ЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНА

Публично заявлять, что главная опасность для мира исходит от мелких стран; писать, что польское правительство в изгнании состоит из реакционеров, и обвинить их, а не Россию, в бедственном положении польского народа и государства; винить Великобританию и США в «вопиющем злоупотреблении властью», храня глухое молчание о куда более вопиющих злоупотреблениях властью со стороны Советского Союза — с меня достаточно. Меня, попросту говоря, тошнит.

Вариан Фрай

«ВЫДАТЬ ПО ТРЕБОВАНИЮ»

Перевод с английского и предисловие Александра Колотова

(окончание. Начало в № 1/2023 и сл.)

Приложение

В настоящем Приложении представлены несколько документов, дающих понятие об эмоциональном накале, в котором жил и работал Вариан Фрай. Так же, как авторское повествование Фрая несравненно выразительнее рассказов о нем, язык документов незаменим для полноты картины и образа.

По мере необходимости, документы сопровождаются краткими пояснениями.

Вариан Фрай — Элеоноре Рузвельт

Дорогая миссис Рузвельт!

После Вашего ухода, во вторник^[1], мы — Франк^[2] и я — беседовали с мистером Пикеттом[3] еще в течение получаса. Мы убеждали его, что, хотя мы искренне ему благодарны за готовность к сотрудничеству, навряд ли сотрудники Комитета Американских Друзей сумеют добиться многого. Ввиду того, что французское правительство выражает полную готовность по первому требованию выдавать правительству Германии всех, кто оказался на территории Франции, сегодня не обойтись без нового Алого Первоцвета^[4], готового отправиться во Францию и, может быть, раз за разом рискуя жизнью, разыскивать тех, за кем охотятся гитлеровские палачи, и либо обеспечить им надежное укрытие, либо, если удастся, вывезти их из Франции, пока французское правительство не дотянулось до них. Пикетт сказал, что он ясно представляет себе общую ситуацию и постарается приложить усилия для отыскания подходящего кандидата. Сейчас у него на примете никого нет, но он намеревался поднять вопрос на вчерашнем заседании Комитета в Филадельфии.

На сей момент я не уверен, что Вы или мистер президент сможете нам помочь в поиске подходящей кандидатуры. Я вызвался ехать сам, и я не отступлю от своего слова, если не найдется никого более подходящего. Однако, против моего назначения есть весомые доводы. Я не говорю достаточно свободно ни по-французски, ни по-немецки; статьи за моей подписью вызвали гнев немецкого правительства; и у меня нет никакого опыта в работе, связанной с детективными приключениями. Наверное, лучший выбор был бы отчаянно смелый авантюрист, владеющий французским и немецким, как родным, умеющий разыграть из себя американского простофилю и при этом правильно оценить политические последствия своих действий, готовый без колебаний рисковать жизнью ради того, чтобы достичь максимальных результатов. Если бы вы или г-н Рузвельт нашли такого, исчезло бы последнее препятствие на пути к оказанию реальной помощи немецким антифашистам, оказавшимся в ловушке во Франции. Мы знаем их имена, у нас есть деньги, чтобы помочь им, и если денег не хватит, мы соберем еще.

Когда подходящий человек будет найден, возникнет чисто техническая задача придать ему должный статус. Визу получить не проблема, меня заверили в этом лично на очень высоком уровне. Но дело еще и в том, что если кто-нибудь приедет во Францию, открыто заявляя, что приехал для того, о чем говорим мы с Вами, он ничего не добьется. Его или арестуют, или вышлют оттуда в двадцать четыре часа. В этих условиях правильно было бы основать другой комитет, с объявленной целью, например, разыскивать пропавших американцев. Я собираюсь в ближайшие дни обсудить это с мистером Рабли^[5], но решил написать Вам об этом уже сейчас, потому что это чревато новыми, хотя и преодолимыми затруднениями.

И еще одно: нельзя ли заручиться, в помощь Государственному Департаменту, поддержкой латиноамериканских стран? Насколько я знаю, если не все, то большинство стран Латинской Америки поддерживают принцип предоставления политического убежища, и обращение к ним на должном уровне увеличит шанс на успех. Нельзя только передавать им списки имен, которые мы передали в Госдеп. Страшно даже представить себе, что эти списки попадут в руки немецких или французских властей. Но обращенный к ним призыв предоставить убежище политическим беженцам, на мой взгляд, должен сработать в положительном направлении.

27 июня 1940

Как только была определена цель Комитета, Фрай понял, что это миссия для него. Практичный американец не тратил времени даром, а четко сформулировал главные принципы. Обращение к образу «Алого Первоцвета» сразу исключило приоритет легальных шагов: главное не инструкции, а эффективность. Все пишут о несоответствии его внешности — выдержанный, спокойный, аккуратный; и его поступков — отчаянно смелый, целеустремленный, идущий на все. Он сделал свой выбор раньше, чем улетел в Европу, и все детали продумал заранее, вплоть до организации еще одного комитета, дающего видимость легального прикрытия действий.

Записка Ф. Д. Р.^[6] — Элеоноре Рузвельт

Его предложение может основываться на высочайших моральных принципах, но ни при каких условиях правительство Соединенных Штатов не может ни поддержать, ни официально одобрить его.

По поводу последнего абзаца поговорим.

3 июля 1940

Президент знал о миссии Фрая и постоянно был в курсе происходящего. Спасение беженцев, равно как их оставление на произвол судьбы, было для него не более, чем одним из множества факторов, определяющих политику сверх-державы.

Элеонора Рузвельт — Вариану Фраю

Дорогой мистер Фрай,

Президент ознакомился с Вашим письмом от 27 июня. Он постарается заручиться согласием латиноамериканских стран на предоставление убежища политическим беженцам.

Искренне Ваша.

Первая Леди с самого начала играла роль высокой покровительницы Комитета, оказывала поддержку, связывала с влиятельными инстанциями — и с Ф.Д.Р., и с Госдепом.

8 июля 1940

Отчет о переговорах с представителями латиноамериканских государств

Аргентина очень заинтересована в технических специалистах. Писатели и поэты не нужны. Аргентинский представитель готов переслать личные данные технических специалистов своему правительству. Евреев Аргентина не принимает.

Бразилия очень заинтересована в приезде технических специалистов, врачей, инженеров и им подобных. Посол пошлет их личные данные своему правительству для решения. Ему дано право выписывать удостоверения на право свободного перемещения тем, кому будут утверждены визы. Евреев Бразилия не принимает.

Чили В отличие от других стран Латинской Америки, Чили проявляет повышенный интерес к французским ученым, которые пользуются «особым уважением» посла. Чили не впустит нацистов или фашистов, но остальные интеллектуалы безусловно приветствуются, независимо от политических взглядов. Посол пошлет правительству личные данные. Чили не принимает евреев, за очень редкими исключениями.

Чилийский посол готов уже сейчас выдать визы нижеследующим^[7]:

 профессор Ланжевен^[8] Андре Мальро^[9]

 Луи Арагон[10] Жан-Ришар Блок^[11]

 проф. Анри Валлон^[12] Леон Муссинак^[13]

 Густав Реглер^[14] Алекс. Арно

 Жак Маритен^[15]           Ромен Роллан

 Марсель Рей Жан Кассу^[16].

