Германн помнит о том, что в предыдущем поколении евреи в Вене носили желтую повязку, должны были при встрече с австрийцем на тротуаре отходить в сторону, спустившись на проезжую часть… И все же Германн верит в то, что ассимилировавшись, они все будут такими же австрийцами, а его успешный бизнес позволит им сохранять благополучный уровень жизни…

Алла Цыбульская

МАРШ РАДЕЦКОГО, ВАЛЬС “ГОЛУБОЙ ДУНАЙ” И DANCE MACCABRE ДЛЯ ШЕСТИ МИЛЛИОНОВ ЕВРЕЕВ “LEOPOLDSTADT“ ТОМА СТОППАРДА

Пьеса с открытой развязкой. Спектакль, возвращающий людям право на слезы

— “Нет, нет, нет, не будем сейчас говорить об этом.
Слишком ужасно. Прошлое — Холокост — это было
все-таки почти век тому назад. Больше не повторится”.
— “Вы полагаете? А 7 октября 2023 года?
(Из случайно услышанного разговора за соседним
столиком в кафе в Бостоне. Осень 2024г.).

Бостонский HUNTINGTON THEATER открыл театральный сезон 2024-25 годов постановкой новой пьесы знаменитого английского драматурга Тома Стоппарда LEOPOLDSTADT.

Тема пьесы — трагедия Холокоста.

Это первая постановка этой пьесы, написанной в 2020 году, в Америке. Премьера была в Лондоне, в знаменитом London West End и получила четыре премии Лоуренса Оливье.

На фоне поднявшейся волны антисемитизма в Европе и в Америке несомненно это акция театра Huntington в защиту многострадального народа, преследуемого из века в век. И совершена она высоко художественными средствами. Прежде всего представленная на сцене пьеса захватывает тонко и мудро выстроенным драматургическим действием, вмещающим не только события от 1899 года до 1955 года, но и раскрывающим сознание людей, не предполагавших, что окажутся обреченными. Выбор для постановки этой пьесы — проявление последовательной позиции руководства театром, представившей в прошлом сезоне пьесу американского драматурга Дж. Хармона “Молитва о французской республике”. В ней речь шла об антисемитизме в современной Франции, время действия 2016-ый год. Моя статья об этой постановке “Ад, где твоя победа” была опубликована в “Заметках по еврейской истории” год назад.

И вот тема сегодня, неожиданно занимает все больше места в общественном сознании и реалиях сохраняемого предубеждения. Пьеса Т. Стоппарда наполнена личной болью. Эта боль вызывает мою собственную как отклик, как сострадание, и как мое чувство причастности.

Мне, воспитанной в любви к русской культуре, рано дали понять, что любить её я имею право, а считать своей не совсем. Вернее, я могу считать, но окружающие не позволят. И возникает воспоминание о словах мамы, услышанных в юности, когда мне рассказывали о гибели евреев в период Холокоста: “Тебе повезло родиться на 10 лет позже тех, кого отправили в газовые камеры. Иначе ты бы разделила их участь”.

Еще один наплыв, отчетливо звучит воскрешенный голос самого главного человека в моей жизни: “Анна Франк родилась в 1929 году. Я родился в 1925-ом. Это значит, я мог бы на ней жениться”.

Вот и набрела я на связь поколений. На неизбежное размышление о разбросанности еврейского народа, к которому принадлежу, среди других народов. О том, что принято талантливых людей еврейского происхождения причислять к национальностям народов, среди которых они живут. А им самим в любви к культуре и языкам тех стран, в которых оказались, фактически в них растворяться до тех пор, пока не загораются костры инквизиции, не начинаются погромы, не оглушает злодеяниями Холокост…

Еврей Кальман — венгерский композитор, еврейка Франческа Гааль — венгерская кинозвезда, евреи Густав Малер и Арнольд Шенберг — немецкие композиторы, еврей Генрих Гейне немецкий поэт…Евреи Жак Оффенбах, Дж. Мейербер — французские композиторы, и т.д.

Итак, возвращаюсь к постановке пьесы, вдумчиво и проникновенно осуществленной молодым режиссером Кэри Перлофф, которой спешу выразить уважение, благодарность и восхищение.

До начала спектакля сцена открыта, и зрители могут любоваться интерьером большой парадной гостиной, высокие потолки и стены которой оформлены в духе Арт-деко, мебель состоит из старинных резных по дереву кресел и стульев, в центре большой прямоугольный стол, накрытый, украшенный свечами, вблизи от него наряженная к празднику елка… У каждого свои ассоциации. У меня немедленно: “Как я люблю её в первые дни, когда о елке толки одни” …  Б.Пастернак “Вальс со слезой”. Так и озаглавливаю первую часть рецензии.  

                                              “ВАЛЬС СО СЛЕЗОЙ”

На сцене слева сбоку старинный застекленный книжный шкаф, заполненный красивыми томами, и сразу очевидно, что в доме обитают образованные, читающие и мыслящие люди… На другой стороне гостиной уютное канапе… А за ним старинное фортепиано. Мебель говорит о времени действия, о вкусах хозяев, о стиле жизни. Художник сценического дизайна — Кен МакДоналд. Ожидание начала спектакля прерывается внезапно счастливыми звуками вальса Иоганна Штрауса, и под них в гостиную впархивают почтенного возраста красивая и элегантная хозяйка-старшая в семье Эмилия Мерц — (Филлис Кэй), и молодые гости, одетые по-бальному. От облика изящных женщин глаз не отвести, все они словно сошли с картинок старинного журнала мод, а между ними незаметно проскальзывают с подносами три служанки (кухарка, горничная и няня) … Время действия первого акта —1899 год. Место действия — Вена.

