на идиш и получает первый гонорар — три рубля. Эти три рубля попали потом в “Историю еврейской литературы” и даже в энциклопедию, что свиде­тельствует о том, какое значительное место в еврейской литературной жизни занимал анекдот о том, как явился в ней Шомер.

Итак, Шомер пишет за пару дней ещё пару рассказов для почтенного Финна всё за ту же пару — тройку рублей. А дальше уже обращается к дру­гим издателям и становится под именем Шомера фабрикантом романов на идиш. Он — фабрикант, и он же — фабрика.

К 1888 году, когда Шолом-Алейхем разразился своей гневной филип­пикой, Шомер издал более пятидесяти многотомных романов! Кстати, Шолом-Алейхем в статье упоминает, что он их все прочитал! А за один 1888 год в свет вышли 26 (!) “занимательных” романов. “Хохстинтерес­санте” — назывался это жанр на идиш. Вполне фабричный масштаб произ­водства.

Что это были за романы, которые так жадно читали и так страстно критиковали? Да что уж — любой книжный лоток завален по­сейчас подобными, …страшными и чувствительными городскими сказками для взрослых.

Шомер храбро заселил еврейские местечки героями, перекочевав­шими из “Парижских тайн” и “Арлезианских страстей”. Шамес, синаго­гальный служитель, оказывался в финале герцогом, в объятия его падала прекраснокудрая дочь шойхета. На пути к финалу героев преследовали лютые злодеи, гонявшиеся за ними по мрачным подземельям, “роковые страсти” схлёстывались с “неземной любовью” и так далее, и так далее.

Сюжеты Шомер твёрдой рукой заимствовал у французов, на его страницах улочки штетлов Галиции и Беларуси содрогались от тяжкой поступи благородных графов монтекристо и коварных заговорщиков рошфоров — и те, и другие, впрочем, звались Хаимами и Янкелями. Народ зачитывался, оторваться было невозможно.

“Еврейская некультурная девушка, — объясняет энциклопедия Брокга­уза и Эфрона, — уже искала в книгах более современные и увлекательные темы”. Вот этому спросу, дескать, и соответствовали романы Шомера.

Мне кажется, что зря кивать на “некультурных девушек” не сле­дует. Разве что у них больше времени оставалось на лёгкое чтение. Но только они такую бы славу Шомеру не доставили. Жаждали читать о невероятном все.

А тут ещё это невероятное “вдруг” говорит на родном языке. Все и читали запоем, и никто не задавался вопросами, откуда в местечках бе­рутся подземелья с сокровищами и замки с темницами? На самом деле брались они из романов Дюма, Поль де Кока и Эжена Сю. Самые знамени­тые закрученные сюжеты Шомер заставил заговорить на идиш. Но вот чего он не допускал, так это “безнравственности”. Щедрый на невероят­ные положения и буйный романтический вымысел, здесь он соблюдал жёсткую границу. Ни один отец семейства не счёл бы неприлично опасным для дочерей читать эти книги. Какой бы “огонь” ни “пылал в крови” влюб­лённых героев, Шомер, смело ломая сюжеты, шёл на самые фантастиче­ские чудеса, лишь бы не дать им “пасть в объятия”, прежде, чем соединит их самым законным браком.

Однажды в романе “Подрядчик” ничего не удалось поделать, и адюльтер состоялся — так автор громил поведение своего героя самыми ужасными словами, да и их не хватало. Он (герой — подрядчик, соблазнив­ший жену заказчика) был явлен как живое олицетворение всевозможных пороков. Даму тоже пощадили не очень, хотя, по мнению автора, она, как существо болезненное и обманутое, всё-таки заслуживала снисхождения. В финале влюблённая пара принимает небесные кары смертью (женщина) и страшной болезнью — что хуже — мужчина.

Никогда не устаёт Шомер обрамлять головоломные сюжеты своих романов назиданием, наставлением в жизненных правилах. Он всерьёз считал, что романы его воспитательные, и их занимательность — как са­харная глазурь на полезной, но невкусной пилюле поучения. А разве не то же самое говорим мы о любой сказке?

Итак, Шолом-Алейхем считал, что Шомер изуродовал литературу, не выводя в книгах жизненных характеров, реалистических ситуаций, со­циальных и психологических проблем. Да, этого Шомер не умел, это умели сам Шолом-Алейхем, Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом Аш, Перец и др.

Но Шомер своим лёгким естественным стилем, увлекательными сюжетами, фантастическими и романтическими персонажами приохо­тил к чтению на идиш многие тысячи людей. Пусть он был однообразен в эпитетах, неоригинален в диалогах, неправдоподобен в ситуациях, зато его было легко пересказывать, дополняя собственной буйной фантазией в беспощадно долгие зимние вечера…

…Сейчас Шомера уже не прочесть. Он остался легендой становления еврейской идишистской литературы. В отличие от упоминавшихся клас­сиков, он остался целиком в идиш, полностью растворён в нём. Его не пе­реводили. Во многом спасла его имя от забвения как раз гневная критика Шолом-Алейхема.

…Один из романов Шомера назывался так: “Негр Отелло — знамени­тый роман известного философа Шекспира, значительно нами исправлен­ный и улучшенный”.