Колумбия заинтересована в земледельцах (работниках сельского хозяйства), а также в горных инженерах и агрономах. Поверенный в делах перешлет сведения о них своему правительству. Для каждого кандидата необходимо указать национальность и расу (подразумевается место рождения). Религия значения не имеет. Возражений против евреев нет.

Мексика. Мексиканский поверенный в делах готов немедленно выдать визы испанцам, про остальных должен запросить Мехико. На сей момент они ему ни разу не отказали. По каждому кандидату необходима полная информация. Мексика принимает всех представителей интеллигенции, технической или гуманитарной.

Перу. Имеется особая заинтересованность в специалистах по обработке сырья, включая включая горное дело, агрономию и пр. При этом перуанский поверенный — родной брат писателя Гарсиа Кальдерона^[17] — с готовностью рассмотрит весь список. Национальность и религия не важны.

Уругвай заинтересован в прикладных специалистах, главным образом по сельскому хозяйству. Это не означает, что нет места для инженеров или, например, врачей и других ученых. Данные посылать уругвайскому представительству в Виши авиапочтой.

17—23 ноября 1940

Переговоры с представителями латиноамериканских стран проведены во время поездки в Виши, см. гл. 8.

Элеонора Рузвельт — жене Фрая, Эйлин

Уважаемая миссис Фрай,

Мисс Томпсон передала мне Ваше сообщение, но я с сожалением извещаю Вас, что ничего не могу сделать для Вашего мужа.

По моему мнению, он должен вернуться домой, т. к. его действия не могут получить поддержку правительства. Ему, безусловно, выпишут паспорт для возвращения в США, хотя это влечет за собой необходимость заместить его кем-то другим.

Искренне Ваша,

Элеонора Рузвельт.

13 мая 1941

Яркая иллюстрация позиции и роли Элеоноры Рузвельт. 15 января 1941 Фрай, фактически, он остался без документов: истек срок действия его паспорта. Он продолжал работу против французских властей и в нарушение американских распоряжений. Но только через 4 месяца Элеонора Рузвельт сообщает, что больше не может ничем помочь.

Вариан Фрай — Элеоноре Рузвельт

Дорогая миссис Рузвельт!

Во Франции над беженцами нависла самая страшная опасность с момента подписания перемирия в июне 1940. Я прилагаю отчет, основанный на сведениях, полученных от Джойнта^[18] и Комитета Немедленного Спасения. Вся информация абсолютно достоверна, но ни одна организация не заинтересована в том, чтобы кто-нибудь на нее ссылался: все сведения получены из засекреченных, т. е. подпольных источников.

Мне кажется очевидным, что наше официальное молчание будет расценено, как поощрение чудовищно жестокого обращения с беззащитными людьми без разбора пола и возраста. Хочу надеяться, что Вы употребите свое влияние и добьетесь от Государственного Департамента, чтобы он выступил с жестким заявлением. Я также надеюсь, что Вы напишете об этом в своей колонке.

Не отвечайте мне на это письмо, я на письменный ответ не рассчитываю.

Искренне Ваш,

Вариан Фрай.

27 августа 1942

* * *

В Виши дали согласие на депортацию из оккупированной зоны 16,000 французских евреев и иностранных подданных и 10,000 иностранцев из свободной зоны. В число последних, по-видимому, вошли евреи и не евреи, но ни одного гражданина Франции. 3,600 человек уже депортировано ранее в Восточную Европу без уточнения, куда именно. Из них: 1,000 из лагеря Гюрс, 700 из Верне, 700 из Ле-Милль. Говорят, что все заключенные Верне, скопом, подвезены к демаркационной линии и переданы гестапо. Чтобы набрать заданное количество, мужчин, женщин и детей хватают прямо на улицах в Марселе, Тулузе, Лионе и других городах. В свободной зоне вместе с родителями увозят детей пяти лет и старше, в оккупированной зоне начиная с двух лет. Дети младшего возраста становятся без родителей, практически, сиротами.

Люди пытаются бежать в Испанию и Швейцарию, но испанские и швейцарские власти не пропускают их через границу. Таков подлинный смысл телеграммы, пришедшей в «Нью-Йорк Таймс» из Берна 25 августа. В ней говорится, что, под давлением благотворительных организаций, швейцарское правительство решило не высылать беженцев, сумевших просочиться через заслоны и нелегально проникнуть в Швейцарию до 13 августа. С тех пор, как начались депортации, более трехсот человек совершили самоубийство во Франции. Французские выездные визы больше не выдаются никому, независимо от подданства и национальности.

Уже среди других депортированы: генерал Мечислав Бортенштейн^[19] — поляк, имевший канадскую въездную и американскую транзитную визы, которые пришли к нему слишком поздно; немецкий интеллектуал Эрих Якоби; австрийский социал-демократ Карл Бордек^[20]; немецкий социал-демократ Герман Бибер с женой — их «внеочередные» американские визы были просрочены и не возобновлены вовремя.

По сообщениям из Вашингтона, правительство Виши согласилось на депортации в обмен на увеличение рационов. Передают, что Лаваль заявил немцам протест против несоразмерных изъятий продовольствия. Немцы ответили: «Избавьтесь от евреев и иностранцев, тогда и поговорим об увеличении продовольственных норм — если вы все еще будете нуждаться в этом».

26 августа 1942

От Элеоноры Рузвельт — Самнеру Уэллесу^[21]

Дорогой мистер Уэллес,

Перед отъездом из Вашингтона миссис Рузвельт просила меня направить Вам копию сообщения, полученного ею от мистера Вариана Фрая. Само сообщение она хотела бы оставить пока конфиденциальным. Ее вопрос к Вам: «Будем ли мы заявлять протест, и может ли она взять этот материал для своей колонки?»

Искренне Ваш,

Уполномоченный по связям с прессой.

12 сентября 1942

От Элеоноры Рузвельт — Самнеру Уэллесу

Дорогой мистер Уэллес,

Миссис Рузвельт просит меня поблагодарить Вас за Ваше письмо к ней от 22 сентября с рекомендацией об использовании материала, полученного ей от мистера Вариана Фрая.^[22]

Искренне Ваш,

Секретарь.

28 сентября 1942

Вернувшись в США, Фрай продолжает работу в том же направлении — и Первая Леди по-прежнему поддерживает его усилия.

Письмо к Жану Гемелингу от 9 января 1945

Дорогой мой Жан^[23],

Я только что вернулся домой с работы и из почтового ящика достал письмо от Ганса Намута^[24], а в нем твой адрес, и сразу сел за письмо, потому что в течение двух лет не мог написать тебе. Ты не поверишь, сколько раз за эти два года я переживал, что не мог ни написать, ни поговорить с тобой, сколько раз думал и переживал за тебя. Ты был бы, может быть, удивлен, узнав, как я был счастлив, когда несколько дней назад пришла телеграмма от Данни^[25], что ты жив и невредим. Но я два года не знал, жив ли ты, Жан, и иногда переставал надеяться, как будто боялся, что если буду слишком твердо надеяться, надежда меня обманет; как будто именно потому, что мне было так важно, чтобы ты остался в живых, я иногда начинал думать, что тебя уже нет, тебя расстреляли, или замучили, или депортировали, как они замучили Шарля^[26] и увезли на смерть Жака^[27]. Я и про Данни иногда думал, что он убит. Если бы я верил в Бога, я бы принес ему благодарность за то, что вы оба живы. Но так как я в него не верю, мне его не за что и благодарить, а я просто счастлив.