Не хотелось бы пересказывать содержание, но пьеса так построена, что время от времени мне придется это делать, иначе невозможно показать связи родства, которые переплели четыре поколения, и две семьи, и те психологические изменения, что происходят в сознании людей под воздействием исторических катаклизмов.

Персонажей в пьесе так много, что подчас актерам приходится играть по две или даже по три роли. На сцене 30 персонажей, и их играют 23 актера! И это возможно единственное затруднение для зрительского восприятия. Актера уже успели узнать в одной роли, а в следующем акте он выступает в другой, и нужно быстро переключить сознание, чтобы не принимать одного за другого.

Итак, на первом плане оказывается первая пара — Гретль — (Бренда Миани) —необычайно тоненькая в зеленом длинном бархатном платье, склонившаяся в глубоком реверансе перед своим мужем — Германном — (Нэл Насер) — сыном Эмилии, приглашая его на танец… И вот они уже кружатся в вальсе, вместе со всеми…Кто еще?

Все действующие лица — члены двух породнившихся еврейских семей — Мерц и Якубович, проживающих в Вене — городе высочайшей европейской культуры и центре новейших художественных направлений и достижений. Каждый из них оказался в Вене, не ставящей между ними со стороны коренных австрийцев препятствий. Но не помнить о преследованиях в Украине, Галиции, Бессарабии, откуда их предшественники пришли, для старших невозможно. Актриса Филлис Кей в роли Эмилии наделяет её собственной женственностью и красотой. Но этой даме, одетой в изысканного покроя праздничное длинное платье, пришлось в прошлом девочкой бежать из её сожженной деревни от погрома, и пройти пешком путь от Киева до Львова…

А сейчас Германн и Людвиг( Фирдоус Бамжи) говорят о том, что обожествляют культуру: о новейшем искусстве, об оркестре, которым управляет Густав Малер, о Зальцбургском фестивале музыки, о писателе Гуго Гофманстале, о докторе Зигмунде Фрейде, об основателе сионизма Теодоре Герцле и его перезахоронении в Иерусалиме, о живописи Климта… И, кстати, в следующем акте на стене этой гостиной появится портрет Гретль в зеленом платье и с зеленой шалью, написанный самим Климтом (по сюжету пьесы). В пьесе, лишь упоминается, что Гретль убегает на сеансы позирования, захватив так идущую к её платью по более светлому оттенку зеленую шаль… Впоследствии этот портрет окажется важной вехой, знаменующей печальное прошлое.

Итак, кто еще танцует и ведет беседы в этот праздничный вечер, когда зажигаются огни на елке, и все собравшиеся, среди которых есть пары, состоящие из смешанных национальностей, и конвертировавшиеся в католичество или в протестантизм, празднуют христианское рождество?

Кстати, в пьесе ремарка указывает, что танцуют они под музыку Иоганна Штрауса — отца — Марш Радецкого, сочиненный в честь побед этого австрийского маршала. Но марш — это не танец. И позвякивание медных инструментов в оркестре ведет к ритмичной ходьбе, к шагистике, а не к танцу. Поэтому видимо режиссер Кэри Перлофф справедливо заменяет марш Вальсом Иоганна Штрауса- сына “На голубом Дунае” …И создает атмосферу незабываемого счастья…

В прекрасно изданном буклете к спектаклю прорисовано генеалогическое дерево переплетенных семейных связей. Назову дочь Эмилии Еву в юности (Рэчел Фелсейн), а затем взрослую Еву уже будет играть как свою вторую роль в спектакле Филлис Кэй.

А сейчас на празднестве танцует еще юная Ева — сестра Германна и жена Людвига Якубовича, среди гостей обаятельна Вилма (Сара Кори) и достоинством исполнен её муж Эрнст (Мабуд Ибрахимзаден,) совершенно очаровательна Ханна(Анна Теони ДиДжиованни) — сестра Людвига. … Кроме них гостями рядом со взрослыми присутствуют их дети — две девочки-двойняшки, мальчик, и спящее дитя, принесенное в корзине, которого мы не видим…

Исполнители

Все участники действия связаны друг с другом и по национальности, и по вероисповеданию поскольку многие евреи, сроднившись с австрийской культурой, восприняли как свою и христианскую веру. Германн принял католичество. Гретль — его жена-нееврейка. Она католичка. Поэтому простодушно спрашивает в преддверии праздника Песах: “ А что такое седер?” Они не скованы никакими ограничениями веры. Они выбирают спутников и спутниц жизни по сердцу. Эрнст также австриец, католик…

Все гости ощущают себя свободно в раскованной атмосфере праздничной Вены. Но из беседы, которую дальше ведут у края сцены Германн и Людвиг, выясняется, что некоторая тревога бередит их подспудно. Оказывается, живут они в особо предназначенной евреям части города под названием LEOPOLDTSTADT, которая была отведена евреям еще в 17-ом веке римским императором Леопольдом, и где в ту пору было убито огромное число евреев только за то, что они были евреями… И хотя об этом они может быть, и не знают, но ощущают, что полного освобождения от предрассудков по поводу евреев в обществе все-же нет. Что даже переход от религии иудаизма в католичество, не меняет общественного отношения к изгоям-евреям… И в обмене довольно горькими высказываниями Германна Людвигу окончания нет, и точка остается непоставленной.

