ЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНА

У каждого свой кейс. А ты — это ты. Гражданин США, который совсем недавно работал в России. И самое главное — работал с теми, кто теперь эту войну горячо одобряет. Ты знаешь, кого я имею в виду. Я не говорю, что твой показ сделать невозможно, но теперь это будет сложнее, и вопросов к тебе будет еще больше. И вообще — не факт.

Александр Мардань

КРИЗИС ВЫСОТЫ

(окончание. Начало в № 2/2024 и сл.)

Октябрь, 2022

1.

Толстая серая белка деловито копалась в траве. Валентин допил кофе, но по-прежнему стоял у окна с пустой чашкой в руке и следил за пышным хвостом, мелькающим на лужайке. За спиной тихо бормотал телевизор.

Война идет восьмой месяц. Первое время он, как и все, отсчитывал дни, потом — круглые даты. Сто дней, сто пятьдесят… Как и все, поначалу не мог отлипнуть от новостей. Теперь всё притупилось. В интернете Валентин в основном просматривал заголовки, а кликал на них всё реже. И новости по телевизору включал, но уже через пару минут убирал звук на минимум. Да, вот так, войну — на минимум. Иначе невозможно работать.

Но работать он всё равно не мог.

Он пытался вернуться к почти готовому сценарию, но, в конце концов, бросил. Эта история была хороша только для начала февраля 2022-го, а уже к марту превратилась в полный ноль. Он взялся писать о своем киевском детстве, решил для начала набросать несколько новелл, а потом уже показать кое-кому и определиться, что с этим можно сделать — переработать в сценарий или все-таки опубликовать автобиографию. Но и тут Валентин завяз. Он открывал файл с текстом и снова ощущал внимательный взгляд психолога, снова слышал его вопрос: «Зачем? Чего вы хотите достичь?». Чего я хочу? Продать свои воспоминания? Заработать на том, что я из Киева? Препарировать на глазах у всех свои отношения с Линой? Он закрывал ноутбук и шел гулять с Мартой. Или ехал с ней к матери.

После того звонка Лины, когда она просила привезти Марту, Валентин поехал к матери только через неделю. Но собаку — так и быть! — с собой взял, и Марта снова направилась в кабинет Михаила. Когда Валентин пришел за ней, она лежала у ног старика. Михаил дремал.

Дома, глядя на собаку, Валентин думал: что ее тянет в ту комнату? Скорее всего, запах. Ощутимый при любом, самом тщательном уходе, запах старческого тела. Наверное, до войны Марта жила в семье, где был такой же старик. А может, он был единственным ее хозяином и не сидел всё время в кресле, а шаркал по своему домику и даже возился в огороде. Ну а вечерами устраивался перед телевизором и клал подошедшему псу руку на голову. Вот так, между ушами.

Люди эвакуировались и бросили пса? Или собака, как думала Яна, испугалась взрывов и убежала от хозяев? А может, одинокий старик погиб от осколка в собственном дворе, как тот сосед Юрия, и собака, просидев над ним несколько дней, вышла на дорогу в поисках еды. Так или иначе, ей повезло, и она нашла всё — еду, новое жилье, нового хозяина и даже старый любимый запах, к которому теперь идет, как только Валентин привозит ее в дом Лины.

С тех пор Валентин стал заезжать к старикам почаще, и обязательно с Мартой. Раз уж ей так нравится лежать у ног, прикрытых пледом…

Эти поездки и доставляли ему удовольствие, и одновременно раздражали. Он понимал, что со стороны всё выглядит благопристойно: сын навещает мать. Покупает ее любимое печенье, сидит с ней час или полтора, обсуждая новости, погоду, книги. Еще он привозит собаку — вроде как для умирающего отчима. На самом деле, он этими поездками просто убивает время. А еще с каким-то острым, щекочущим нервы чувством каждый раз в конце этого визита заходит к Михаилу, чтобы забрать Марту. Ощущение такое, будто сковыриваешь засохшую корочку на ссадине, и под ней открывается тоненькая розовая кожица. Такой больше нет нигде на теле, всё заскорузло и огрубело, а здесь, в этой комнате, тебе будто снова шестнадцать, и ты снова смотришь на человека, который изменил твою жизнь. Он, оказывается, любит собак, а ты не знал. Может, ты еще чего-то не знал о нем, проморгал в свое время, вот сейчас увидишь — и всё изменится, всё сложится иначе.

Но — ничего не менялось. Приехать, выпить чай с шоколадным печеньем, поболтать с Линой, войти в комнату Михаила, мельком взглянуть ему в лицо (опущенные веки, плотно сжатые губы), взять собаку за ошейник и увести.

Только однажды Марта вдруг заворчала. Михаил приоткрыл глаза, слабо улыбнулся и сказал:

— Иди, иди… Пора уже.

Валентин потянул собаку за ошейник сильнее, тогда она поднялась и громко гавкнула. В ватной тишине комнаты ее лай прозвучал как выстрел.