В предисловии автор писал: “Этот знаменитый роман обладает сверхъестественной силой разжигать кровь читателей как бенгальский огонь. …До напечатания мы дали роман для прочтения многим видным ли­цам, и сами видели, как у них струились слёзы из глаз, и страшный холод пробегал у них по костям; а весьма образованная В., прочтя роман, почув­ствовала себя крайне ослабленной”». (75)

Стилю Шайкевича в дальнейшем пыталось подражать множество рванувших в новый коммерческий проект (таким виделся им еврейский театр) лихих и неразборчивых драмоделов. Но куда там…

 Глава четвёртая

Первые достижения классиков еврейской драматургии были рукопис­ной экзотикой. Так же экзотичны были их судьбы. Вот немного о первой идишистской пьесе — «Серкеле» доктора Соломона (Шлойме) Эттингера:

«…Пятиактная пьеса “Серкеле” написана около 1830 г., в период учёбы Эттингера на медицинском факультете Львовского университета, но из цензурных соображений при жизни автора так и не публиковалась. После смерти драматурга дефектная копия рукописи попала в руки одного книготорговца, который решил её напечатать на свой страх и риск.

Пьеса, увидевшая свет в 1861 г. в прусском Йоганнисберге, быстро завоевала сердца читателей. Главная её героиня — хитрая торговка мукой Серкеле, которая держит своего кроткого мужа Мойше Данцкера под каблуком. Когда её брат, богатый купец, долго не возвращался из поездки на чужбину, Серкеле, полагая, что того уже нет в живых, составляет фальшивое завещание и незаконно присваивает себе чужое наследство. Собственную дочь, глупую Фрейду-Алтеле, она балует, а дочь брата, бед­ную Гинду, оставляет без средств к существованию. Однако в последнем акте брат благополучно возвращается домой. Серкеле разоблачена, спра­ведливость торжествует.

Пьеса написана живым колоритным языком и считается первым произведением на идиш, имеющим литературную ценность.

Недаром лингвист и литературовед Макс Вайнрайх назвал Эттин­гера “прадедушкой еврейской литературы”. Писатель А-Б. Готлобер вспо­минает, как в 1837 г. во время пребывания в Замостье, почувствовал себя неважно. Опасаясь эпидемии холеры, он вызвал врача. Доктор Эттингер осмотрел его и сказал: “Что вам холера? Лучше я почитаю вам свою “Сер­келе”. Он прочитал пьесу, и Готлобер выздоровел…». (76)

 Одесский журналист, публиковавшийся под псевдонимом Трембач, высказался по поводу пьесы Эттингера:

«…”Серкеле”…действительно отличается замечательными досто­инствами в литературном и драматическом отношении, и будь она напи­сана на европейском языке, она, наверное, могла бы завоевать себе почёт­ное место между лучшими произведениями драматической литературы. На жаргоне же это произведение крупного таланта ходило в рукописи по всем домам цивилизованных евреев, и только…». (77)

Но «замечательные достоинства» в литературном и драматическом отно­шении», присутствуют, прежде всего, в произведении «жаргонной» литера­туры, и возвеличивают её!

Распространения пьеса не получила. Не было ни типографий, не было и, собственно, еврейской сцены. А снисходительная похвала Трембача вызы­вает в памяти анекдот о «плохом» солдате Рабиновиче, который всё же ста­рается…

Непростая судьба была и у первой пьесы упоминавшегося Авраама-Бер Готлобера. Опять рукопись…

Комедия «Покрывало, или два венчания в одну ночь», созданная в 1838 году, была одной из самых театральных комедий в просветительской литературе. Долгое время она ходила в рукописи, пока с многочисленными искажениями не оказалась в руках некоего Иосифа Верблинского, который опубликовал её под своим именем в 1876 году.

Публикация совпала с возникновением еврейского театра, и, соб­ственно, была этим самым возникновением спровоцирована. Пьеса до 1940 (!) года не увидела свет рампы. Возможные причины — бойкотирование по­ступка Верблинского, неспособность защиты Готлобером своих авторских прав, и нежелание признания изуродованного творения своим.

К этому можно добавить, что предложения автора к начинавшим ев­рейский театр лицам не включали эту пьесу. Возможно, автор искал для неё более сильных исполнителей, а может быть, уже не мог догнать терявшую при переписках авторскую интонацию и самобытность пьесу.

Но ученик Готлобера, «отец» еврейского профессионального театра Гольдфаден, активно использовал театральные принципы этой комедии.

Под её непосредственным влиянием он написал свою знаменитую пьесу «Два Куни-Лемеля», вошедшую в золотой фонд еврейского театра…

…«В Одесском литературном музее есть картотека имён литера­торов, связанных творчески и биографически с городом и регионом.

…Самая первая карточка гласит: “Аксенфельд И. — писатель для бед­ных евреев”. Так обозначил себя когда-то сам писатель …автор, пишущий на идиш.

Ровесник Пушкина, Израиль Аксенфельд провёл юность пламенного хасида, затем жизнь увела его, как и многих юношей его поколения, по до­роге эмансипации.

Он учился, жил в Лейпциге, затем поселился в Одессе, где служил го­родским нотариусом. На этот пост евреи почти никогда не допускались в России, но в Одессе случалось.

…В первой половине 19-го века Аксенфельд не дождался публикации своих сочинений. Его драмы и романы существовали только в рукописях и были доступны ограниченному кругу любителей, которые сами заказы­вали себе копии у переписчиков…». (78)

Аксенфельд искал выход, просил начальство помочь в разрешении от­крыть типографию для печатания книг на идиш — деньги он вкладывал свои. Но всё было напрасно.

«5 декабря 1852 г. Об отказе купцу Аксенфельду в просьбе открыть типографию для печатания еврейских книг.

Предписание Статс-секретаря Его Императорского Величества, князя Александра Голицына, одесскому градоначальнику об объявлении И. Аксенфельду решения по его просьбе.