Германн помнит о том, что в предыдущем поколении евреи в Вене носили желтую повязку, должны были при встрече с австрийцем на тротуаре отходить в сторону, спустившись на проезжую часть… И все-же Германн верит в то, что ассимилировавшись, они все будут такими же австрийцами, а его успешный бизнес позволит им сохранять благополучный уровень жизни… И передать его сыну. Но Людвиг возражает: “Ассимиляция не означает перестать быть евреем”.

В их беседе это существенный аспект, касающийся, по сути, всех евреев, живущих в рассеянии. Принимает ли общество европейских стран евреев как полноправных своих членов? Как выясняется, нет. В лучшем случае, общество может благоволить к иноверцам. Но даже, когда они отказываются от иудейского происхождения, и принимают католическую веру, зазор между теми и другими остается… Герои пьесы Тома Стоппарда в 1899-ом году еще не знают, какой мощный по стихии, сметающий их с земли, может оказаться этот зазор… Обсуждается и другой путь: путь в Палестину. Но Германн произносит, что, увы, справедливо: “Там нас не хотят арабы” …

И все остаются на своих местах… О том, как в Европе человеку еврейской национальности не будет возможности спастись, никто еще не знает. И что на чистокровных арийцах, связавших себя узами брака с евреями, это также отразится жесточайшим образом…

Вечер праздничный, все молоды, полны надежд, и такими запомнятся, когда наступят другие более тяжелые времена, меняющие их жизнь и облик. На внутренней стене дома, внезапно затемненной, проступят высветленные древнееврейские буквы, как пророчество беды… Такие впервые я видела в молитвеннике моей бабушки…Этот прием высвечивания скрытых смыслов и открытых тяжелых событий за пределами этого дома будет очень выразительно применен дизайнером Юки Изумихара и в последующих эпизодах.

Между тем, на этом празднестве рождества идут живые женские разговоры. Доверительна молоденькая Ханна с Гретль как со старшей подругой. Ханна приехала в Вену из Черновиц погостить, и познакомилась на улице (“да, да, представь себе”, — говорит она Гретль) с молодым офицером-немцем, его зовут Фриц, и он так очарователен, и проявлял уже ей внимание, и она влюблена, и хочет с ним встретиться, но он вдруг исчез… Что делать? И с такой юной искренностью звучат слова признания в первой влюбленности, передаваемой очаровательной актрисой, что зал оказывается во власти этой эмоции, идет вслед, внемлет, затихая… Живой момент воздействия драматической игры… Эти два персонажа выходят на первый план. Гретль советует написать ему письмо. А потом роняет странную фразу: “Он не заслуживает тебя” …

Откуда ей знать?

Откуда ей знать, становится понятно из следующей сцены….

Жизнь, молодость, соблазны, влечения плоти… И все-же, увидев замужнюю Гретль в квартире того самого немца, в которого влюблена юная Ханна, нельзя не испытать неприятный холодок. Этот двадцатилетний привлекательный Фриц (Сэмуэл Адамс) — связан с Гретль любовными отношениями. Он спрашивает: “Ты любишь меня? “ Она отвечает: “Я без ума от тебя, но любовь — это другое”. И после объятий она решает поставить точку в этом романе, явно чувствуя угрызения совести… Не думаю, что следует спешить осуждать Гретль. Не оказалась она твердокаменной, позволила страсти дать выход… Что ж, люди как люди… “Кто бросит камень?” Но ведь Германн все же будет знать об этой истории, и будет молчать, не устраивая жене скандала… Будет молчать, и она годы и годы, пока не попросит уже у замужней Ханны, матери двоих детей прощения. Та спросит недоуменно: “За что?” И фраза Гретль вдруг оборвется, повиснет как случайно оброненная… Без пояснений. Ханна ничего не узнает. Не узнает и Гретль, что Германн приходил к Фрицу, чтобы вызвать его на дуэль. И что Фриц, вполне зараженный антисемитизмом, ответил ему, что по правилам его полка он не имеет права вести дуэль с евреем. Тот отвечает, что он христианин. На что получает ответ, что, будучи евреем, тем не менее, он не может требовать дуэли. Моральная пощечина? Оскорбление? Да. Но прежде всего преграда, основанная на законах и установках общества. Разграничение подчеркнуто. Выплеснутый в лицо от гнева стакан воды дела не меняет.

И это атмосфера спектакля, в которой в узел затягиваются человеческие отношения, и все, что происходит, начинает все более сильно волновать зал. И не успеваем мы-зрители пережить чувства и ситуации персонажей пьесы, с которыми только, что познакомились, мы перемещаемся в события будущих лет, когда действует в пьесе и на сцене уже следующее поколение. Напоминаю, драматург прослеживает судьбы 4-х поколений!

И не только судьбы. Но и пути осознания роковой принадлежности к участи народа, называемого избранным. Избранным на что? На свое превосходство? Оно мнимо. Избранным на страдания и вечные гонения.

И эта тема выходит на первый план в постановке этой пьесы. Действие выстроено по датам: 1899-1900-ый, 1924-ый, 1938-ой, 1955-ый.

В начале среди гостей мы видим детей. Один из них — сын Гретль и Германна, ребенок лет 5-ти Якоб (его играют в очередь мальчики — Квин Мёрфи и Элиас Веттенгель).

И Якоб вдруг подбирается к верху елки, и рядом с христианской звездой украшает её шестиконечной звездой Давида. Окружающие приходят в недоумение. А Эмилия произносит: “Что вы хотите от ребенка, который на одной неделе был и крещен, и обрезан?” И присутствующие воспринимают эту реплику легко, с юмором, радуясь Рождеству и красавице елке……

“Стыдливая скромница
 в фольге лиловой и синей финифти
Вам до скончания века запомнится”

“Вальс со слезой” Б. Пастернак

 И в самом деле, до скончания века… Страшного века.