— Ну-ну, Марфуша, не хулигань. Иди, — снова сказал Михаил, и Валентин увел собаку. Выходя из комнаты, он чувствовал, что старик смотрит ему в спину.

Марфуша. Значит, он зовет ее так. Мысленно? Или разговаривает с собакой вслух, пока они сидят вдвоем? О чем он говорит с ней? Валентин представил, как Марта слушает слабый голос, ловит знакомые слова, забавно поднимает брови… Он представил, как Михаил улыбается или даже смеется — потому что невозможно не улыбаться, глядя на собаку, которая слушает тебя, приподняв брови.

Раньше он не улыбался. Никогда. Как Иисус из Назарета. По крайней мере, я этого не помню.

…Нахальная белка, за которой следил Валентин, наконец, прыгнула на ствол дерева и скрылась в ветвях.

Пора приниматься за дела. Точнее — за ворох малозначимых и необязательных действий, которыми он заполнял свои дни, чтобы не залечь на диван окончательно. Разобраться со счетами и перебрать вещи для стирки. Посидеть за компьютером и почистить архивы — там миллион файлов с какими-то набросками, чужими сценариями, расшифровками каких-то разговоров, и бОльшая часть из этого — протухший хлам. Еще надо бы отвезти Марту к груммеру и искупать. А завтра утром можно набрать Юрия — давно с ним не созванивались, месяца полтора, не меньше.

Юрий по-прежнему был в Киеве. Жену с сыном отправил к друзьям за границу, а сам остался и работал фиксером с иностранными журналистами. Мама жила теперь у него, но просилась обратно в Ирпень. Она созвонилась с соседкой и узнала, что дом цел. Конечно, Юрий об этом и слышать не хотел, и мама согласно кивала, но всё равно время от времени просила: «Может, хоть на пару дней съездим? Хоть гляну, как там моя малина, мои розы…».

— А что, уже можно ехать? — спросил Юрия Валентин.

— Да, в принципе, саперы там уже всё почистили. Но я даже на день не могу. И зачем? Всё равно я ее там одну не оставлю, а она только расстроится.

А мама, кстати, завела себе новый огород, — рассказывал Юрий. Кто-то из его соседей, уезжая из Киева, вынес на лестничную площадку с десяток вазонов. Фиалки и еще какие-то безымянные розовые цветочки быстро зачахли, а вот кактусы оказались живучие. Мама сначала ходила их поливать, а потом потихоньку перенесла в квартиру, и скоро самый неказистый и колючий из этой компании расцвел. А еще мама вдруг полюбила суши, которые Юрий заказывает в японских ресторанчиках.

— У вас рестораны работают?

— Да, давно уже, — сказал Юрий, — и слава богу. А то тяжко было. Я же иностранные группы принимаю, где-то во второй половине апреля начал, так сначала мучился, где их кормить. Как-то был американец, газетчик. Телевизионщики группами всегда приезжают, а этот один. Почти весь общепит тогда еще на замкЕ был. И что ему, месяц на бутербродах сидеть? Так я его просто у себя поселил. Мама такой борщ шикарный варила, а ему не понравилось. А вот от её картошки жареной, на сале, с лучком и с чесноком, он просто фанател.

— Здорово! — засмеялся Валентин. — Так может, и мне приехать? На картошечку с салом. А алкоголь у вас продают?

— Да. Сухой закон только в самом начале был, еще весной отменили.

— Ну вот! Приеду. И проведем, наконец, мою ретроспективу. Закроем, так сказать, гештальт. Как этот газетчик до вас добирался?

— Да я не помню уже. Их у меня тут знаешь сколько уже было?

— А связь с ним у тебя есть? Уточнить можешь?

— Ты что, серьезно? — спросил Юрий.

— А что? Почему нет? Я вот читал — у вас «Ю-ту» выступали. В метро. Может, и для меня там организуешь? Ну, не ретроспективу, а какой-то один показ?

Валентин и сам не понимал, шутит он или нет.

— Слушай, ну… Это сейчас вообще сложно, — растерянно говорил Юрий. — Большинство площадок вообще не работает. Тревоги постоянно. Метро — это, знаешь, очень выборочно, для музыкантов, в основном. Ну и твой бэкграунд сейчас…

— Что — бэкграунд?

— То, что мы с тобой раньше обсуждали. Твои московские проекты. Сейчас, наверное, с этим… Не надо пока.

— Юра, ты чего?! Да у вас полстраны работали — если не непосредственно в россии, то с россией. И вы что, всех-всех уже осудили? Призвали к ответу?

— Валик, подожди. Я не понял. Ты что, реально хочешь приехать, и чтобы я организовал показ?

— Не знаю. Может быть, хочу. Но мне в самом деле интересно — вы всех, кто с россией работал, уволили?

Юрий вздохнул.

— Значит, так. Про тех, кто раньше там работал, это разговор долгий. Со всеми — по-разному. Какой-нибудь Вася и сейчас там плитку кладет. И не один. Что касается бизнеса — там свои нюансы. Но чего мы с тобой про кого-то говорим? У каждого свой кейс. А ты — это ты. Гражданин США, который совсем недавно работал в россии. И самое главное — работал с теми, кто теперь эту войну горячо одобряет. Ты знаешь, кого я имею в виду. Я не говорю, что твой показ сделать невозможно, но теперь это будет сложнее, и вопросов к тебе будет еще больше. И вообще — не факт.