Данни мне еще написал, что ты женился на Аните, и это меня тоже радует, надеюсь, вы оба будете вместе счастливы. Конечно, я немного завидую вам обоим, и даже ревную. Сейчас поймешь, почему.

Ганс написал, что гестапо дважды тебя арестовывало, но ты оба раза ускользал. Ты должен все мне об этом рассказать, Жан, так же подробно, как рассказывал про то, как тебя посадили в форт Сен-Жан. Ты помнишь, как ты мне замечательно об этом рассказывал? Жан, ты должен написать мне длинное-длинное письмо и рассказать про все, что было после того, как мы распрощались в Перпиньяне. Мы можем теперь писать все в открытую, без иносказаний или намеков, из-за которых все, что мы писали друг другу во время Виши, выходило двусмысленным и малопонятным. Я говорю, что ты должен, и надеюсь, что ты напишешь. Надеюсь, ты так же хочешь писать мне длинные письма, как я хочу писать длинные письма тебе.

Ганс мне сказал, что ты просишь меня сообщить «про всех друзей, которые переехали в Штаты». Сейчас расскажу про всех, но сперва про меня. Помнишь, мы обсуждали книгу, которую я напишу, когда война закончится и мы сможем рассказывать про нашу марсельскую эпопею? Так вот, я написал ее, Жан, и вот теперь, когда Франция вновь свободна, а я про всех моих друзей точно знаю, что они либо в безопасности, либо их нет в живых, я, наконец, могу опубликовать ее, правда? Надеюсь, ты подтвердишь мне это, потому что я уже дал положительный ответ издательству, и книга уже в печати: вот-вот должен выйти сигнальный экземпляр.

Меня очень тревожит, как вы с Данни отнесетесь к тому, как я вас описал. Боюсь, что вам не понравится и вы заявите, что вышли не описания, а зарисовки. Наверное, так и есть, но я ничего не мог сделать, кроме беглых набросков. Мне не хватило места ни на подробное изложение всей истории, ни на подробный рассказ о вас. Так что, если ты решишь, что ваши имена не должны там упоминаться, немедленно сообщи мне, и я изменю их, пока не поздно.

Сказать тебе, как получилась книга, я не могу потому, что я сам ее написал. Может быть, она очень плохая, хотя издательство — «Random House» — считает ее хорошей. Во всяком случае, интриги и приключений в ней хоть отбавляй, а это хорошо. В ней понемногу рассказано обо многом: рассказано кое-что про Виши и про постыдное сотрудничество с немцами; и про героическую французскую молодежь, как ты и Данни; про беженцев, всех видов и всех мастей. Зато написано много про виллу Эр-Бель^[28] и нашу отсидку на «Синайе»^[29], про песни, которые мы пели, и игры, в которые играли по вечерам. Я написал подробно про офис, про нервное перенапряжение, про мою высылку. (Как по-твоему, впустят они меня когда-нибудь во Францию или это останется непреодолимым барьером?) Ладно, пусть только выйдет книга, тебе я наверняка пошлю первый же экземпляр, даже если придется оплатить срочную пересылку! Я назвал ее «Выдать по требованию», это прямой перевод из 19го параграфа соглашения о перемирии: «Les autorités Françaises livreront sur demande — так, кажется, — the ressortissants allemands nominativement par les autorités allemandes.»^[30]

На ее написание у меня ушел весь первый год после моего возвращения, т. е. 1942. Тогда я даже не закончил ее, спешить было некуда, ведь я не мог ее опубликовать. (Ты-то понимаешь, что я не позволил ее опубликовать, чтобы не выдать вас. Но знал бы ты, как на меня давили, чтобы я разрешил ее напечатать, как насмехались, думая, что я не выпускаю ее потому, что не могу написать ее; первый контракт был вообще расторгнут из-за того, что сроки прошли, а я настаивал, что публикация невозможна до тех пор, пока Франция не свободна и я не узнаю про вас все достоверно или не получу ответов от вас самих). Я вошел в редколлегию «Нью Рипаблик»^[31], работал там в течение 6 месяцев, сперва на полную ставку, потом на полставки. Еще я основал комитет под названием «Американская Профсоюзная Конференция по Иностранным Делам»^[32]. Он занимается анализом и публикацией данных о международных отношениях, с упором на политические и экономические аспекты с точки зрения профсоюзного движения. Мы начинали с малого, но постепенно расширились. Каждые две недели выходит новостной выпуск, а раз в квартал журнал и несколько аналитических обзоров. Постоянно организуются встречи и конференции, на все это у меня уходит много времени, больше, чем я хотел бы этому отдавать. Но мы делаем хорошее дело, и я рад тому, что руковожу всей работой. Для Данни мы наверняка слишком эволюционны и консервативны, а Мери-Джейн^[33], вначале очень помогавшая нам деньгами, недавно написала, что мы сделались совсем консерваторами. Но, если ты не изменился чересчур сильно, тебе бы это понравилось, и это абсолютно соответствует моим взглядам, совсем не революционным, как ты знаешь, но уж, конечно, отнюдь не реакционным. Когда работа почты наладится, пошлю тебе несколько наших публикаций, будет интересно узнать, как они тебе глянутся.

Так вот, когда работа АПКИД встала на рельсы, я вернулся к книге и дописал ее прошедшим летом, уединившись в бревенчатой хижине в Адирондакских горах^[34], довольно странное место, чтобы писать там о Средиземноморье! Конечно, когда я вернулся в Нью-Йорк, книг была еще совсем сырая, это стало особенно ясно после того, как ее прочитал редактор, но я и с этим покончил месяца полтора назад, теперь она, что называется, «в работе».

Кроме всего прочего, я прошел курс психоанализа. Знаешь, это нелегкое занятие. Меня ведь не взяли в армию из-за того, что я всю жизнь страдаю от плохого пищеварения, в течение нескольких лет у меня была язва двенадцатиперстной кишки. Так вот, на вводном сеансе мне объяснили, что все мои проблемы идут от психики. Я сам об этом догадывался, потому что ни один из лечивших меня чуть ли не с рождения гастроэнтерологов не мог мне помочь (точно, как Герценштубе из «Братьев Карамазовых», всегда придет и говорит, что ничего не может понять). Когда по-настоящему серьезные психиатры сказали мне об этом определенно, я решил попробовать. Я прохожу через это уже два года, и скоро заканчиваю. Мое несварение впервые в жизни ушло, я в полном смысле слова чувствую себя другим человеком. Буквально, я как будто начал жизнь заново и сам полностью изменился. Знаешь, как говорят: «ах, если бы я начал сначала»; и вот, я вправду начал сначала, только в другом смысле. И это самое увлекательное, что выпало на мою долю, не исключая и наши дела в Марселе. И самое замечательное. Но это тяжелый труд. Кстати, мой психоаналитик — Андре Глаз^[35]. Его знает Люси^[36] и хорошо знал бедный Шарль Вольф. Он, безусловно, очень хороший специалист. Когда-нибудь расскажу при встрече подробнее.