                                                                       ***

И вот уже в следующем акте, происходящем в 1924-ом году, после первой мировой войны, взрослый сын Гретль и Германа — Якоб (Мишка Яровой), защищавший свое отечество, возвращается с потерянным глазом и бездействующей после раны рукой. Он стоит, искалеченный на фоне стены дома, растерянный, печальный в луче прожектора, а над ним раскрывается вид на небо, пораженное налетами авиабомбардировок… Значит, защищать родину еврею можно. А быть на равных правах с представителями народа, среди которого он живет, нельзя… И не спасает принятое им вслед за отцом католичество… Слышатся тяжелые звуки грохочущей артиллерии… И сопровождающей трагично звучавшей музыки, сочиненной для спектакля Джейн Шоу…

Люди всегда мечтают о лучших временах, а подстерегают их худшие… В 1924-ом году уже появляется такая зловещая символика как свастика.

                                                           ***

Из моего прошлого.

— “Сашенька, ты приготовил урок?” — спрашиваю я.

— “Да”, — отвечает он. И вдруг на личике семилетнего мальчика появляется тень раздумья, словно он размышляет можно, или нельзя что-то сказать мне. Потом преодолевает сомнение, и говорит: “У нас дядя Нюня очень болен. И он даже пропустил два седера”. С мальчиком я занимаюсь музыкой. Его дедушка знаменитый ученый физик, академик. Празднование еврейского Песах под запретом. Правда, под запретом и празднование православных праздников (Наш разговор происходит зимой в 1968-ом году в Ленинграде).

Я хочу вернуться к событиям пьесы и спектакля, предшествовавшим 1924-му году. Еще в той дали, когда герои праздновали Рождество, через несколько месяцев они отмечают ПЕСАХ — праздник Исхода евреев из Египта, из рабства. И хотя в их семьях евреи перемешались с австрийцами, празднество разделяют все дружно. Дети спрашивают почему на других религиозных празднествах много вкусной еды, а при отмечании праздника Песах на столе всего немного, едят мацу, и полагается пробовать горьковатую траву-амикофен… И получают объяснения о суровом времени, которое эта трава знаменует…

Большая, разросшаяся семья… нам предстоит узнать всех её представителей на протяжении более, чем полувека. В 1924-ом году уже возникает тема отсутствия своей страны у евреев. Настораживающе звучат реплики об антисемитизме. В Европе евреев не любят представители всех народов. В Италии уже проявляет себя фашистская политика Муссолини. Уезжать в Шанхай? Странное ощущение неприкаянности все больше завладевает персонажами.

На сцене — следующее поколение. Его представители собрались в той же квартире, где на стене висит портрет Гретль, названный художником “Портрет дамы в зеленом”. Но она сама заметно постарела. Это подчеркнуто и игрой актрисы, и гримом, и переменой облика… Дети стали взрослыми. И они сталкиваются с насущными переменами, нависающими в воздухе. Сами они по облику сильно отличаются от своих родителей. Новое время диктует новую моду. Художник по костюмам — Алекс Джагер каждый раз детально воссоздает стиль одежды. Линии костюмов воскрешают на сцене дыхание времени! Гермине (Анна Теони ДиДжиованни, также вторая роль в спектакле) — дочери Ханны и Людвига хочется танцевать чарльстон, и она лихо отплясывает его в элегантном платьице длины не более, чем за колено, под музыку граммофона с большим раструбом. Но эта беззаботность — лишь видимость. В воздухе времени уже как дым появляется неприятие к евреям. И тревога вселяется сильнее. На сей раз члены семьи собрались для того, чтобы отметить обрезание нового отпрыска в семействе. И одна часть считает событие праздником, другая склонна была бы крестить ребенка Салли и Зака… Все они давно ассимилировались в австрийскую культуру, да и чувствуют себя скорее австрийцами, чем евреями. И все-же ощущают они себя все-таки выпадающими из общей картины жизни страны. Один из персонажей говорит: “Евреев постоянно обвиняют, обвиняют во всем, в принадлежности к социалистам, марксистам, в забастовках, в инфляции, в революциях, в большевизме, в банкротстве банков…”

                                                                       ***

 Знакомо?

Разве в России не происходило тоже самое? Разве, когда наступило разочарование в Октябрьской революции, которую сразу переименовали в Октябрьский переворот, не начались обвинения евреев в участии в революции? Это они- евреи убили царя и его семью, и это они руководят всем в стране! И получалось, что русский народ, среди которого живут евреи, маленький, а еврейский народ, в отношении которого соблюдалась процентная норма, по численности преобладает, и поэтому фактически правит страной… Вот вам и готовое обвинение. В конце 80-х годов- начале 90-х 20-го века в стране уже все более властно проявляло себя общество “ПАМЯТЬ.” Выходила и откровенно антисемитская газета “СЕГОДНЯ.”

Напомню еще раз фразу Людвига: “Ассимиляция не означает перестать быть евреем”. И понимать это следует как знак отношения окружающих. Вы думаете, что растворились в народе, среди которого живете, и который любите. Но именно этот народ, да и практически все остальные народы будут относиться к вам как к чужаку. И спасибо, если еще не хуже. Похоже, это вечное проклятье. Между тем, само чувство слова, правильность построения фраз, как отмечает Томас Манн в романе “Лотта в Веймаре”, дано еврею более чутко и более точно, чем немцу… И, наверное, эта природная грамотность существует у евреев, говорящих и пишущих на других языках….                        