— Ладно, не бери в голову, — буркнул Валентин. — Просто я еще с утра толком не поел, а тут ты про картошку. Которой твоя мама кормит какого-то там американца.

— И даже японца кормила, — оживился Юрий. — Кто только не едет! Вот если бы ты документалкой занимался…

— Нет, не занимался.

Валентин и сам не понимал, почему об этом заговорил. Он же до сих пор не думал о том, чтобы поехать в Киев, а тут вдруг… Да просто как-то так разговор сложился. О чем говорили-то? Ну да — жизнь наладилась, рестораны работают, иностранцы приезжают, и из Америки тоже. Вот его, словно течением, к этому и вынесло: а может, приехать? Может, вместо того, чтобы убирать звук на телевизоре во время военных репортажей, надо наоборот, включить его на полную? И самому включиться.

Хотя, если подумать, приедешь туда — и что? Что там будешь делать? Проведешь показ, как планировали с Юрием до войны? И что ты скажешь, когда кто-то из зала спросит про твои российские проекты? А там спросят. Раньше ты готов был отрезать: какая разница, где снимать хорошее кино! А сегодня? Что говорить сегодня, если в твоем «хорошем кино» играл Дорошин?

Геннадий Дорошин. Всеобщий любимец, звезда. Талантливый, умный, обаятельный. Валентин считал огромной удачей, что ему тогда удалось заполучить Дорошина в свой сериал. Правда, на очень короткое время, все сцены Дорошина быстро отсняли — и он уехал, занятость у него дикая, и съемки, и театр…

Через несколько дней после начала войны Дорошин подписал какое-то невыразительное и бледное коллективное письмо деятелей искусства. Никаких «нет войне» или «выведите танки», только призыв к мирным переговорам. Потом долгое время была тишина. А потом вышел сюжет: Дорошин в составе какой-то гуманитарной группы в захваченном городе (в российских телесюжетах город, конечно, называли освобожденным). Они привезли книжки для детской библиотеки, посмотрели организованный к их приезду концерт учеников местной музыкальной школы, а потом Дорошин на камеру произнес несколько фраз: мы должны помогать детям, дети не должны страдать, мы будем приезжать еще, мы сделаем всё, чтобы здесь работали школы, больницы, театры…

Валентин посмотрел сюжет дважды. Да, Дорошин — прекрасный актер. Придраться не к чему. Сдержан, не переигрывает. В голосе, в глазах — искреннее сострадание, боль, забота. А вообще, в предлагаемых обстоятельствах ему и играть не пришлось. Вот разрушенная школа, вот сгоревшая библиотека, а вот дети, и им надо помочь! Всё остальное его не касается.

Валентину после того сюжета остро захотелось набрать Дорошина. Позвонить и спросить: у тебя что, ипотека? Или семеро по лавкам? Ни того, ни другого. Мог забить на всё и уехать. Многие же уехали. Нет, не позвонишь, — оборвал он сам себя. Потому что легко быть принципиальным издалека. Потому что ты чужой — и для Дорошина в Москве, и для Юрия в Киеве. Ты выбрал, на чьей ты стороне, но все равно остался в стороне от войны.

Может, все-таки рвануть в Киев?

2.

Сообщение на вайбер пришло вечером. Чижов. «Валентин, привет. Есть тема для разговора. Напиши, когда тебе удобно поговорить. По вашему времени».

Тема для разговора? Со Стасом? Валентин вспомнил их встречу в берлинском баре и последний телефонный разговор несколько дней спустя. С тех пор он о Чижове ничего не слышал. Интересно, он по-прежнему в Москве и работает? Или все-таки уехал?

Тогда, вечером двадцать четвертого февраля, Чижов был то ли пьян, то ли жутко возбужден из-за новостей. Молол что-то о том, что Киев вот-вот захватят. Но тогда все так думали. И те, кто за Украину, — тоже. Трудно было думать иначе. Разговоры в тот день — вообще не лучший исходник для каких-то выводов. Все были в шоке, не хотели верить в очевидное, надеялись, что этот ужас будет, по крайней мере, недолгим. Но время шло, и война продолжалась, и многие, протрезвев, стали собирать чемоданы. Так что, будет неудивительно, если сейчас Стас скажет: «Знаешь, а я теперь в Грузии. Как-то подумал…».

Хотя — бред, конечно. Кто уехал, Чижов? Стас, который вечно держал нос по ветру и крутился возле бюджетных денег? Да, у парня неплохой вкус, и откровенное фуфло он не снимал, но все-таки…

Валентин ответил: «Могу прямо сейчас». Чижов позвонил минут через десять.

— Валик, привет! Сто лет не слышал тебя. Как ты?

— Ну, не сто. В феврале говорили. Двадцать четвертого. По телефону.