Еще одна моя новость: мы разошлись с женой. Идиллии у нас с ней никогда не было, мы постоянно ссорились и мирились, но после моего приезда из Франции это стало невыносимым, мы прожили так еще год, и я решил, что с меня довольно. Теперь я понимаю, что в этом нельзя винить кого-нибудь одного из нас. Произошло столкновение несовместимых человеческих свойств, моих и ее. Но это слишком запутано для письма.

Так или иначе, я живу уже два года один, и мне это нравится. Нравится, на самом деле, все больше и больше, в прямой связи с эффективностью моего психоаналитического курса. Что вовсе не означает, что я никогда не женюсь вторично. Наоборот, почти наверняка я женюсь, но только по окончании лечения, и то не сразу. Я еще не встретил такую женщину, на которой готов жениться. Год назад я думал, что уже встретил такую, и наша связь продолжается, но она замужем и не может решиться на развод, а мне не нужна такая, которая не может принять решение там, где я не могу принять решение за нее! Так я и живу с моими собаками (пришлось найти супругу для Кловиса, он, в отличие от меня, ждать не может) — с собаками, книгами и картинами, и мне это, действительно, нравится.

Время от времени встречаю марсельских друзей. Илла^[37], которая в одно из воскресений пришла к нам[38] и сфотографировала всех на веранде, потом Андре с Жаклин в теплице, потом Жаклин в саду на ступенях и в проеме окна комнаты, ставшей потом моей — так вот, она недавно фотографировала моих собак. Ее студия на 51 улице, всего в трех кварталах от меня.

Вечером в воскресенье я пошел в Музей современного искусства, там показывают старые французские кинофильмы, и столкнулся нос к носу с Максом Эрнстом^[39], пришедшим туда за тем же. Они с Пегги Гугенхейм^[40] успели пожениться и разойтись. Когда я в последний раз навещал его, он жил с очень худой, совсем молоденькой женщиной, похожей на наименее мясистые фигуры его картин. Андре и Жаклин^[41] тоже разошлись, как ты знаешь, теперь Жаклин и Об живут с чилийским художником по фамилии Матта^[42], вернее, Жаклин живет с ним, а Об живет с матерью. Андре живет один, и кажется, не очень-то счастлив. Если называть вещи своими именами, он на грани депрессии: пьет много вина и жалуется, что ему в жизни не выучить английский, да он уже и не хочет, а это всегда плохой признак. Он уверяет, что боится испортить свой французский, но в действительности это подсознательное отторжение того, что за этим стоит. Мириам Давенпорт^[43] со своим югославским мужем приехала в Америку незадолго до меня — или сразу после меня? Уже не помню, но тоже проходит психоанализ, и ей это очень нужно! Она работает в квази-правительственной организации, изучает европейские памятники и оценивает ущерб, нанесенный им войной.^[44] Ее здоровье стало намного лучше, она стала спокойной и рассудительной. Тем же занялась Мери-Джейн. Представляю, какую физиономию скорчит Данни! Она тоже изменилась (впрочем, под действием психоанализа все меняются). Она усердно учит то, что в американских университетах ничтоже сумняшеся именуют «Административное управление иностранными территориями». Наверное, решила при случае поуправлять Францией. Консуэло^[45] такая же шалая, как была, если еще не хуже. Ты уже знаешь, что Сент-Экс не вернулся из разведывательного полета над Греноблем? Ни его самолет, ни тело не найдены. Наверное, никогда и не найдут.^[46] Так что, она хранит надежду на его возвращение, тогда они смогут ссориться и ругаться по-прежнему, а как у них доходило чуть не до драки, ты помнишь сам. Я пару лет назад прожил у них неделю и знаю, о чем говорю.

Хиршман^[47] — Отто Альберт, ты его помнишь — служит в армии, сейчас он в Сиене. Марсель Верзеану[^48] тоже в армии, он лейтенант медицинской службы где-то в Италии. Луссу^[49], как ты, конечно, знаешь, в Риме, там же и Модильяни^[50]. Мне говорили, что Луссу сделал свою «жену» вполне порядочной женщиной. У Диаманта^[51] по-прежнему ресторан в Мехико, от него давно уже никаких известий. Виктор^[52] тоже в Мехико. С ним переписывается Мери-Джейн, а я нет, вернее, давно не писал ему. Карел^[53] тоже в армии, где — не знаю. Дино Лёвенштейн^[54] в армии в Италии. Эрих Левински^[55] работает в Международном Комитете Спасения и Помощи^[56]. Артур Вольф^[57], слава Богу, на Кубе, он поначалу часто писал мне, сейчас от него писем давно не было. Георг Бернгард^[58] умер. Жена Генриха Манна покончила с собой.^[59] Помнишь Гейнца Берендта[^60]? В июне прошлого года погиб при штурме острова Биак в Индонезии — если не ошибаюсь, первый из наших подопечных, отдавший жизнь за мою страну. Меринг^[61] и Заль^[62] оба в Нью-Йорке: Меринг женился на американской красотке, Заль по-прежнему заикается. Куда девалась мисс Палмер, не знаю и знать не хочу. Джея Аллена^[63] встречаю иногда в Гарвардском клубе. Он, как в Марселе, постоянно торопится, и так же, как и там, постоянно возбужден и встревожен. Гейнц Эрнст Оппенгеймер^[64] работает в Нью-Йорке, живет на Лонг-Айленде. Франци фон Гильдебранд^[65] тоже работает в Нью-Йорке, живет в Оссининге, вверх по течению Гудзона. Его жизнь полна драм, любовных связей и финансовых затруднений, совсем как в Вене, но как добропорядочный американский обыватель, Франци исправно зачинает новых младенцев. Лена Фишман[66] по делам службы в Лондоне, по слухам скоро должна уехать в Париж, чтобы в отеле «Рафаэль» встретиться, наконец, с мужем — полковником Мелвилом Фагеном. И Стефен Хессель^[67] на фронте, с французской армией.

Ну что, Жан, хватит на первый раз — первое письмо за два года. Я что-то устал, пойду ложиться, и, к сожалению, в одиночку. Жду от тебя такого же длинного письма, где будут все новости, и про тебя, и про всех друзей и знакомых наших марсельских дней. Но главное, про тебя, я раз уже написал, и повторяю: ты относишься к тем, кого я очень бы не хотел потерять.

Твой, искренне твой Вариан.

1. P. S. В один прекрасный день я наверняка поеду во Францию. Есть даже почти нулевой, но все-таки шанс, что меня пошлет Международный Комитет Спасения и Помощи, а если нет, поеду представителем моей нынешней организации (если найдем деньги на расширенную программу), или от Американской Федерации Труда, или как независимый журналист после выхода моей книги. Тем способом или иным, да провались они, хоть просто туристом, но мы с тобой повидаемся! Пока же будем писать друг другу обо всем, договорились? Нам столько надо сказать друг другу, столько вопросов обговорить и обсудить, что мы можем писать друг другу до конца оставшейся жизни и все равно не исчерпаем все до конца!