И еще один вопрос, вопрос принадлежности к религии определяет самоидентификацию. Тридцатидвухлетнему Якобу, принявшему католичество, кузина Роза говорит: “По крови ты такой же еврей, как я”… А впоследствии, когда коричневая чума уже начнет свою кровавую жатву, напомню и о том, его отец Германн с горечью признается о том, что Якоб менее всего еврей, полагая, что он не его сын на самом деле, а Фрица…

Так в пьесе воплощено смятение евреев Вены в период после 1-ой мировой войны в определении своей принадлежности…Кто они? Будучи интернациональны, они свободны и в соблюдении национальных традиций, и в обращенности к католицизму или протестантизму. Нет ни предубеждений, ни предрассудков. Нет ограничений, которые властвовали в российской черте оседлости. И все-же… Когда упоминается, что Ханна давала сольный концерт как талантливая пианистка в Зальцбурге, Якоб горестно иронизирует по поводу того, что возможно она была единственной еврейкой в Зальцбурге… А прибывшая из Нью Йорка выше упоминаемая журналистка Роза (Ребекка Гибэл) на просьбу Салли (Анна Слэйт) взять её с собой в Америку отвечает, что это могло бы быть возможно только при наличии у той медицинской научной степени или приглашения на работу…

Что это означает? Что и Европа, и Америка отгородились от тех, кому уготована участь погибнуть в Холокосте. И хотя еще император Франц Иосиф предоставил евреям в Австрии равные права, равенства никогда не было. И без пересечения границ исторические параллели в участи евреев во всех странах полностью совпадают.

Этот акт заканчивается видением из будущего: только, что прошедший обрезание младенец Натан на фоне стены квартиры высвечивается уже взрослым юношей(Джошуа Чессин-Юдин)… Но мы еще не знаем, что ему ставшему талантливым математиком, предстоит пройти ад Аушвица, и чудом выжить…

                                               1938 год

Мне не хотелось бы утруждать читателей запоминанием вычерченной генеалогии в буклете к спектаклю, важно, что новые персонажи вместе с их предшественниками выходят на авансцену в акте 1938 -го года. Эмилии, сохранявшей столько теплоты и обаяния в немолодом возрасте, уже нет в живых. Мы видим ту же квартиру, но книжный шкаф почти опустошен. Нет и граммофона. А на стене нет портрета Гретль. Куда он делся? Узнаем позже. В квартире явно холодно. На дочери Эмилии — Еве, которую, напомню, играет как вторую роль Филлис Кэй, юбка, прикрывающая колени, и теплая вязаная кофточка. В далекое прошлое отошли длинные платья дам, почти все одеты по-довоенному. Фасоны попроще, а кофточка Евы вызывает мои воспоминания. Такую носила моя мама в 1948-ом году, и я ребенком прижималась к ней. Через воскрешаемый в памяти запах тепла, идущего от этой кофточки с выпуклыми декоративными цветочками, у меня возникает чувство близости к этим людям. Можно сказать, физическое ощущение связи поколений… И чувство общности. Акт с событиями в 1938-ом году — кульминация всей пьесы и открытая трагедия.

Казалось бы, происходящее за стенами этого дома, уже не оставляет надежд. Многие потеряли работу в силу своего национального происхождения. Работу потеряла журналистка Салли. Обсуждается возможность получить визы для выезда из страны. Парадокс. Все эти люди не хотят уезжать. Салли читает детям сказки братьев Гримм. Германн все еще надеется свой бизнес сохранить, а он владелец большого имущества…

Ева говорит, что не хочет ехать в Китай потому, что не любит китайскую еду… Они все еще так наивны… Никто не хочет ехать в Палестину из-за ненавидящих их арабов. Кто-то иронизирует по поводу того, что они не знают иврит, и едва ли найдут там, что делать среди отары овец… Они обсуждают то, что в Берлине евреям еще можно посещать театры и кинотеатры… Они надеются как-то выжить. Имя Гитлера никто не произносит. Но покинул страну Зигмунд Фрейд. Обещание Бальфуром Британского мандата для евреев на Палестину кажется ненадежным. Все они абсолютно не представляют, какой ад их ждет… Несколько человек играют в старинную детскую игру: колыбель для кошки. Натан- сын Салли и Зака (Джошуа Чессин-Юдин) держит на своих пальцах шнур, перемотанный на пальцах, он словно с остальными пытается отвлечься, отгородиться от происходящего за стенами. Разве это возможно? Пытается пролить свет истины для них Перси Чемберлен, английский журналист (Сэмюэл Адамс), это его вторая роль после Фрица в спектакле. Он влюблен в Нелли, собираясь её увезти. Обстоятельства оказываются: “хуже, хуже, хуже”, — говорит он всем.

Поздно.

За стенами дома слышны злобные выкрики и звон разбиваемого стекла.

В дверях появляется человек в штатском (Сэмюэл Дуглас). Это представитель нового режима. Издеваясь, потешаясь, высоким свистящим голосом он требует от каждого из присутствующих встать, предъявить паспорт, и обращаться к нему почтительно.-“Больше это не ваш дом”, — заявляет представитель власти.