— Да? — удивился Стас и тут же согласился: — Точно, я и забыл. Ну, как ты, что делаешь? Чем занят?

— Так, ничего особенного. Пишу понемногу.

— Пишешь? А как насчет поснимать? Я к тебе с предложением. Помнишь, я рассказывал про сериал? Пост-апокалипсис, выжившие в бункере. Я еще говорил, что тема трендовая, но сценарий слабоват. Так вот, ребята здорово поработали и довели таки его до ума. Сброшу тебе? Почитаешь?

Спросить его сразу в лоб: «Ты где?», или как-то окольными путями?..

— А что за компания? На чьи деньги?

— Всё как на первом нашем проекте. Те же люди, всё без изменений.

Без изменений, значит. У них всё по-прежнему. И все-таки Валентин уточнил:

— Так ты в Москве?

— Да. На днях в Питер мотался, но уже вернулся.

Интересно, он вопроса про Москву не понял или сделал вид, что не понимает? Да и чёрт с ним, не важно. Хватит ходить кругами.

— Стас, ты серьезно думаешь, что я сейчас приеду в Москву и буду с вами работать?

— Вполне, — ответил Чижов. — А почему нет?

— Почему??? Ты считаешь, что после начала войны я… с вами?..

— Валя, пожалуйста, не надо пафоса, а? Мы не на митинге. Давай спокойно, — Стас и сам говорил очень спокойно и как-то миролюбиво. — Если можно, я тебе напомню, что война по большому счету идет с четырнадцатого года. Как говорится, где вы были эти восемь лет? А за эти восемь лет мы с тобой, Валик, сделали три проекта. Так почему нам сейчас не сделать четвертый?

— Без пафоса? Ладно. Но давай и без дураков. Эта война — другая. Ты сам это прекрасно понимаешь.

— Ну, допустим. Понимаю. Раньше эту войну никто не замечал, а теперь вдруг заметили. У вас там все возмущены, «нет войне», и так далее. Но ты ж вроде всегда имел собственное мнение, и тебе было плевать, если оно не совпадало.

— В этот раз совпало. Мое мнение такое же, как у всех. Как у любого нормального человека. Я против войны.

— Конечно! Все нормальные люди против войны. И я тоже, представь себе! И мы все надеемся, что всё это скоро кончится. Но почему мы должны при этом перестать работать? Ты же, например, пишешь что-то? Не перестал?

— Я пишу свое и для себя. А вы снимаете развлекалово.

— Почему развлекалово? Я вышлю тебе сценарий, посмотришь. Там и социалка, и философия. Будет серьезное, глубокое кино. Людям это нужно сегодня.

— Каким людям?

— Обычным, Валик. Людям, зрителям. И тем, кто кино делает — тоже. Им как-то жить надо. Актерам, например. Художникам. Осветителям. Монтажерам. Ольге Витальевне нашей замечательной, например.

Валентин вспомнил Ольгу Витальевну, режиссера монтажа на их первом сериале. Примерно его ровесница. С пучком пегих от седины волос, с хирургически острым взглядом. Низкий голос с одышкой, печальный вздох: «Валентин Викторович, этот хвост нам придется купировать. Знаю, вы хотели в этом месте панорамку, но с камерой-то у нас Дубинин, а не Рерберг, пардон. Панорама вышла… В общем, надо сокращать».

— Ты знаешь, что у нее взрослый сын даун на руках? — продолжал Чижов. — Она против войны не меньше, чем ты, только никуда уехать с ним не может. И на митинги ходить не может. Если мы с тобой перестанем работать, ей на что жить?

— Стас, — перебил его Валентин. — Все эти разговоры ни к чему, не трать время. Ты, наверное, не в курсе, но я недавно дал интервью и четко сказал, что думаю об этой войне. Так что, даже если бы я согласился, мне у вас кино снимать никто не даст.

— Да знаю я про твое интервью. Видел.

— Так что же ты тогда предлагаешь?.. — удивился Валентин.

— Валик, я уже пробил этот вопрос и получил «добро». Представь себе, здесь остались нормальные люди, и они всё прекрасно понимают. Конечно, пока ты — там, ты видишь только одну сторону ситуации. Ясно, какая у вас там повестка. «Империя зла», «агрессия», вот это всё. Хотя, конечно, не Америке про это говорить.

— Ага. Расскажи мне, что у нас тут негров линчуют. И поэтому вам теперь можно бомбить Киев?

— Негров уже не линчуют. Негров вы теперь любите, более чем. У вас фея в «Золушке» черная. Точнее — черный! Мужик!

— Стас, ты этот фильм смотрел?

— Так, ладно, давай не будем отвлекаться. Ты прав. Хрен с ним, с этим черным феем, с вашей политкорректностью и с вашим прекрасным правительством, которое ни разу нигде не воюет и никого не бомбит. Это большая политика, ясно. Но я понимаю, что ты там живешь, и конечно, ты не мог в интервью сказать иначе. И думаешь, что после этого ты у нас теперь враг народа? В черном списке? Нет. Можешь приехать и работать. Приезжай, Валик. Давай. Ты ж наш, в конце концов.