В.

Вторник, 9 января 1945

Письмо в редакцию «Нью Рипаблик»^[68]

Сэр,

В последнее время я постоянно возвращаюсь к вопросу о том, должен ли я по-прежнему сотрудничать с вашим журналом. Давно уже ни для кого не секрет, что между нами накопились серьезные расхождения в оценке международного положения. Наверное, поэтому вы уже давно не заказываете мне статей. С другой стороны, я не оставляю надежду на то, что, может быть, политика издания переменится и я смогу его поддерживать с чистой совестью.

Настало время определиться. Хотя публиковаться в журнале и числиться в его редакции не означает соглашаться с его направлением, многие читатели считают именно так. Поэтому, прошу вас вычеркнуть мое имя из состава редакции.

Последней каплей стала публикация редакционной статьи в выпуске от 2 апреля[69] под заголовком «Война и политика». По-моему, это не просто вздор, а злонамеренное искажение истины в духе «Дейли Уоркер»^[70].

Публично заявлять, что главная опасность для мира исходит от мелких стран; писать, что польское правительство в изгнании состоит из реакционеров, и обвинить их, а не Россию, в бедственном положении польского народа и государства; винить Великобританию и США в «вопиющем злоупотреблении властью», храня глухое молчание о куда более вопиющих злоупотреблениях властью со стороны Советского Союза — с меня достаточно. Меня, попросту говоря, тошнит. Я просто нормальный американец, пока еще не приученный заглатывать целиком, с крючком, леской и грузилом, идущее из Москвы вранье. Прочтя эту статью, я думал, что не удержусь и все выблюю.

Совсем недавно я радовался, что вхожу в редакцию «Нью Рипаблик», считал это для себя предметом гордости, знал, что каждую неделю мы отвоевываем больше свободы и больше человеческого достоинства. Но это было тогда, когда, никого и ничего не боясь, мы выступали с протестом против убийства Эрлиха^[71] и Алтера[^72] и поднимали голос в осуждение любой несправедливости, где бы она ни происходила.

Как давно это было! Сегодня вы не смеете даже намекнуть на безнаказанное и наглое попрание равенства, человечности, справедливости, если в том виновна Россия. Бесстыдное оправдание преступлений тоталитарного режима и полный отказ от правды несовместимы с моим пониманием свободной журналистики — да попросту честной журналистики, если на то пошло. Я не хочу, чтобы мое имя связывали с чем-либо подобным — ни словом и ни намеком.

Когда-нибудь, я надеюсь, «Нью Рипаблик» вновь будет, как когда-то, защищать свободу и правду. Когда это произойдет, я с радостью присоединюсь к ней заново. Сейчас я вынужден просить вас убрать мое имя с титульного листа.

Я буду признателен, если вы в следующем же номере опубликуете это мое письмо, дабы никто из читателей даже по случайной ошибке не подумал, будто я по-прежнему вхожу в вашу редакцию.^[73]

Вариан Фрай,

Нью-Йорк

Из переписки Вариана Фрая и Лизы Фиттко

В 1967 Фрай получил предложение подготовить переиздание его книги.

Он обратился к Лизе Фиттко с просьбой рассказать ему подробности о «Тропе Ф»^[74].

(3 июля 1967)

Уважаемая фрау Фиттко,

«Сколастик Бук Сервисиз»^[75] предложили мне написать книгу для юношества о нашей совместной работе — о том, как мы помогали беженцам уйти из вишистской Франции. Мне нужно теперь вернуться к моей более ранней книге «Выдать по требованию»^[76] и либо убедиться в подлинности приводимых там фактов, либо внести исправления; а также добавить новую информацию.

Дина Верни, постоянная модель Майоля, уверяет, что часто прятала беженцев в мастерской Майоля в Баньюльсе, обеспечивая им ночлег и содержание, а после, безлунными ночами, переводила через границу.

К сожалению, она не может вспомнить по имени ни одного из этих беженцев, которым, по ее словам, помогала, и не может назвать по имени ни одного из наших посыльных.

Наши курьеры — Альберт Хиршман, Жан Гемелинг и Марсель Верзеану — в один голос утверждают, что ни о чем подобном (совместной с Диной помощи нашим подопечным или другим беженцам) ни разу не слышали.

С какого момента и как долго пробыли вы с мужем в Баньюльсе? Мне пришло в голову, что, может быть, вы с ней работали. Если да, я был бы очень благодарен, если бы Вы мне написали и рассказали о ней и о Майоле в этой связи.

Вне зависимости от того, работали Вы вместе с Диной или нет, я буду признателен, если Вы напишете мне подробнее о своей работе. Насколько я помню, вы сняли на окраине Баньюльса маленький домик. Мы направляли к вам беженцев, вы их селили у себя и кормили, и отправляли потом через границу. Мне даже помнится, что вы работали на виноградниках и иногда брали беженцев с собой на работу. Помню еще, что мы, как опознавательный знак, использовали разорванные пополам бумажные листки, одна половина была у вас, беженец получал от нас вторую. Если оба листка по линии разрыва полностью совпадали, вы знали, что перед вами действительно посланный нами беженец, а не полицейский агент.

Мне очень помогли бы любые сведения о героической работе Вас и Вашего мужа, и за рассказ о любых деталях я был бы более, чем признателен.

Пожалуйста, напишите: когда вы начали работу на испанской границе, когда закончили, и кто вас сменил.

Все, что я про него знаю, это что его фамилия начиналась на «С».

С товарищеским приветом,

Вариан Фрай.

(28 июля 1967)

Уважаемый господин Фрай,

Прошу прощения, что не могла раньше ответить на Ваше письмо. Разумеется, я постараюсь помочь Вам всем, чем смогу.

Во-первых, отвечаю на вопросы. Не помню, чтобы я хоть раз слышала что-нибудь про Дину Верни. Она безусловно не имела никакого отношения к нашей работе в Баньюльсе. К Майолю мы заходили иногда в мастерскую, но наша работа была тут полностью ни при чем, и, насколько мне известно, ни одного беженца там не принимали и не кормили. Замечу кстати, что мы никого и никогда не переводили через границу безлунной ночью, это было бы чересчур опасно. Может, конечно, быть, что она связывалась с кем-то из «частных предпринимателей» — Перпиньян кишел тогда бизнесменами, бравшимися переправлять людей в Испанию. Они, как правило, брали бешеные деньги, и никогда не шли сами, а нанимали жителей приграничных областей. Эти «организаторы» славились своей абсолютной ненадежностью. Бывали случаи, когда беженцев, пытавшихся перейти границу, арестовывали; бывало и так, что их багаж исчезал, а их бросали в горах одних. Вы, может быть, читали французские романы, сюжет которых строится на переправке беженцев контрабандой через Пиренеи.

Того, кто нас заменил, звали Суховольский. После нашего отъезда в Кассис он оставался там еще несколько недель, потом присоединился к нам. Насколько я помню, за эти недели он перевел через границу еще двоих (может быть, две супружеские пары), но совершенно не могу вспомнить, кого именно. Кажется, там был кто-то из знаменитых, с которым возникли трудности. Может быть, Бертольд Якоб^[77]? Где сейчас Суховольский, не имею понятия.