В ответ на его унижения Ева с достоинством говорит, что её сын Паули погиб в 1916-ом году в Вердене в Первую мировую войну, защищая Австрию, а свое золотое обручальное кольцо она отдала на нужды армии, и теперь носит железное кольцо как обручальное. О том, что её муж Людвиг в Дахау она скорбно молчит, говорит, что он на работе. И штатский, глумясь, произносит: “Да, он чистит уборные в бараках”. Такова уже к этому времени была участь ученого профессора математики. Ханна не знает жив или нет в Дахау её муж Курт…

Восьмилетний Лео, сын Нелли и Арона, державший до прихода зловещего посетителя чашку, от страха нечаянно её разбивает, и ранит пальцы. Эрнст достает из своего чемоданчика доктора инструменты, и накладывает швы. Лео плачет… Не обращая внимания на детский плач, продолжая насмешки, пришедший требует, чтобы Эрнст —австриец-христианин предъявил свою жену еврейку Вилму. Объяснение, что она больна, не действует. И Эрнсту приходится пойти за Вилмой. В пьесе сказано, что он вывозит её в инвалидном кресле, в спектакле он выносит её на руках, и укладывает на диван. И новая встреча с этой героиней буквально пронзает сердце. Ничего от прежней веселой милой Вилмы. У неё тоскливый и абсолютно отсутствующий взгляд, устремленный в одну точку. Она не реагирует ни на него, ни на окружающих. Она не говорит. Это душевнобольная. Актриса Сара Кори пронзительно передала клиническую картину заболевания. Совершенно очевидно, что она уже не вынесла нагнетания ужаса происходящего. Человек в штатском объявляет, что её заберут в больницу. Там она обречена. И мольбы Эрнста о том, что он — один, кто её молчащую, понимает, помочь не могут… Он нежно целует её в лоб, и уносит на руках за пределы сцены. (В пьесе оставляет одну, подчинившись).

Следующее требование предстать перед лицом правопорядка Германну, но его нет, он пошел навещать в больнице Гретль… Оказывается, она там…

И, казалось бы, неподвластный этому штатскому лицу английский журналист Перси Чемберлен также подвергается презрительному обращению. На вопрос, что он тут делает, он отвечает, что пришел на чаепитие в дом к своей невесте. За что немедленно получает мерзкую грубость.

Посетитель как официальное лицо сообщает присутствующим, что они больше не являются жильцами этой квартиры, и обязаны завтра утром покинуть её, имея при себе по чемодану весом не более тридцати килограммов и деньгами в размере 15-ти немецких марок. Дом реквизирован. Все остальное больше им не принадлежит. Вся собственность Германна, которую он предполагал передать сыну Якобу, была также отобрана без компенсации. Слова должностного лица звучат приговором. Они уже лагерная пыль.

И в это время появляется Гретль в более, чем странном виде. На ней манто, шляпа и шлепанцы. Она сообщает, что сбежала из больницы. Вот в этот момент она и просит Ханну простить её… Нет ни крика, ни плача. Присутствующие онемели.

 Этих обреченных ждет чудовищная участь. Увидим мы только Лео, Розу и Натана, выжившего в Аушвице, в 1955-ом году… А в 1938-ом году 9 ноября трагический день выселения героев пьесы совпал с датой Хрустальной ночи. Это одна из самых душераздирающих сцен, которую мне за всю жизнь пришлось пережить в театре.                                                              

                                                           ***

“— Вот, что я скажу. Эту войну, которую ведет Израиль против ХАМАСА, нужно остановить. Там гибнет много людей в Газе. В конце концов, история с первоначальным нападением ХАМАСА, и с другими нападениями на евреев не первая, не последняя. Так было, так будет. Есть даже евреи, которые эту точку зрения поддерживают”.

— “Послушай, у тебя ведь муж еврей! И сын-полукровка! И ты спокойно относишься к истреблению евреев. Там поныне находится 101 заложник. Нет, если так было, то так не должно быть. И пусть эти изверги поймут, что не стоит им идти с мечом на соседей, пусть получат так, что в следующий раз призадумаются, и не совершат больше злодейства! А что касается поддерживающих прекращение войны евреев, то кто тебе сказал, что среди евреев нет дураков? Война- это единственный способ защиты своей страны. И не Израиль её начал. ”( из разговора со случайной знакомой на набережной в Бостоне в октябре 2024 года).

А сейчас я позволю себе краткое отклонение от следования событиям в пьесе и спектакле. Дело в том, что именно ближе к финалу приоткрывается автобиографический мотив, обнаруживающийся в пьесе.

Том Стоппард родился в 1937-ом году в Чехии в еврейской семье. По отцу его фамилия должна была звучать Штраусслер. Выяснилось, что отец рано умер, став жертвой         бомбежек, а в 1938-ом году мать Тома, смертельно напуганная пришедшими к власти нацистами, бежала с сыном из Вены в Сингапур, затем в Австралию, и позже в Индию. Там спустя годы вышла замуж за англичанина Кеннета Стопппарда, и Тому было дано его имя. Ничего о своем происхождении он не знал до той поры пока мать, молчавшая из-за пережитого ужаса всю жизнь, не рассказала ему всю историю. Когда уже взрослым он приехал в Вену, там он встретился с кем-то, чудом уцелевшим из семьи. Так он узнал свою историю, и историю своего происхождения. Вот этот факт своей биографии он перенес на потомка семьи Мерц-Якубович Лео.

Кстати, меня заинтриговала имя актера, играющего роль Лео. В программке по-английски было напечатано — Mishka Yarovoy. Происхождение имени указывает на российские корни. Поинтересовалась, так и есть! Родители- музыканты из России, обосновавшиеся в Мехико. До 14-ти лет он жил то в Мехико, то в России. В возрасте 14-ти лет сделал свой выбор, и обосновался в Америке. Это значит, что люди еврейской национальности из поколения в поколение из России уезжают.

Возвращаюсь к спектаклю.