— В каком смысле — ваш?

— Наш, советский. Ты сам об этом в интервью сказал.

— А вы, значит, эсэсэсэр?

— Ну, почти. Да. И ничего плохого в этом нет.

— Стас, я еще пацаном был, когда понял, что из совка надо ноги делать. А сейчас ты мне предлагаешь добровольно вернуться?

— Я тебе не предлагаю вернуться и жить. Я говорю — поработать.

— Нет.

— Мне младшая моя, что ни скажу, на всё отвечает: «Папа, я тебя услышала». Так вот, Валик, я тебя не услышал. Такие вопросы на ходу не решаются. Подумай, пожалуйста. Еще раз говорю — тебя никто не просит поддерживать войну, выступать с заявлениями. И никто не предлагает тебе снимать какую-то пропаганду. Сценарий я тебе сейчас сброшу, но имей в виду, выбор есть. Через месяц в Фонде кино будет питчинг, наша компания еще три проекта выдвигает. Там ориентировочно режиссеры уже есть, но если тебя что-то из этого заинтересует — тебе будет «зеленый свет».

— Стас, зачем тебе это?

— Что — «это»?

— Уговаривать меня. Я тебе — зачем?

— Затем, что я хочу делать хорошее кино, и с тобой у нас получалось. Мне с тобой нравится работать. А еще мне обидно, что ты, хороший режиссер, сидишь без дела.

***

После разговора Валентин какое-то время бессмысленно бродил по дому. На что переключиться? Что-то почитать, посмотреть? Нет. С Мартой погулял как раз перед звонком Чижова, и теперь она посапывает на лежанке. Поднять ее и еще раз пройтись перед сном? А может, лучше — в бар? Желательно в такой, где транслируют спортивные матчи, все орут и аплодируют удачным броскам. Сесть там в уголке… Нет, прямо у стойки, перед экраном. Следить за игрой, тоже орать и свистеть. И не думать.

Ты совсем недавно вспоминал про Дорошина. Ну и вот. Вот, значит, как это делается. Никто не просит тебя отказаться от убеждений и подписать кровью договор с дьяволом. Тебе просто предлагают любимую работу. Конечно, тут нечего обдумывать. Нет, нет и нет. И Стас не сказал ничего такого, что могло бы изменить… Но как он про Ольгу Витальевну ввернул, а?! Неужели случайно, к слову пришлось? Вот тебе не какие-то абстрактные художники и операторы, а конкретный человек. Монтажер высшего класса. Ей не надо было долго объяснять, она всё ловила на лету. Не спорила там, где не надо. Где можно — делала по-своему, но именно так, как сделал бы он сам.

Конечно, все их рассуждения о том, что они дают простым людям работу, — полная херня. Благодетели, мать их! Дорошина, кстати, его поклонники оправдывают именно так: он не ради себя, он ради своего театра, ради труппы, иначе театр прикроют. И мне, значит, они тоже предлагают такую отмазку. Бери, дорогой, пользуйся.

Всё тебе дают, всё! Работу, деньги и даже оправдание в виде Ольги Витальевны с ее сыном-инвалидом. Гениально!

Конечно, это предложение не от Стаса. Он бы не рискнул куда-то соваться с идеей пригласить меня, особенно после интервью. Это придумал кто-то повыше, и Стасу поручили со мной поговорить. Потому что они сейчас всех, кого могут, тянут на свою сторону. И если я сегодня говорю, что они — агрессоры, а завтра стану с ними работать, они из этого раскрутят шикарную историю. Типа — выступал против войны, потому что в Америке нельзя публично поддерживать россию, но теперь переехал в Москву и снимает кино.

…Он сидел в баре, пил уже третью порцию, следил за тем, как по экрану бегают парни с широченными плечами, и даже иногда одобрительно орал вместе со всеми, но в голове по-прежнему крутились какие-то обрывки разговора со Стасом.

Он спросил: «Как дела, чем занят?». Это просто формальность, начало беседы? Знает он, что я до сих пор в простое, или нет? Наверняка сначала прощупал почву и всё знает. Говорил с Натой? Конечно, говорил! Надо ей позвонить. Сейчас. Телефон где? В карманах нет. Потерял? Да вот же, лежит на стойке! Сколько там уже? Без четверти час. Значит, там сейчас… плюс десять, то есть минус два по цифеблату … Это сколько? Утро. Она уже на площадке, наверное. Наберу. Нет, здесь шумно, из дома позвоню. А зачем? Ну, спрошу я, говорила ли она с Чижовым обо мне. Да, говорила, и что? Позвонил, интересовался, как у тебя дела. Или — нет, давно с ним не виделась. Опять-таки — и что?

Он взял еще порцию, отвернулся от надоевших плечистых придурков на экране и огляделся. Компания друзей с пивом. Татуированный парень похлопывает подружку по попе, а она обиженно отталкивает его руку. Здоровенный хмурый мужик пьет виски. Один. Седоватая щетина на красных щеках, маленькие глазки. Маленькие и быстрые. Как шарики ртути.