Жительствующий в 1-й части г. Одессы, в доме барона Калма, та­мошний 3-й гильдии купец Израиль Аксенфельд утруждал Государя Импе­ратора всеподданнейшем прошением, поступившим 10 минувшего ноября, о дозволении ему открыть в Одессе типографию для печатания книг на еврейском языке, в чём Министерством Внутренних Дел отказано на ос­новании Высочайше утверждённого 24 ноября 1845 года положения о ев­рейских типографиях.

Покорнейше прошу Ваше превосходительство приказать объявить Аксенфельду с подпискою, что просьба его, за упоминаемым, последовав­шим по предмету оной, отказом, основанном на Высочайше утверждён­ном положении, оставлена без уважения, тем более, что изъятия из установленных правил допускаемы быть не могут, и о подобных домога­тельствах воспрещено входить с представлениями». (79)

Но чудо — иначе не сказать, произошло. Пусть через 10 лет после от­каза, пусть только одна вещь опубликована, но значение этого события огромно для истории еврейского театра в России.

«Вышел в свет трагикомический театр на простом еврейско-немец­ком жаргоне, первое из многочисленных сочинений г-на Аксенфельда, под названием “Первый еврейский рекрут в России”.

Продаётся у автора на Итальянской улице в доме Сикарда. Цена экземпляру 50 копеек серебром». (80)

В подтверждение исключительности явления приведу вот это:

«…В 1864 году друзья Аксенфельда обратились в “Общество распро­странения просвещения между евреями в России” (ОПЕ) с предложением купить у Аксенфельда все его рукописи за 400 руб. и издать их, но получили отказ, т.к. по уставу можно было издавать книги только на русском языке и иврите…». (81)

Так что же происходит в пьесе Аксенфельда?

«…Трагично обстоит дело в драме “Первый еврейский рекрут в Рос­сии”. Пьеса в 8 сценах вдохновлена историческим фактом, свидетелем ко­торому автор был сам. В 1827 году до еврейского населения был доведен указ императора Николая Первого, обязавшего круговой порукой каждую еврейскую общину доставить в армию определённое число рекрутов. Вспомним, что военная служба при Николае Первом продолжалась 25 лет!

Пьеса открывается собранием Кагала, на котором женщины бьются в рыданиях и умоляют старейшин общины не подписывать полученной от начальства страшной бумаги. Так — по-детски — надеются они отвести удар судьбы, отнимающей у них сыновей.

Один из главных героев, образованный коммерсант и интеллигент, объясняет общине, что можно смотреть на этот закон как на монаршую милость, так как, уравнивая евреев с другими в обязанностях, царь, мо­жет быть, имеет намерения уравнять их с остальными подданными в правах.

Заметим, что этот ошибочный тезис сценического персонажа, Арона Вейсмана, разделяли ещё лет 50 почтенные деятели Хаскалы, вклю­чая многолетнего главного раввина Одессы Шимона Швабахера.

Дальше этот же Арон находит выход — город должен отдать в сол­даты смельчака и шутника Нахмана. Его острый язык многим несимпати­чен, но как скрутить независимого и сильного парня? Наш либеральный просветитель даёт совет поймать Нахмана на крючок любви. Что зна­чит начитанный человек!

Ослеплённый любовью, бедный Нахман поверил сказочке о том, что милая Фрума согласится стать его женой только при условии, что он пойдёт в солдаты. Дело сделано, хитрость удалась. Община может спать спокойно до следующего рекрутского набора. Но ещё не конец. Ведь девушка действительно любит весёлого, доброго Нахмана. Когда она узнаёт, какую он принёс жертву во имя их любви, то сердце её не выдер­живает.

Итак, “он” закован в цепи и отправлен на четверть века в невыно­симую даль, а “она” от горя и отчаяния умирает. Трогательной сценой с монологом матери Нахмана, где она, над уже бездыханным телом де­вушки, рассказывает ей о преданности и сердечности своего сына, завер­шается пьеса…». (82)

Позже, уже в 30-х годах 20-го века, драматург Липе Резник переосмыс­лит хрестоматийную классику, и добавит пьесе второе название — «Сказка о женихе и невесте».

…В рядах еврейских «жаргонных» драматургов заметна фигура Ицхока-Иоэля Линецкого, комедии которого «Выборы» Иосиф Петриковский адресо­вал эти строки:

«…он выставляет еврейские выборы со всеми оригинальными, но ни­чуть не доброкачественными церемониями при избрании ратмана. Тут, как в калейдоскопе, проходят пред вашими глазами мастерски очерченные портные, сапожники и другие мастеровые, с их оригинальным складом речи, шуточками, прибауточками, забористыми словами, молодецкими ухватками, причём все эти портные, сапожники, шапочники приводят уморительные, но к делу не идущие цитаты из Библии и Талмуда, что вот мол, и мы на этом собаку съели, и не ударим лицом в грязь;

…Всё это разношерстное общество очерчено такими могучими штрихами, таким глубоким юмором, каждое слово дышит знанием народной жизни…». (83)

Но наиболее развёрнутую информацию о Линецком предоставляет не­заслуженно забытый поэт, переводчик, историк литературы и театра, одес­сит Ирма Риминик:

«…В 70-х годах Линецкий стоял во главе еврейской литературы. Его современник Иосиф Петриковский писал о нём: “Любой писатель, за исключением Гольдфадена, не так любим народом, как Линецкий. Только лишь появится его новое произведение, как его сразу же начинают читать, пересказывать, а лучшие места и лучшие изречения уходят в народ, превращаясь в пословицы”.