Сын Нелли и Арона-Лео (Мишка Яровой) выжил со своей матерью, благодаря второму браку матери с Перси Чемберленом, и вырос в Англии. О своем происхождении он ничего не знал. Все, что было в его раннем детстве, он не помнит. Его отец Арон Розенбаум погиб в 1934-ом году во время артиллерийской стрельбы в Вене от рук австрийцев. Ребенку мать об этом не сказала. Повзрослевший сын Нелли и Арона из Вены в Лондоне начинает как журналист публиковать свои рассказы. И живущая в Нью-Йорке журналистка Роза, читая прессу, по его подписи угадывает, что есть потомок их семьи. По её приглашению он- 24-летний прилетает в Вену, приходит в ту квартиру с высокими потолками и парадными стенами, и встречает там дожившую до 64-х лет Розу-дочь Салли и Зака Якубович, и Натана, пережившего к своему 31-му году и концлагерь Аушвиц, и год как перемещенное лицо фактически тоже в лагере….  Роза пытается вызвать в памяти Лео какие-то воспоминания, но нет, он ничего не помнит. Пока, отчаявшись, она не воскрешает в его памяти эпизод с пораненными пальцами, и кровью, капавшей из них… Она спрашивает, знает ли он, откуда на его руке шрам? И вдруг — просвет! Выросший в Лондоне Леонард Чемберлен оказывается Леопольдом Розенбаумом. И Лео вспоминает и игру в колыбель для кошки, и имена родственников, и получает ответы!

И почти каждый звучит так, что в зале устанавливается мертвая тишина.

Потому, что Роза произносит, отзываясь на каждое имя: Дахау, Дахау, Дахау, Аушвиц, Аушвиц, Аушвиц, Терезиенштадт, Дахау, Аушвиц, Дахау, Аушвиц… Все они погибли там.

— Германн?
— Покончил с собой.
— Якоб?
— Покончил собой.
— Почему?
— Германн увидел впереди пропасть. Он бросился в пролет лестницы после Аншлюса. Якоб думал, что не заслужил жизнь, когда столько людей погибло, это произошло уже после войны… Многие из выживших впоследствии наложили на себя руки…
И только Гретль — рак мозга…
— А где же портрет Гретль?
— В те дни многие австрийцы входили в дома евреев, и брали все на чем задерживался их взгляд. Так однажды вошли сюда несколько человек, и забрали этот портрет. Потом он был обнаружен в галерее искусств Бельведер с надписью “Портрет женщины с зеленой шалью”. Подписи с именем Гретл Мерц не было.…

И Лео (Мишка Яровой), теперь вспоминая каждого, кричит. Кричит как от непереносимой боли.

Это не был конец.

После затемнения сцена оказалась ярко освещенной, и все действующие лица из 1-го акта заполнили собой пространство гостиной, и предстали теми молодыми, оживленными, полными ожидания счастливой жизни впереди, какими они появились на сцене впервые. Они также поднимали бокалы, произносили тосты, танцевали, кружась… Они могли бы прожить свою жизнь, но им не дали это осуществить, их зверски намучив, убили в концентрационных лагерях. Драматург и режиссер предоставили возможность зрителям еще раз все-таки их увидеть, и запомнить в год, который для них еще был полон счастливых ожиданий и надежд, в канун сочельника…

“Как я люблю её в первые дни, когда о ёлке толки одни” …Строки, относимые к началу. Вспоминаемые вновь. И как перекличка времен из окончания другого вальса

 Б. Пастернака: “Дух сквозняка, задувающий пламя. Свечка за свечкой явственно вслух: Фук. Фук. Фук” … И после уже для финала и для окончания рецензии …

                                   “ВАЛЬС С ЧЕРТОВЩИНОЙ”

Такая чертовщина, переросшая в адовую, самому Борису Леонидовичу Пастернаку наверняка не снилась. Говорят, что он её как-то даже непонятно почему, пропустил….

Но этот ад, именуемый Холокост, унес по официальным данным жизни 6 -ти миллионов.

Наверняка больше.

 В пьесе многие проблемы торчат “пучком смыслов” в разные стороны, и ответа у автора на них нет. Выживший в аду Аушвица, Натан упоминает фильм, снятый в Берлине, но относящийся к разделению Вены на зоны после окончания 2-ой мировой войны, знаменитый фильм “Третий человек”, в котором играл Орсон Уэллс. И это звучит как продолжение беседы Германна и Людвига из первого акта, когда они говорили о том, что обожествляют культуру.

Представлены пути мышления и осознания евреями, принадлежащими к культурному слою, своей идентификации. Тема остается актуальной и думаю, больной.

Изменилось ли сознание и отношение окружающего мира за минувший век? Мне кажется, нет. На какое-то время после Нюрнбергского процесса у части населения земли может быть изменилось. Но по нынешней волне поддержки НАТО и даже в былом адепта справедливости суда в Гааге убийц, и ООН пропалестинских движений очевидно, что сочувствие направлено не на жертв Израиля 7 октября 2023 года, при том, что опасность новых преступлений существует в любой момент! Каждый день на ФБ Анна Годович публикует снимки прекрасных молодых девушек и юношей, погибших в страшный день, когда они собрались на музыкальный фестиваль, и были зверски убиты. Этому списку нет конца. Нет конца и жертвам постоянных налетов, бомбящих Израиль.

Миру этого мало? Мир не желает, чтобы люди из ХАМАСА и ХЕЗБОЛЫ — убийцы и насильники были уничтожены? Мир хочет жалеть не жертв, а палачей? Между тем, политики говорят о том, что организация ХЕЗБОЛА по своей мощи превышает все антиизраильские организации прошлого. Израиль сегодня в опасности.