Мойдодыр? Нет, конечно, это не он. Просто такой же тучный. И глазки. А Мойдодыр сидит, уже больше года.

А ведь твои последние две попытки были уже после того, как он сел. И что? И ничего. Просто еще два отказа в копилку. Он в тюрьме, а тебе всё равно не дают снимать. «Ленин умер, но дело его живет». Чёрр-рт, может, Стас прав, когда сказал: «Ты наш»? Советский. Всю жизнь здесь, а выскакивают при случае вот эти лозунги, фразочки. Ты даже собаке командуешь: «фу».

Они — твари. Хитрые твари. Они хотят меня использовать. И эти, голливудские, — твари. Они не хотят меня использовать. Никак.

Тренькнул телефон. Что-то пришло на почту. От Стаса. Сценарий.

— Еще один, пожалуйста. Да, тоже двойной. И посчитайте.

Завтра прочитать сценарий. Попросить прислать остальные, которые Чижов двигает на финансирование. Выбрать лучший. Поставить свои условия насчет актеров. Поехать. Снять хорошую квартиру, жить там с Натой. Наплевать на то, что кто-то скажет или напишет. Не смотреть новости. Просто работать. Репетировать. Снимать. Монтировать. Выплатить долги, наконец.

…Он рухнул на диван и закрыл глаза. Последний двойной был, наверное, лишним. Ничего, утром минералка с лимоном, кофе побольше — и работать. Сценарий читать. Работать!!!

В полудреме он услышал тихое цокание когтей и почувствовал, как в ладонь его руки, свесившейся с дивана, тычется мокрый нос. Марта пришла со своей лежанки и подсунула голову под его руку. Он оттолкнул ее башку, но Марта подставила ее снова. Тогда он убрал руку, но собака уткнулась в его плечо и шумно задышала.

Твой хозяин тоже пил? Ты опять пришла на знакомый запах? Ты врешь, сучка, он не мог пить десятилетний виски. Но он пил самогон, да, это практически то же самое, ты права. И мне тоже надо пить самогон. Мы с Натой пойдем в гости к ее родителям, и Сан Саныч нальет мне из своих запасов. А потом подарит мне значок из своей коллекции. Тот, с силуэтом киевских Золотых ворот. Голден Гейт. Забавно. Я уехал из города, где есть Золотые ворота, на другой конец земли. Где тоже есть Золотые ворота. Какая разница, возле каких Золотых ворот жить? Надо ехать. Не трогай меня, слышишь? Мы не пойдем гулять ночью. Ночью никто не гуляет. Ночью комендантский час. Отстань.

3.

Весь следующий день он провалялся в мутном похмельном одурении. Дважды за день собирался с силами, шел к входной двери, выпускал Марту и, глядя, как она присела на газон, бормотал себе под нос: «Давай, детка, давай, сегодня по-походному». К вечеру он более или менее пришел в себя. Наутро встал рано, поеживаясь, натянул куртку и повел Марту гулять по их обычному утреннему маршруту. Метров двести в одну сторону, а потом обратно, с короткими остановками — пока Марта обнюхивает заборчики и стволы деревьев. Очередная остановка — возле двухэтажного дома. Обычный дом, как многие в этом районе, приметный лишь тем, что жильцы больше, чем все вокруг, заморачиваются с праздничными украшениями. В декабре здесь обычно обмотана гирляндами каждая веточка, по сияющим газонам гуляют светящиеся олени, а к каждому окну дома по веревочным лесенкам карабкаются маленькие Санты. Но всё это рождественское безумие появится потом, а пока хозяева приготовились к Хэллоуину. В прошлом году, помнится, у них на крыльце сидела здоровенная фигура в черном балахоне с косой, ну и, конечно, лужайка была завалена тыквенными рожами. В этот раз — ни одной тыквы, зато и фасад, и все деревья вокруг покрыты какой-то белесой дрянью, напоминающей паутину, а на крыше раскинул лапы здоровенный паук.

Марта долго обнюхивала столбик с почтовым ящиком, а Валентин тем временем рассматривал паучье логово. Весьма натурально. И противно. Лучше бы тыквы.

Дома он, наконец, сел за компьютер и открыл почту. Писем от Чижова было уже два. В первом, которое пришло еще тогда, когда Валентин пялился на бейсбол в баре, был только один текстовый файл, без комментариев. Второе пришло через сутки. В нем были еще три файла с короткой припиской: «Это сценарии для Фонда. Время есть, но ты все-таки не затягивай с ответом. Жду. С.».

Удалить письма, не глядя? Нет, все-таки любопытно, чем они меня решили завлечь. На какого такого червячка я должен был клюнуть. Валентин загрузил первый сценарий, начал читать, увлекся, и когда потянулся за сигаретами, обнаружил, что прошло уже минут сорок. Не шедевр, — думал он, закуривая, — но вполне нормальный сценарий. По крайней мере, то, что уже прочел, — неплохо. Диалоги, конечно, хромают, но это не страшно. Это можно рихтовать по ходу…

Зачем? — вдруг оборвал он себя. Зачем ты читаешь? Зачем выделил красным неудачные места? Машинально? Даже на главного героя уже мысленно прикинул актера. Ты же сказал «нет»!