Шолом-Алейхем, характеризуя деятельность Линецкого в 70-х годах, писал в своей “Народной библиотеке”: “Каждое новое произведение Линецкого распространялось среди еврейского населения; млодёжь учила его на память, женщины и девушки много и охотно смеялись, а старики видели, как смеются над ними, но при этом и сами смеялись. Одним словом, это было такое время, которому можно дать имя “Время Линецкого”. Он занимал в еврейской литературе место наипопулярнейшего писателя, которого, по выражению Петриковского “иначе, как еврейским Гоголем, не назовёшь”, или же, по утверждению Шолом-Алейхема, “чьё имя лишь стоит назвать, чтобы вызвать улыбку у еврейского читателя”…

…Особенно привлекало в произведениях Линецкого наличие готовой театральной формы, формы диалога, в которой написаны его песни.

Под каждой песней указывалось, как её нужно исполнять, и предлагались наиболее возможные для неё мелодии. Это свидетельствует, что Линецкий писал свои песни не только для чтения, а и для исполнения на сцене…». (84)

…После возведения Эттингера в полушутливый ранг «прадедушки ев­рейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорим принял, уже вполне уважи­тельно поднесённый, титул «дедушки еврейской литературы».

Менделе, чей отец ведал коробочным сбором, прекрасно понимал проблему, в 1869 году выведенную им в комедии «Ди таксе, одер Ди банде штот баалей тойвес» («Такса, или банда городских благодетелей»). И опять слово Петриковскому:

«…В комедии «Такса» могучими взмахами недюжинной кисти он даёт нам картинки, опытной рукой выхваченные из закулисной и показной дея­тельности еврейских заправителей бердичевской «коробки», которые вкупе с целою плеядою прихвостней и других рыцарей печального образа, вроде реб Сподыка, с ревностью, достойной лучшего дела, переводят в свои бездонные карманы общественные деньги, оставляя несчастных бед­няков пухнуть с холоду и голоду, прозябать в невежестве и суеверии.

Личности эти так метко очерчены, такою жизненною правдой ды­шит каждый факт, что любой бердичевский старожил назовёт вам всех этих беспардонных эксплуататоров их настоящими именами.

При появлении в свет этой комедии гнездо грабителей бердичевской “коробки” переполошилось, и как мне передавали за факт, г-н Абрамович должен был выехать из нашего еврейского вертограда…». (85)

Ещё бы не всполошиться! Если бы к тому времени уже существовала еврейская сцена, то представьте себе, каков был бы эффект!

А изгнанный в Одессу Менделе теперь уже всячески содействовал ста­новлению еврейского театра, твёрдо веря в его будущую звезду.

 Глава пятая

Возможность, пусть даже теоретическая, появления идишистского те­атра в Одессе спровоцировала его противников на решительные поступки. Ладно, литература на идиш для распространения идей Гаскалы — ещё по­нятно. Терпение иссякло после сообщения в одесской прессе 1862 года о поступлении в продажу пьесы И. Аксенфельда «Первый еврейский рекрут».

Для опасений основания были. В Германии, Франции и других странах Европы евреи, вконец «просветившись», уже довольно активно занялись те­атром. И, что совершенно неожиданно, вполне успешно! Этот неприличный феномен требовал исследования…

«…Говоря о национальностях по отношению к театральным подмосткам, невольно останавливаемся на вопросе о значении на них изра­ильского элемента. Насколько он в нём деятелен? Какой характер сооб­щает театральному делу его в нём участие? Вот вопросы, небезынте­ресные для друзей драматического искусства…

…Вагнер разработал этот вопрос с одной стороны в своём “Еврей­стве в музыке”; теперь является работа Эдуарда Девриена под названием “История немецкого театрального искусства”. Недавно вышел 5-й том этого любопытного сочинения; в нём автор говорит следующие правди­вые слова о евреях:

“В прошлом столетии и в первые десятилетия нынешнего века евреи принимали очень незначительное участие в театральном деле. Вдруг с 30-х годов они появились в большом количестве в опере и драме, и многие из них успели отличиться. Отчего так?”

Не желая самостоятельного ответа думающей публики, автор торо­пится предложить свою версию:

…Дело в том, что с этого времени театральное дело оказывается прибыльным, …если на нём отличиться, …но для благородства и достоин­ства искусства едва ли желательно слишком сильное в них вторжение ев­рейского элемента…». (86)

Не комментируя суть статьи, обращу внимание лишь на уже высказанное выше соображение: не имея за­частую возможности заработать, часть евреев интуитивно почувствовала в театре надежду на выживание, оказавшись к нему вполне способной. А в Одессе принимали меры. Господин Федертер действовал на опережение, защищая от идиш и театра на нём всех подряд:

«Г-н Ф-д-р…говорит, что я…еврейских борзописцев Аксенфельда, Эй­хенбаума и пр. поставил чуть ли не на одну доску с Шевченко…

…Если г-н Ф-д-р не читал литературных произведений еврейских пи­сателей, …то каким образом он мог судить об их достоинствах?