Уважаемый и талантливый литературовед Дмитрий Быков в одном из своих выступлений в программе ЧЕСТНОЕ СЛОВО , вероятно, с позиций христианских ценностей, зовущих к всепрощению, сказал, что сейчас Израиль мстит, продолжая войну. Меня восхищает талант Быкова в его деятельности литературного просветителя. Я люблю его книгу, нашумевшую при публикации, посвященную Б. Л. Пастернаку. И его лекции. Я осталась очарована его посвящением рассказу Р. Стивенсона о Франсуа Вийоне. Но сейчас у меня возникло возражение. Разве Израиль мстит? Израиль защищает свой народ и свою страну! Там в туннелях и глубоко вырытых подвалах в Газе размещаются орудия массовых убийств, направляемых на Израиль. А само население Газы настроено антиизраильски. Если Израиль не будет защищать себя, его сотрут с лица земли. Когда Израиль защищает себя, его обвиняют в агрессии и даже геноциде мусульманского мира. И все словно забыли, с чего началось, что на Израиль напали люди ХАМАСА и ХЕЗБОЛЫ.

И забыли или не хотят помнить, что сегодня, когда я пишу эти строки, 5-го ноября 2024 года в день выборов президента Америки в застенках плена уже год остаются заложники, их число — 101 человек. Кто жив, кто нет, неизвестно. Ответа нет.

Степень страшной злобы и ненависти напавших проявилась еще в одном бессмысленном злодеянии, о котором перестали упоминать в прессе и сообщениях в эфире. Я говорю об убийстве четырехсот коров из кибуцев. За ними ухаживали так потрясающе, что на дойку они приходили сами, почувствовав необходимость. Зачем было убивать невинных животных??? Только за то, что они принадлежали израильтянам???

Я не пишу обычно о политике. Но политика слишком сильно вторгается в жизнь обычных людей, и отражается в искусстве. И на политику, несущую зло и опасность, я откликаюсь болью сердца. И отказаться от мыслей о политике, разрушающей нормы и устои человеческого бытия, не могу. Как не могу принять, что белое с черным меняют местами.

Не могу и не ужасаться антисемитским плебейским высказываниям комментаторов в той части Яндекса, что называется ДЗЕН. Там нет ни редакторов, ни модераторов, не допускающих подобные публичные высказывания, разжигающие издевки над евреями, приписывания им низких свойств.

На новом историческом витке опять мир подхватывает нацистскую ненависть к самому гонимому народу в мире. На крови и неслыханных страданиях детей и взрослых, переживших Холокост, основано и построено государство Израиль. И оно в кольце враждебных людей. Об этом прекрасный роман Леона Юриса “Исход”.

Я пишу о пронзившем мою душу спектакле, и с великой тревогой думаю о будущем моего народа. Со многими из нас случилось попадание в ловушку, которой я считаю любовь к культуре, искусству народов, среди которых живем. Мы ощущаем себя слитными с ними. И расплачиваемся жизнью за это. Собственно, об этом и главная тема пьесы Стоппарда, касающаяся и по прямой, и по касательной множества аспектов национальной трагедии. Ответа нет.

 Каждый выбирает жизнь в рассеянии или жизнь в Израиле. Холокост произошел из-за ненависти и жестокости нацистов, сформировавшихся в лоне самого просвещенного в Европе народа- немцев. Нынешняя опасность происходит из стран Востока, от тех представителей мусульманства, которых есть основания считать самыми невежественными и дикими. Действуют они по отношению к своим жертвам с варварской жестокостью. По ТВ показывались кадры, заснятые самими террористами с их жертвами- американскими журналистами, головы которых вот-вот будут отсечены секирами. Нельзя было не содрогаться от ужаса. Но это происходило. Нападение на Израиль 7 октября с убийствами, насилиями, вспарыванием животов и голов и расчленениями они снимали на камеры. Когда впоследствии журналисты видели эти съемки, то теряли сознание. И это происходило в первой четверти 21-го века.

И слепая ненависть напавших на Израиль дикарей получила название исламофашизм.

Те, кто за “отмену культуры”, и человечески, и политически несут миру враждебность, отчуждение, зло. Кто может противостоять этому хаосу? Он охватил вновь и Европу, и Америку. Антисемитизм поддерживается пропалестински настроенными профессорами в Университетах. И их пропаганда работает. Если недавно в Бостоне у многих домов стояли плакаты ”With Israel we stand”,то сейчас их стало меньше. На смену пришли плакаты “Let Gaza live” … А то, что большинство проживающих в Газе ненавидит израильтян, и хочет стереть Израиль с лица земли, никого не волнует. Цивилизация не спасает от жестокости. Поэзия не спасает от жестокости. Можно ли остановить эту волну бесчеловечия? Повторяя слова Теодора Адорно, приходится задавать риторический вопрос о том, можно ли писать стихи после Освенцима?

А после 7 октября, когда произошло злодеяние, приравниваемое к ужасам Холокоста? Ответа нет.

На всех снимках Тома Стоппарда, сопровождающих интервью с ним, у него грустные глаза, и он говорит, что его страшит будущность его детей и внуков..

Горько думать, но страшит враждебность окружающего мира фактически весь еврейский народ в нынешнем 2024-ом году.

И все-же закончить мне мои впечатления от постановки пьесы” Леопольдстадт” хочется репликами, которыми обменялись Германн и Людвиг в сцене из 1899-го года, и обратить их ко всему еврейскому народу сегодня: L‘ Chaim! Mazel tov!