Он закрыл файл, удалил его с рабочего стола, выключил ноутбук и пошел на кухню. Там достал из холодильника первый попавшийся под руку брикет, запихнул его в микроволновку, включил чайник, а в голове крутилось: файл удалил, а письмо — нет. Письма остались в почте. Значит, сценарий можно снова загрузить. Да и удаленный файл в корзине будет лежать еще месяц, всего один клик — и сценарий опять появится на рабочем столе. Крючок с червяком. Ты не оборвал леску, ты просто отвернулся, но знаешь, что червячок никуда не делся, он здесь, и крючок под ним по-прежнему готов порвать тебе горло.

***

Через несколько дней позвонила Ната. Он терпеливо ждал этого звонка и теперь прижимал трубку к уху, как стетоскоп. Волнуется? Нет, похоже, говорит спокойно, как всегда: что нового, как дела? Их обычный словесный пинг-понг, пустотелый шарик прыгает по зеленому столу.

— Валик, ты же сейчас ничем особо не занят, — вдруг сказала Ната. — Может, приедешь? Мы по идее должны через месяц съемки закончить. Ну, через полтора. Я освобожусь, и обратно — вместе. А?

С чего это она вдруг? Боится в лоб спросить, что я думаю о предложении Стаса, и решила так прощупать, не собираюсь ли приехать?

— Ната, что-то случилось?

— Ничего не случилось, — ответила она. — Просто соскучилась.

— Ну, потерпи еще месяц. Закончатся съемки — и вернешься, — сказал он сухо.

Ната молчала. Не знает, как продолжить разговор, как спросить про Чижова? Или на самом деле соскучилась и теперь огорчена?

— Эй, ты тут? — прервал он молчание.

— Тут, — ответила Ната. — Да, конечно, потерплю. Просто устала. И погода мерзкая. Не обращай внимания.

Я совсем параноиком стал из-за этих тварей, — подумал Валентин. Почему она не может говорить искренне? Конечно, устала. Сначала родители, теперь работа. Мы не виделись уже год. Соскучилась. А ты со своими подозрениями…

Сидя на диване, он дотянулся до сигарет, которые валялись на журнальном столике, и закурил. Не хотелось выходить на крыльцо, не хотелось даже вставать, чтобы найти пепельницу. Он оторвал крышечку от сигаретной пачки и стряхивал пепел в нее и мимо. Ничего, скоро придет Кристина, наведет чистоту. Кстати когда придет? Какой сегодня день? Он открыл календарь в телефоне. Двадцать пятое. Уже двадцать пятое.

Когда звонил Стас? Валентин проверил входящие. Неделю назад. Наверное, скоро перезвонит, чтобы услышать ответ. Интересно, он в самом деле считает, что я могу передумать?

Сегодня вторник. Кристина будет в пятницу. Значит, в пятницу поеду с Мартой в парк, а пока только короткие прогулки. И пока что изменим маршрут. Будем ходить в противоположную сторону, чтобы не проходить мимо дома, затянутого паутиной. Эта бутафория почему-то нагоняет настоящую липкую тоску.

Ноябрь, 2022

1.

Тянулись муторные дни, складывались в недели. Стас не звонил. Но, конечно, он еще объявится. Он ждет ответ, и вообще обязательно попытается додавить. Скажет: «ты наш», «не мы это начали», «ты же понимаешь, что кое-кому эта война выгодна, например, вашим производителям оружия»… Ютьюб постоянно подбрасывал Валентину интервью с российскими звездами, и там подобных пассажей хватало. Он слушал эти беседы урывками, отмечал логические нестыковки, мысленно возражал, и ему казалось, что он непрерывно спорит с Чижовым. Ему страшно надоел этот диалог, а Стас всё не объявлялся.

Он позвонил одиннадцатого вечером.

— Ну что? Как тебе сценарий?

— Я не читал.

— Да ладно! — засмеялся Стас. — Читал, отвечаю. Если б там был полный трэш, ты бы сказал, что с этим работать не хочешь. Но сценарий нормальный.

— Нормальный, — согласился Валентин, — но работать с вами я не буду.

— Значит, ты так пока решил, — задумчиво протянул Стас.

— Почему «пока»? Я сразу так решил, и ничего уже не изменится.

— Всё меняется, Валик. Обстоятельства, ситуации. Точка зрения. Любое решение всегда можно изменить. Но конечно, если у тебя есть более выгодные предложения…

Сволочь. Он прекрасно знает, что у меня нет никаких предложений, поэтому так говорит. Это уже не крючок, на который тебя хотят поймать. Это просто шпилька.

— В любом случае, — продолжал Чижов, — съемки мы планируем начать не раньше февраля, так что, если ты передумаешь… Группа будет практически та же, наша с тобой. У меня текучки нет.