В Баньюльсе мы провели семь месяцев, с сентября по апрель.

Ваши воспоминания о разорванных листках бумаги вместо пароля правильны. Мы пользовались этим, когда приходил кто-то, с кем ни я, ни мой муж не были лично знакомы. Связь с Марселем Верзеану мы поддерживали регулярно, и знали заранее, кого нам от него ждать.

Дом, где мы жили, был большой, с большим количеством комнат, в типично средиземноморском стиле, прямо на берегу. Он принадлежал какому-то французскому доктору, который, когда началась война, куда-то исчез. Сразу по приезде в Баньюльс мы встретились и обсудили наши планы с замечательным стариком Аземá^[78], впоследствии мэром Баньюльса,^[79] который готов был нам помочь всем, чем мог.

Он объявил дом общегородской собственностью и превратил его в «центр по приему беженцев», где жили и мы, и беженцы, бывшие нашими «гостями». Он подтвердил, что мы сами были беженцы из запретной зоны и выписал для нас продуктовые карточки, без чего было не прожить. Потом его, естественно, заменили каким-то вишистом^[80], и положение резко ухудшилось. Мы переехали тогда в маленькую меблированную квартиру прямо над таможенной станцией — мой муж решил, что это самое безопасное место в городе. С таможенниками мы подружились, однажды в трудной ситуации они нас выручили.

Когда мы вели кого-нибудь через горы (бывало, что по несколько раз в неделю), мы выходили в 5 утра, незадолго перед восходом, когда выходили на работу рабочие виноградников, и смешивались с их толпой. Было абсолютно необходимо, чтобы и мы, и ведомые нами беженцы были одеты в точности, как рабочие, и не несли с собой ничего, кроме заплечного мешка с едой на полуденный перерыв. Весь их багаж мы отправляли отдельно, он ждал их уже в Испании. Но это уже другая история. На виноградниках мы не работали, а только изображали усердную работу при появлении опасности. Для обеспечения алиби, муж по дороге домой всегда набирал дров в рюкзак.

Про эти 7 месяцев я Вам могу рассказывать часами. Но первым делом, скажите, что именно Вас интересует — способы и подробности того, как мы планировали работу? Или рассказать заодно, какие случались происшествия? Их было так много, случайных происшествий и сбоев! Знаете, например, про греческого машиниста, который вез на своем поезде раненых через туннель? Или как мэр Сербера отправлял багаж беженцев? Или как нам помогал восемнадцатилетний сын нобелевского лауреата Мейергофа^[81], или как мы отвлекали таможенников от семьи Гиршфельд, которая взяла с собой больше багажа, чем положено? С ними все завершилось благополучно. Как я вела по горам немецкого философа Вальтера Беньямина с его больным сердцем.^[82] В Портбу его известили, что он будет выслан обратно во Францию, и ночью он покончил с собой. А присланные Вами английские летчики — рослые блондины, которых из-за бросающейся в глаза внешности пришлось укрывать от случайных взглядов? А Георг Бернхард^[83], которому повезло, несмотря на плохо подделанные документы? Так много есть, о чем рассказать, что невозможно рассказать все. Мне нужно знать, о чем рассказывать в первую очередь. Кстати: в 1960 я побывала в Европе, съездила в Баньюльс и навестила старых друзей. Сколько было переживаний!

Жду от Вас нового письма, тогда смогу написать больше.

С товарищеским приветом,

Лиза Фиттко.

Через три месяца Вариан Фрай умер в возрасте 59 лет.

Примечания:

[1] 25 июня 1940, в день основания Комитета Немедленного Спасения — Emergency Rescue Committee. Письмо написано, т. о., на второй день после решения об основании E.R.C.

[2] Frank Kingdon (1894—1972) — американский общественный деятель, президент Нью-Аркского университета. Сооснователь и директор Комитета.

[3] Clarence Pickette (1884—1965) — многолетний, 1929—1950, президент Комитета Американских Друзей. Советник президентов Гувера, Рузвельта, Трумена, Кеннеди.

Комитет Американских Друзей (American Friends Service Committee) — религиозно-политическое общество секты квакеров, основан в 1917. Провозглашает своей целью пацифизм и борьбу с насилием. С момента основания Израиля сосредоточился на помощи палестинцам. Активен в движении B.D.S. («Бойкот, финансовое отчуждение, санкции» против Израиля).

[4] «Алый Первоцвет» («Scarlet Pimpernel») — исторический роман баронессы Орци (1865—1947) из времен Французской революции. Алый Первоцвет — конспиративная кличка главного героя, благородного англичанина, спасающего во Франции аристократов от гильотины. Роман пользовался огромной популярностью, Алый Первоцвет стал обозначением бесстрашного героя-спасителя.

[5] George Rublee (1868—1957) — американский адвокат и государственный деятель. В 1938 после Эвианской конференции возглавил Межправительственный комитет по вопросам политических беженцев из Германии. Вел переговоры с нацистской верхушкой об облегчении еврейской эмиграции. Успел оформить аргентинскую визу для шестисот евреев. Работа комитета прекратилась с началом активной фазы Второй Мировой войны.

[6] F. D. R. — Franclin Delano Roosevelt, 32й президент США (1882—1945), пост президента занимал с 1933 по 1945.

[7] Далее следует «чилийский список», не заинтересовавший В. Фрая, т. к. состоял из членов или примыкавших к компартии (см. гл. 8).

[8] Paul Langevin (1872—1946) — французский физик, член Академии Наук с 1934. Занимался статистической механикой многомолекулярных систем, теорией ультразвука (патенты по методам обнаружения подлодок), теорией относительности (автор «парадокса близнецов») и мн. др. Антифашист, активный противник нацизма. Уволен из правительства Виши после полной оккупации Франции. В 1944 вступил в коммунистическую партию, до конца жизни был президентом Лиги за права человека. Похоронен в парижском Пантеоне.

[9] См. гл. 10.

[10] Louis Aragon (1897—1972) — французский писатель, вместе с Андре Бретоном сооснователь сюрреализма. Коммунист с 1927, лауреат Ленинской премии за укрепление мира между народами (1957). В 1930е активный пропагандист дружбы с СССР, после войны резко критиковал советское руководство за процесс Даниэля и Синявского, травлю Солженицына, ввод войск в Чехословакию и т. п.

[11] Jean-Richard Bloch (1884—1947) — французский еврей. Писатель и общественный деятель. В 1937 под влиянием событий гражданской войны в Испании вступил в коммунистическую партию. В 1941 вместе с женой сумел эмигрировать из парижского подполья в Москву, где до 1944 выступал на радио. В 1944 кружным путем вернулся в Париж. В 1944 его мать погибла в Освенциме, в 1943 дочь гильотинирована немцами.

[12] Henri Wallon (1879—1962) — французский философ, психолог, нейропсихиатр, политик. Исследовал закономерности изменения личности человека с возрастом. В 1931 вступил в социалистическую партию, в 1944 в коммунистическую. Вместе с Полем Ланжевеном (см. выше) разработал программу демократизации системы образования, не реализованной из-за наступления холодной войны и переориентации страны на план Маршалла.