Евреи же, которые читали и то, и другое, утверждают, что неко­торые из удачных произведений г-д Аксенфельда, Эттингера, Готлобера на жаргонном еврейском диалекте ни в чём не уступают гениальным творениям Шевченка и Основьяненка. Глубокая мысль и чувство всегда останутся таковыми, в каком бы виде они не проявлялись, и чрез какой бы язык они не прошли». (87)

Между тем, еврейская тема, еврейская история, были уже чрезвы­чайно востребованы в театральной жизни города. Обращение к этой теме гарантировало, в том числе, и коммерческий успех:

«…в бенефис г-жи Быстровой русской труппою на одесской сцене шло представление 5-актной драмы “Менахем бен Израиль” при участии ев­рейского хора. Эта пьеса, как кажется, исключительно предназначалась бенефицианткой для еврейской публики, …которой в Одессе великое мно­жество. …Бенефициантка не ошиблась в расчёте: театр сверху донизу был переполнен еврейской публикой…». (88)

«…в бенефис г-жи Пасхалис дана была опера “Моисей”, имеющая на одесской сцене специальный успех, так как она привлекала всегда в театр необозримые массы евреев. Галерея была до того переполнена евреями, что полицейские власти вынуждены были ограничить число продаваемых билетов в этот ярус. Многие купоны и ложи верхнего яруса вмещали в себя 9 — 10 душ. К 6-ти часам вечера все билеты были уже распроданы. …Не только в театре, но и вне театра толпились массы евреев». (89)

«…Фолетти роскошно поставил россиниевскую оперу “Моисей.” (Полное название — “Моисей в Египте”. Ф.М.).

Весь эффект сосредотачивался, конечно, на моменте перехода Мои­сея через Чёрное море, а затем и потопления в нём Фараона с его войском. Чёрное море изображалось полотном, окрашенным в синее, под которым барахтались на четвереньках солдаты одесского гарнизона. По знаку ма­шиниста они, то поднимались, то опускались, и приходили в требуемый момент в такое беспорядочное движение, что получался полный эффект разъярённых волн». (90)

«Нам сообщают из достоверных источников, что молодой автор г-н Ефим Деранков готовит к постановке на сцене Мариинского театра драму в 5-ти действиях с эпилогом, под названием “Жиды”, с участием хора еврейских певцов в числе 50 человек…». (91)

«…в бенефис г-жи Самойловой — “Иосиф Прекрасный”, драма из еврей­ского быта». (92)

«…в театре в здании цирка во второй раз пятиактная комедия, соч. О. Нотовича “Брак и развод”. Сюжет взят из еврейской жизни.

…Подобные сюжеты, как “Гаман”, “Жидовка” (в русском переводе — “Дочь кардинала”. Автор — Жак Франсуа Галеви, известный еврейский поэт и музыкант, сын кантора, классик французской музыки. — Ф.М.), привлекают в театр массу евреев». (93)

«В театре на Александровском проспекте: Дьяченко. “Мотя”, воде­виль в одном действии; в субботу — “Дебора” в 5-ти д., из еврейского быта». (94)

«На днях в Мариинском театре театральным хором и хором Брод­ской синагоги с участием С.М. Лаврова дан будет большой вокальный кон­церт». (95)

«В Мариинском театре …представлено будет в первый раз “Гаман, персидский царедворец”, историческая драма в 5 д., переделанная с немец­кого. Сюжет заимствован из древнееврейской истории». (96)

Пожалуй, достаточно. Евреи и сами стремились оказаться на сцене. Но еврейской ещё не было, а на русской, в отличие от безусловных успехов своего древнего собрата Алити­роса, гармонично вмонтироваться в чужую театральную школу они не сумели.

Большего достигли в демонстрации готовности к ассимиляции, но и здесь не получили безоговорочного одобрения.

«…Еврейские приказчики во второй уже раз являются на нашей сцене, и являются не без успеха, …театр был полон, …успех с материальной сто­роны заслуживает полного сочувствия: люди служащие, и, конечно, доро­жащие своим временем, употребляют его на изучение ролей, на репети­ции, лишь бы помочь своему бедному собрату…

Что касается артистической стороны этого спектакля, то строгие критики придерутся, конечно, то к тому, то к другому выражению или жесту, забывая, что это играют не артисты, а любители с благотвори­тельной целью, да ещё евреи, из которых ещё очень немногие говорят чи­сто по-русски.

Что до нас, то (за исключением господина Мучника, у которого дик­ция и жестикуляция действительно отдаются еврейством) мы видели пред собою не евреев — любителей, а русских актёров.

Г-ну Городецкому принадлежит, конечно, первое место в спектакле.… У этого молодого человека есть сценический талант, и жаль, если он не будет стараться отработать его.

Г-н Бернфельд свободен на русской сцене, и, главное, на сцене совер­шенно русский, а это уже большое достоинство. По-моему, еврей, высту­пая на сцене, должен, прежде всего, стараться о том, чтобы выйти не евреем, а русским (без этого он и не должен выходить); игра — это для него второстепенная вещь.

Вот почему мы посоветовали бы г-ну Мучнику, сыгравшему такую огромную роль, как Делакторский, не являться более на сцене в русской пьесе (несмотря на то, что он говорит довольно правильно и играет не­дурно), потому что в нём слишком вкоренились и провинциально-еврей­ская жестикуляция, и какой-то талмудический напев, которые очень не­приятны для глаза и слуха европейца…». (97)

Унизительная снисходительность пусть не станет главным моментом в обсуждении публикации. Важнее другое.

Автор, не отдавая себе отчёта, предлагает евреям подумать о своих возможностях при наличии национального театра.

 В самом деле, востребо­ваны будут талант Городецкого, Бернфельда и их товарищей. На месте ока­жется г-н Мучник, которому не советуют появляться на сцене в русской пьесе, ведь его дикция и жестикуляция «отдают еврейством», и «слишком вкоренились провинциально — еврейская жестикуляция и талмудический напев».

Как по мне, то указанные исполнители, по всем требованиям, обла­дали безусловными способностями именно к еврейской сцене.

Глава шестая

 …Разговор об одесских евреях-любителях, усилия которых и мечты о те­атре ограничивались лишь попытками участия в деятельности театра рус­ского, не исчерпывается приведенными выше свидетельствами.

Но попытки играть на чужом поле никогда не приводили к успеху. Одесса, «столица евреев России», на возникновении у себя еврейского те­атра не настаивала, а русский театр здесь блистал преувеличенной нацио­нальной чистотой, соблюдаемой безукоризненно…

 Вдали же от Одессы наблюдались другие тенденции.

…В истории еврейского театра есть вполне очевидная со «школьным те­атром» параллель, имеющая, впрочем, принципиальные отличия.

Заглянем в Житомирское раввинское училище, являвшемся, по мет­кому определению Осипа Лернера, «рассадником просвещения евреев Рос­сии». О самом Лернере, знаковой фигуре в еврейской театральной истории, речь впереди.

Раввинское училище призвано было готовить казённых раввинов и учителей еврейских училищ. Но лишь немногие выпускники посвящали себя раввинской деятельности. Сюда стекались евреи, имевшие тягу к просвеще­нию. В программу обучения входили как еврейские, так и общеобразова­тельные предметы, что позволяло окончившим курс поступать в универси­теты.

За двадцать с лишним лет до появления в Одессе группы еврейских артистов под руководством Израиля Розенберга в «закоренелом» городе Бердичеве произошло событие, положившее начало профессиональному театральному движению у евреев в России.

Одессит Менаше Моргулис, обучался в 1850-х гг. в Житомирском училище, где его внимание привлекли два равви­ниста, имена которых остались неизвестными. Автор обозначил их как X. и Y.

«…Специальностью X. и Y. была сцена. Их прозвали, поэтому, драма­тургами. Очень долго они занимались по ночам. По временам слышны были напевы мелодий из разных опер, преимущественно из “Нормы”. Один дру­гому читал какие-то рукописи, но никто не мог узнать, в чём дело. Дога­дывались только, что затевается что-то …неслыханное …светское.

Когда стали добираться до общего шкафика, то на первом месте оказалась “Энеида” Вергилия, переделанная на малорусский говор Котля­ревским, драматические произведения Шиллера, Гёте и др.; рукописи на жаргоне и малорусском языке, разные песни и т.д. Несомненно стало, что готовится что-то для сценического искусства.

Загадочно было только одно: где раввинисты, будущие проповедники народа и наставники юношества, выступят на сцене. …Недолго, однако, эта пара заставляла себя ждать, …на каникулах оба потянулись в Бердичев, где было много раввинистов. …Там они наскоро сколотили из них порядочную труппу.

О женском персонале незачем было задумываться: более смазливых …затеяли переодевать в женщин. Для того же, чтобы …получить разре­шение начальства, решили открыть …ряд спектаклей в пользу раненных воинов в Севастополе.

Это было как раз в разгар Крымской кампании. В Бердичеве тогда находилось много военных, генералы ухватились за эту мысль, сняли го­родской театр и предоставили его раввинистам.

В то время во всём Юго-Западном крае ставились исключительно польские пьесы, которые русскими не посещались; а тут вдруг объявлен репертуар из русских, малорусских и жаргонных пьес. На первый раз по­ставлена была пьеса из быта еврейского кагала на жаргоне, мелодрама с песнями.

…Публика состояла из военных и евреев. В Бердичеве первая пьеса наделала большого шума. …В городе только и слышны были разговоры о спектакле, …военные потребовали вторичной постановки той же пьесы, которая им очень понравилась. Хотя они жаргона не понимали, но смысл пьесы им был понятен. Притом некоторые из раввинистов прекрасно про­водили местные типы, которые военным были известны из жизни.

…Еврейская пьеса шла несколько раз и встречалась с тем же энтузи­азмом; затем ставили ещё малорусскую пьесу и одну русскую…

…Окончились каникулы, и труппа возвратилась восвояси. X. и Y. пе­тушились, к ним подходить нельзя было — Шекспиры, да и только! …Но, как всё в жизни забывается, стали забывать и о бердичевских похождениях.

…Вдруг — новое обстоятельство, которое заставило опять загово­рить о них.

В одно прекрасное утро директор явился в училище, приказал со­брать всех участвовавших в представлениях, и объявил им Высочайшую благодарность за пожертвование в пользу раненых в Севастополе воинов. Весь институт ликовал, а X. и Y. сделались героями дня…». (98)

Итак, вот начало истории. Вполне очевидным является факт, что первые усилия по созданию еврейской сцены в Российской Импе­рии совершались не в Одессе.

И еврейская драматургия создавалась далеко за пределами Одессы, и первые сценические опыты евреев на еврейской же сцене происходили не в нашем славном городе. Попытки одесских евреев выйти на настоящую сцену удовлетворялись сценой русского театра. И этого им было довольно…

Вернёмся в Житомирское раввинское училище. Там театр вообще, и особенно свой, создаваемый на идиш, был непременным условием и ин­струментом в воспитании студентов. Обращение к избегаемому одесскими просветителями мощнейшему рычагу воздействия здесь было постоянным:

«…Об очередном представлении учащихся раввинского училища вспоминает еврейский писатель Авраам-Яков Паперна.

…в Жито­мир прибыл знаменитый еврейский учёный Хаим-Зелик Слонимский. Его жена Сара была высокообразованной женщиной. Она …привезла из Вар­шавы мелодраму на идиш «Серкеле» доктора Соломона Эттингера, кото­рая ей очень понравилась. Она любила читать её вслух.

…Летом 1862 г. Саре Слонимской пришла в голову идея поставить «Серкеле» силами учащихся раввинского училища.