[13] Léon Pierre Guillaume Moussinac (1890—1964) — французский писатель, журналист, кинокритик. Член компартии с 1924. Дружил с Эйзенштейном и Пудовкиным, в 1926 организовал показ «Броненосца «Потемкин»». В 1933 вместе с Арагоном (см. выше) основал Союз революционных писателей и художников. В 1940 за коммунистическую пропаганду заключен в концлагерь Гурс, осенью переведен в военную тюрьму в Нонтроне, в ноябре 1941 оправдан по суду и освобожден. Присоединился к Сопротивлению. После войны руководил Высшей национальной школой прикладных искусств.

[14] Gustav Regler (1898—1963) — немецкий журналист и писатель. Активный член компартии, преданный как идее, так и партийному руководству. Вместе с В. Мюнценбергом (см. гл. 2) составлял «Коричневую книгу пожара рейхстага и гитлеровского террора». В Испании в гражданскую войну был политкомиссаром 12й Интербригады. В 1939 заключен в лагерь Верне. В 1940 выпущен по призыву Элеоноры Рузвельт и Хемингуэя. Эмигрировал в Мексику. Постепенно отошел от партийной линии, в 1942 вышел из партии. Подвергался поношениям и клевете бывших соратников. После смерти жены в 1945, сосредоточился на писательстве, работе на радио и в кино. В 1949 посетил Германию. Умер во время научной поездки в Индию, по индуистскому обычаю тело сожжено на плоте (гхат).

[15] Jacques Moritain (1882—1973) — французский католический философ. Разрабатывал этическое учение об умеренности во взглядах и поведении, равно не принимая фашизм и коммунизм. Был послом в Ватикане.

[16] Jean Cassou (1897—1986) — французский писатель, поэт, участник Сопротивления. Посвятил себя охране исторического наследия и одновременно борьбе с фашизмом. В 1932 назначен инспектором исторических памятников. Сближался с компартией, порвал с ней после пакта Молотова—Риббентропа. Сидел в вишистской тюрьме, где складывал стихи в памяти, не имея возможности записать. В 1945—1965 директор музея современного искусства. Участник движения за мир.

[17] Ventura García Calderón (1886—1959) — перуанский писатель и дипломат. В 1932 представлял Перу в Лиге Наций. Писал на испанском и французском языках. В 1933 выдвинут на Нобелевскую премию по литературе. Отказался от предложения войти во французскую Академию, т. к. условием для этого был отказ от перуанского гражданства.

[18] См. гл. 2.

[19] Mieczyslaw Bortenstein (1907—1942) — польский еврей. Включился в политическую деятельность в юности, эмигрировал, высылался из страны в страну. Вступил во французскую компартию в 1930, исключен в 1934 за несогласие с партийной линией. Воевал в Испании. Его брошюра с анализом причин поражения республики заслужила одобрение Троцкого. Арестован в Марселе при попытке сесть на корабль, плывший в Мексику. Прошел несколько французских концлагерей. Выдан французами немцам и 19 августа 1942 увезен в Освенцим.

[20] По-видимому, Karl Robert Bodek (1905—1942) — еврейский художник и фотограф из Черновиц (тогда — Австро-Венгрия). В 1940 бежал от советской оккупации во Францию, оттуда в Бельгию. В октябре 1940 выслан из Бельгии и заключен в Сен-Сиприен, потом в Гюрс, оттуда в Ле-Милль. В лагере учил товарищей рисованию. Его стенная роспись в Ле-Милль сохранилась по сей день. В августе 1942 увезен в Дранси, оттуда в Освенцим.

[21] Benjamin Sumner Welles (1892—1961) — профессиональный дипломат и политический деятель. При Рузвельте, в 1936—1943, зам. гос. секретаря и советник президента по вопросам внешней политики. После Хрустальной ночи (общегерманский еврейский погром 9 ноября 1938) разъяснял нежелательность увеличения еврейской иммиграционной квоты в США. В начале 1940, в рамках подготовки США к отказу от изоляционизма в мировой войне, совершил тур по Европе, включавший беседу с Гитлером. С 1944 по 1948 поддерживал еврейскую иммиграцию в Палестину и создание Израиля.

[22] Элеонора Рузвельт печаталась в журналах и вела свою колонку, настаивая на праве быть самостоятельной личностью, а не только «женой президента». Опубликовала более 60 статей (в большой части, но не только по женскому вопросу), вела переписку с читателями. Цензуре ее никто не подвергал. Приведенная переписка с С. Уэллесом была способом ознакомить Госдеп с информацией, поступающей от В. Фрая.

[23] См. гл. 6.

[24] Hans Namuth (1915—1990) — немецкий фотограф (фотожурналист и портретист). С юности придерживался либеральных взглядов. В 1931 его отец вступил в НСДАП. В 1933 Ганса арестовали за антинацистскую пропаганду. Заступничество отца спасло его, и он был выслан в Париж. В 1939, как все немцы, заключен в концлагерь, в 1940 выпущен и бежал в Марсель. С помощью В. Фрая эмигрировал в США. В 1943 призван в армию, в отдел стратегического планирования. В 1945 вернулся в Германию. Собирал сведения о военных преступниках, после чего заявил, что «пуповина перерезана окончательно» и его ничто не связывает ни с домом, ни с семьей, ни с родиной. Вновь посетил Германию только в 1970.

[25] См. гл. 6.

[26] См. гл. 12.

[27] См. гл. 16.

[28] См. гл. 7.

[29] См. гл. 9.

[30] Фрай пишет по памяти. Точный текст: «Le Gouvernement français est tenu de livrer sur demande tous les ressortissants allemands désignés par le Gouvernement du Reich» — «Французское правительство обязано по предъявляемому Германией поимённому требованию выдавать всех немцев…» (см. Предисловие). Читатель обратит внимание на английский артикль «the» посреди французского текста, что тоже говорит о волнении, в котором В. Фрай писал это письмо.

[31] См. ниже.

[32] АПКИД — объединение основных профсоюзов для рассмотрения вопросов, связанных с участием США в преодолении последствий войны. Функционировала с 1943 до 1950.

[33] См. гл. 2.

[34] Горный хребет на С.-В. штата Нью-Йорк с вершинами на высоте 1,500 и больше.

[35] André Glaz — беженец, психоаналитик, активно работал в 1940х — 1960х. Писал фрейдистские разборы трагедий Шекспира. Его психоаналитическая рутина включала секс с пациентами без разбора возраста и родственных связей.

[36] Lucie Heymann — секретарь Фрая после окончательного (второго) отъезда Лены Фишман.

[37] См. гл.13.

[38] На виллу Эр-Бель.

[39] См. гл. 12.

[40] См. гл. 12.

[41] Бретон, см. гл. 7.

[42] Roberto Sebastián Antonio Matta Echaurren (1911—2002) — чилийский художник-сюрреалист. Принят Андре Бретоном в круг парижских сюрреалистов. Развивал технику «автоматического письма», испытал сильное влияние Марселя Дюшана. Дюшан выхлопотал ему въездную визу в США. В политике имел левые взгляды между социализмом и коммунизмом. Уехал в Италию в 1948 после начала маккартисткой кампании.