…Она распределяла роли, репетировала, подбирала декорации. Спек­такль, на котором присутствовали учителя раввинского училища и жи­томирская интеллигенция, произвёл фурор. Учащиеся играли здорово, больше всех выделялся Гольдфаден, ученик 5-го класса, красивый, стройный молодой человек, игравший главную роль — Серкеле…». (99)

Возможно, смелость в принятии решения о постановке была обуслов­лена легендарным успехом постановок в Бердичеве, о котором я писал выше. Смелость г-же Слонимской придавал и уже апробированный опыт «первопроходцев» в исполнении женских ролей мужчинами. К этому опыту Гольдфаден вынужденно прибегнет впоследствии…

…Театральные выступления не были эпизодическими явлениями в жизни учащихся Житомирского раввинского училища, а стали своего рода укоренившейся традицией…». (100)

 Глава седьмая

 …Дикая мысль о возможности евреям появится на своей, националь­ной сцене, начисто отрицалась литературой и театром. Еврей, подавляемый в самоидентификации, мог появиться в национальной одежде лишь на русской сцене, и исключительно в карикатур­ном виде.

«…Первое впечатление от еврея в русской литературе — это впе­чатление комическое. …Еврей, прежде всего, смешон. Смешны его жесты, его разговор, его одежда, манера», — писал Д. Заславский. (101)

Способствовал уничтожению самой мысли о появлении актёра — еврея одессит Павел Вейнберг. Его последователи по сей день ошибочно воспринимаются как подлинные еврейские артисты…

 

Дебют Вейнберга состоялся 13 июля 1864 года. В антракте он «в национальном костюме польского еврея с большим успехом рассказал ко­мическое стихотворение». (102)

Зрители театра в основном были русские, коих и веселил милейший Павел Исаевич…

«…Юный, длинный, безбородый, с типичным носом, с тонкою улыб­кой на бледных губах, Павел Исаевич Вейнберг, во фраке, рассказывал в старом городском театре весёлые анекдоты, которые он называл “сцены из еврейского быта”.

…Открытие одесско-балтской железной дороги дало одесским юмо­ристам и любителям анекдотов неисчерпаемую тему. …Вейнберг подхва­тил черту момента и стал с необыкновенной изобретательностью “вы­думывать анекдоты”, в которых осмеивал трусливых смельчаков, пу­стившихся в рискованные путешествия. Героями этих анекдотов всегда были евреи, с теми внешними их чертами, которые он подметил на ново­прибывших в Одессу инородцах», — писал А. де Рибас. (103)

…«От Пушкина и почти до наших дней русская литература в еврее видела, прежде всего, внешний его облик, и в этом облике, прежде всего, отмечала комические черты. Русская литература всегда с насмешкой от­носилась к еврею, — иной раз с добродушной, иной раз с холодной и жесто­кой, нередко грубой. Не говоря уже о низкопробной антисемитской белле­тристике, — все рассказы Лескова о евреях — это ряд грубоватых армей­ских анекдотов…». (104)

И в театре с середины 19-го века создаётся российский сценический стереотип корыстолюбивого еврея, человека, не имеющего ни чести, ни со­вести, способного на всё ради наживы. Высмеиваются национальные черты характера, неумелая русская речь и диковинная пластика.

Преступный прагматизм еврея противопоставляется непрактичной, идеалистической душе русского человека…

…Павел Вейнберг всё чаще стал появляться на любительских сценах. Пробовал выступать в серьёзных пьесах, даже в «Ревизоре», где играл Хлестакова, но без особенного успеха. Из ролей ему удавались лишь роли инородцев. Здесь он давал волю своему умению перекривлять и шаржировать. На него обра­тил внимание антрепренёр городского театра Фолетти. И Павел Вейнберг пошёл в ход:

«Театральные представления, в которых участвует П. Вейнберг, рассказчик сцен из еврейского быта, постоянно отличаются какими-ни­будь происшествиями. …Вчера во время чтения этих рассказов какой-то молодой человек из евреев начал свистать. …Гвалт и шум в райке во время подобных чтений — самая обыкновенная вещь. Но сам рассказчик невозму­тимо хладнокровен, и со стоическим равнодушием выдерживает атаки своих соплеменников…». (105)

Желая зарабатывать таким способом, Павел Исаевич сам стал товаром, что его ничуть не смущало. Немного, правда, огорчало то обстоятельство, что всё чаще еврейское население избегало посещать театр, когда имя его сто­яло на афише. Но таковы уж правила игры. И Вейнберг играл…

Когда же еврейский театр был запрещён, а спрос на еврейскую тему, гарантирующую сбор, остался, то Павел Исаевич стал просто незаменим:

«В Мариинском театре была дана драма Писемского “Ваал”. Эта старая пьеса была выкопана, кажется, специально для господина Вейн­берга, так как в ней есть роль еврея, а этот артист, как известно, специ­ализировался на еврейском амплуа. Г-н Вейнберг был очень потешен, и без конца веселил публику…». (106)

Конкурировали с Вейнбергом многие:

«Рассказчику сцен из еврейского быта г-ну Богданову, так типично и мастерски изображающему смешные стороны русских евреев, можно предсказать значительный успех в Одессе», — писал «Одесский вестник». (107)

И правда, дело ладилось:

«Рассказчик — куплетист г-н Богданов продолжает доставлять удо­вольствие русской публике, посещающей сад Дезирова». (108)

Но всё чаще стали звучать робкие протесты:

«21-го сентября в театре Форкатти, во время передачи г-м Богда­новым сцены из еврейского быта, с галёрки раздался возглас: “Не надо! В театре нехорошо это передавать”…». (109)

Замечательный этот призыв достоин быть услышанным сегодня мно­гими людьми, желающими заняться еврейским театром. В начале своей истории он многое унаследовал именно от рассказчиков анекдотов, куплетистов и про­чих господ… Умельцев такого рода во все времена искать не приходилось..