[43] См. гл. 2.

[44] Комиссия “The Monuments, Fine Arts, and Archives” («Памятники искусства и архивы») — образована указом Рузвельта от 23 июня 1943. Три десятка сотрудников работали в Европе, часто в зоне огня. К концу войны их число возросло до нескольких сотен. Они оставались в Европе до 1951, за это время вернули из награбленных коллекций около 5,000,000 похищенных или захваченных предметов искусства.

[45] См. гл. 12.

[46] А. де Сент-Экзюпери в одном из писем писал: «Я обязан участвовать в этой войне. Всё, что я люблю, — под угрозой». Погиб 31 июля 1944. Обломки его самолета найдены в 1998, рассеянные по дну на глубине 70 м.

[47] См. гл. 2.

[48] См. гл. 6.

[49] См. гл. 4.

[50] См. гл. 1.

[51] Max Diamant (1906—1992) — польский еврей, беженец. В начале 1941 стал сотрудником В. Фрая. С помощью Бедржиха Гейне (см. гл. 1) эмигрировал в Мексику. Судя по сохранившейся фотографии, держал не ресторан, а магазин пряностей.

[52] Виктор Серж, см. гл. 7.

[53] Carel Sternberg (1911—2003) — родился в Моравии, еврей, юрист после курса в Карловом университете в Праге. В 1938 бежал во Францию, в 1940 на велосипеде приехал в Марсель. Прожил там 9 месяцев, помогая беженцам эмигрировать и работая в Международной Благотворительной Организации (International Relief Association). Эмигрировал в США в 1942. С 1946 директор Международного Комитета Спасения (International Rescue Committee).

[54] Dyno Loewenstein (1914—1966) — сын знаменитого немецко-еврейского педагога Курта Лёвенштейна (1885—1939). С 1933 семья в эмиграции в Париже. В мае 1941 Дино с матерью отплыли последним рейсом на Мартинику. В 1942 завербовался в американскую армию, работал с военнопленными. В конце лета 1944 заслан в Италию с еще двумя еврейскими беженцами для организации Сопротивления в Тироле. Операция «Greenup» увенчалась почти бескровной сдачей Тироля союзникам. После войны развивал методы (особ. графические) статистической обработки данных.

[55] Erich Lewinski (1899—1956) — немецкий еврей, юрист. В 1933 эмигрировал в Швейцарию, оттуда во Францию. В Париже открыл вегетарианский ресторан, доходы шли на поддержку беженцев. В 1940—1941 в Марселе сотрудничал с В. Фраем. В 1941 эмигрировал в США. В 1946 вернулся в Германию. В 1947 заявил, что если преступен сам закон, приоритет переходит к понятию права. Первым из немецких судей приступил к реформации судебной системы и уголовного кодекса, оставшихся после разгрома нацизма.

[56] International Rescue and Relief Committee — вспомогательная структура при Администрации помощи и восстановления Объединённых Наций. Функционировал с 1943 по 1949. Организовывал возвращение перемещенных лиц.

[57] См. гл. 13.

[58] См. гл. 3.

[59] В 1944 в психиатрической больнице, где лечилась от алкоголизма, доведенная до отчаяния одряхлением мужа, безденежьем и презрением семьи Томаса Манна, бывшего единственной материальной опорой Генриха.

[60] См. гл. 16.

[61] См. гл. 2.

[62] См. гл. 13.

[63] Мисс Палмер и Джей Аллен — см. гл. 10.

[64] См. гл. 2.

[65] См. гл. 2.

[66] См. гл. 2.

[67] Stéphane Frédéric Hessel (1917—2013) — выходец из берлинской семьи крещеных евреев. Ближайший друг В. Фрая марсельского периода. С 1990х поддерживал бездоказательную идею о гомосексуализме Фрая. Герой французского Сопротивления, английский агент. Чудом уцелел в концлагерях Бухенвальд и Дора, подвергался пыткам. При перевозке в Берген-Бельзен оторвал две доски вагонного пола и выпрыгнул на ходу. После войны дипломат, поборник идеи прав человека. Обвинял Израиль в военных преступлениях, политике апартеида и пр. Вносил его в список тиранических режимов вместе с Китаем и Ираном. Призывал спасти палестинский народ от истребления сионистами.

[68] Еженедельник, выходящий с 1914. После 1917 благожелательно оценивал СССР и позже — Сталина. С началом холодной войны и уходом с поста редактора Генри Уоллеса (Henry Agard Wallace, 1888—1965), проводившего резко левую политику, сдвинулся ближе к центру, но ненамного.

[69] 1945 (см. ниже).

[70] «Daily Worker» — печатный орган американской коммунистической партии. Выходит с 1921, за исключением перерыва с 1958 по 1968. Неизменно проводил курс на поддержку СССР, Коминтерна, КПСС.

[71] Henrik Ehrlich (1882—194?) — член руководства Польского союза еврейских рабочих. Разошелся с Жаботинским, обвинив его, что агитация за отъезд евреев из Польши в Палестину привела к вплеску антисемитизма в стране. В 1939 оказался на контролируемой Советским Союзом части Польши, разделенной по пакту Молотова — Риббентропа. Арестован НКВД, приговорен к смертной казни, замененной на 10 лет лагерей, освобожден, включен в Еврейский антифашистский комитет под руководством Михоэлса, опять арестован и расстрелян в 1941 или 1942 в Саратове.

[72] Wiktor Alter (1890—194?) — активный член Бунда. В 1913 сослан царским правительством в Сибирь, бежал, жил в Англии, после Февральской революции вернулся в Россию. С 1918 жил в независимой Польше. После раздела Польши в 1939 разделил судьбу Эрлиха.

[73] Письмо В. Фрая опубликовано в «Нью Рипаблик» 16 апреля 1945, вместе с ответом редакции. В ответе говорится, что упоминаемая Фраем редакционная статья была объективной и взвешенной.

[74] См. гл. 8.

[75] “Scholastic Book Services” — издательский концерн, существующий с 1945.

[76] “Surrender on Demand”, 1945.

[77] См. гл. 13.

[78] Vincent Azéma — мэр Баньюльса с 1935 по 1940 и с 1945 по 1953. Член социалистической партии, входившей в Рабочий (IV) Интернационал. Помогал приходившим в Баньюльс беженцам, в т. ч. Гансу и Лизе Фиттко, рассказывал им о контрабандистских тропах через Пиренеи в Испанию.

[79] Лиза и Ганс Фиттко пришли в Баньюльс, когда Азема был мэром. Лиза, видимо, имеет в виду его вторую каденцию, см. выше.

[80] В ноябре 1940.

[81] См. гл. 2.

[82] Walter Benjamin (1892—1940) — немецкий философ, еврей. Марксист с уклоном в еврейский мистицизм. Один из основателей Франкфуртской школы, созданной на деньги Коминтерна и развивавшей крайне левую философию, направленную на борьбу с капитализмом. 27 сентября 1940 перешел Пиренеи, но испанские власти отказали всей группе в доступе на территорию Испании. Ночью В. Беньямин отравился. Назавтра вся группа была пропущена в Испанию и благополучно эмигрировала в США.

[83] См. гл. 3.