Но кривлянья с искажённой речью никогда не были еврейским театром, а лишь постыдной его подменой…

(продолжение следует)

Примечания

62. «Московские заметки». «Голос», СПб, 19 августа 1880 г.
63. А. Орлов – «Исторический очерк Одессы с 1794 по 1803 год». Одесса, 1885 г., с. 75.
64. О. Губарь – «Энциклопедия забытых одесситов». Альманах «Дерибасовская – Ри-шельевская», № 45, Одесса, «Пласке», 2011 г.
65. Государственный Архив Одесской области (далее ГАОО), ф. 17, о. 1, д. 28, л. 6.
66. Напечатано в «С.- Петербургских Коммерческих Ведомостях», декабрь 1804 г., опубликовано Д. Атлас в книге «Старая Одесса, её друзья и недруги». Од, 1911 г., ти-политография «Техник».
67. Ганн — Фадеева (З. Р-ва). Из романа «Нумерованная ложа». Отрывок опубликован в книге Д. Атлас «Старая Одесса, её друзья и недруги», с. 90.
68. Самсонов – «Золотой город». Отрывок опубликован в книге Д. Атлас «Старая Одесса, её друзья и недруги», с. 101. Од, 1911 г., с. 143, типолито¬графия «Техник».
69. М. Кац – «Заметки о еврейском театре. Рабочий класс и новый театр». «Театр», Од, № 10, март 1919 г.
70. «Одесский листок», 15 августа 1894 г.
71. И. Гельстон. — «Начало еврейского театра во Львове». Альманах «Еврей¬ская стари-на», № 4 (71), 2011 г.
72. И. Риминик. — «У истоков еврейского театра». Журнал «Театр» (К), № 10, 1940 г., стр. 29-30.
73. Борух Чемеринский. – «Из воспоминаний еврейского актёра». «Еврейская лето-пись». Сборник 4-й, с. 121, «Радуга», Москва – Ленинград, 1926 г.
74. И. Гельстон. — «Начало еврейского театра во Львове». Альманах «Еврей¬ская стари-на», №4 (71), 2011 г.
75. А. Мисюк. – «Разбойник, шалун, убийца и сват…». «Мигдаль -Times», дайджест, Од, студия «Негоциант», 2005 г.
76. Л. Коган. – «У истоков еврейского театра». Альманах «Еврейская ста¬рина». № 2(73), 2012 г.
77. Трембач. – Письма незлобивого одессита. «Одесский вестник», Од, 2 июня 1882 г.
78. А. Мисюк. — Мост в Атлантиду. «Куда бы вас послал классик», Од, ЕОЦ «Ми-гдаль», 2010 г.
79. ГАОО, ф. 2, о. 1, д. 346, л. л. 4 – 4 об.
80. «Одесский вестник», 27 сентября 1862 г.
81. А. Чудновский. – «История еврейского просвещения в Одессе», с. 55 – 56, Иеруса-лим, 2010 г.
82. А. Мисюк. – Мост в Атлантиду. «Куда бы вас послал классик», Од, ЕОЦ «Ми-гдаль», 2010 г.
83. И. Петриковский. – «Еврейский жаргон и его литература». «Русский ев¬рей», СПБ, № 20, 14 мая 1880 г., стб. 467 – 468.
84. И. Риминик. – «У истоков еврейского театра». Журнал «Театр»( К), № 10, 1940 г., стр. 29.
85. И. Петриковский. – «Еврейский жаргон и его литература». «Русский ев¬рей», СПБ, № 20, 14 мая 1880 г., стб. 467 – 468.
86. Ок. М-ский. «Одесский вестник», 11 июня 1874 г.
87. «Одесский вестник», 27 июня 1863 г.
88. Письмо в редакцию. – «Одесский вестник», 4 апреля 1864 г.
89. Театральная хроника. – «Одесский вестник», 24 января 1867 г.
90. «Одесский вестник», 5 февраля 1870 г.
91. А. де Рибас. – Старая Одесса. «Одесские новости», 1 февраля 1909 г.
92. Д. и Л. – «Одесский вестник», 18 июня 1871 г.
93. «Одесский вестник», 23 января 1872 г.
94. Там же, 26 января 1872 г.
95. Там же, 7 сентября 1873 г.
96. Там же, 23 марта 1875 г.
97. Там же, 22 октября 1877 г.
98. М. Моргулис. — «Из моих воспоминаний». «Восход», СПб, май – июнь 1896 г., кн. 5 – 8, со стр. 177.
99. Л. Коган. — «У истоков еврейского театра». Альманах «Еврейская ста¬рина», № 2 (73), 2012 г. Цитата: С. Вайсенберг. – «К истории зарождения ев¬рейского театра». «Еврейская неделя», М, 1916 г., № 29.
100. Там же.
101. Из статьи Д. Заславского «Евреи в русской литературе». «Еврейская ле¬топись», Петроград – Москва, сборник первый, 1923 г., с. 59 – 86.
102. «Одесский вестник», 15 июля 1864 г.
103. Александр де Рибас. — «Старая Одесса». «Одесские новости», 29 марта 1909 г.
104. Д. Заславский. — «Евреи в русской литературе». «Еврейская ле¬топись», Петроград – Москва, сборник первый, 1923 г., с. 59 – 86.
105. «Одесский вестник», 24 декабря 1870 г.
106. «Одесский листок», 26 ноября 1885 г.
107. «Одесский вестник», 8 августа 1879 г
108. Там же, 2 сентября 1879 г.
109. Там же, 23 сентября 1880 г.