Последние слова он произнес со смешком, а потом вдруг, без всякого перехода, спросил, нет ли кого-то, кто собирается в ближайшее время лететь из Штатов в Москву, и принялся объяснять: очень нужно привезти одно американское лекарство, у друзей ребенок с жуткой аллергией.

— Всегда этими таблетками спасались, а теперь их к нам не завозят, как ты понимаешь. Ваши, конечно, хороши. Нанесли удар по агрессору, ничего не скажешь. Оставили детей без лекарств.

— А вам самим нужные лекарства делать — не судьба? Мозгов не хватает? Или все деньги на танчики потратили?

— Будем делать, конечно, будем. Но сейчас ребенка жалко, мучается. Так что, если у тебя кто-то будет к нам лететь…

— Ладно, узнАю, — буркнул Валентин. — Но у меня вряд ли. Поспрашивай еще кого-то.

— Слушай, Валик, — вдруг замялся Стас. — Извини, если я лишнее спрашиваю, но… Я знаю, что Ната вернулась из-за больной мамы, но теперь она работает и вроде уезжать не собирается. Вы с ней разбежались, что ли?

— Значит, моя личная жизнь вас тоже интересует? — после паузы спросил Валентин.

— Кого — «вас»?

— Тех, кто предлагает мне работу.

— Ну, ты совсем уже поехал, — огорченно пробормотал Чижов. — Мы с тобой столько лет… Я по-человечески, думал — поддержать как-то. Ладно, извини, полез не в свое дело. Давай. Если что — звони. Пока.

…Полвторого ночи, а сна — ни в одном глазу. Наверное, уже до утра не уснуть. Тысячный поворот с боку на бок, измятая подушка. И сам как подушка. Подушечка для иголок. У бабушки Розы была такая, крошечная, из нее торчали иголки с хвостиками цветных ниток и швейные булавки. Сколько Стас их воткнул сегодня? Шпилька про «более выгодные предложения», потом — еще укол — насчет ребенка и лекарств. И последняя иголка — про Нату. Может, у меня и в самом деле мания преследования? Стас всегда был в курсе всех амурных сплетен, кто с кем и кто от кого, любит он эти дела, ну и тут полюбопытствовал, а я ему — про заговор, как дурак.

Погоди, а что он перед этим говорил, про съемки? Сказал, что группа будет та же. Еще усмехнулся: «Текучки нет». Я подумал, что он смеется из-за этого совкового слова — «текучка», а он на самом деле… Он что — опять намекал на Нату? Она тоже была в их первой съемочной группе. Они (эти невидимые и неизвестные «они» в лице Чижова) уже пообщались с Натой, чтобы она уговорила меня? Может такое быть?

Валентин схватил телефон. На часах уже без десяти два, значит в Москве вторая половина дня. Она наверняка еще на работе. Выслушал голос автоответчика и набрал сообщение: «Позвони в любое время».

Ната перезвонила только рано утром, когда он уже собирался вывести Марту.

— Валик, что случилось?

— Привет. Хотел спросить — тебе Чижов звонил?

Она озадаченно промолчала, потом ответила:

— Ну ты даешь. Я испугалась — вдруг случилось что-то… Звонил, да. Откуда ты знаешь? Ты с ним говорил?

— Он предложил тебе работу?

— Чего ты кричишь?

— Я не кричу.

— Валик, ты кричишь. Да, мы говорили на днях. Он узнал, что я в Москве, и позвонил. Сказал, что скоро будет запускаться с полным метром.

— А кто режиссер?

— Молодой какой-то. Он назвал фамилию, но я не запомнила. Стас сказал, что еще может что-то поменяться, и снимать будет кто-нибудь другой.

— Ты согласилась?

— Нет.

Он молчал. Марта нетерпеливо крутилась под дверью и поскуливала.

— Ладно, — наконец, сказал Валентин. — Что у вас там? Скоро заканчиваете?

— Точно не знаю. Скоро.

— Билет еще не брала?

— Нет пока.

И вдруг, словно решившись, она заговорила:

— Валик, я Чижову сказала «нет», но потом подумала… Он вообще-то хорошие деньги предлагает, очень. Может, я все-таки задержусь еще на полгода, а? Ну, подумай, я вернусь сейчас — и что? Ты не работаешь, и я буду рядом сидеть? Или мне в уборщицы пойти?

Он открыл дверь. Марта, как уже было не раз, выбежала во дворик и присела.

— Почему в уборщицы? — сказал он, наблюдая за собакой. — Можно в выгульщицы. Собак выгуливать. У нас хорошо платят.

— Собак? Ты серьезно?

— Нет, конечно, — он усмехнулся. — Это я о своем. Просто у меня Марта сейчас навалит кучу под порогом, а я с тобой заболтался. Извини, мне пора. До связи.

Не дожидаясь «пока», он отключил телефон и вышел из дома.

2.

Звонок раздался поздним вечером, когда шел боевик, и на экране телевизора полыхали живописные и нестрашные взрывы. Телефон стоял на зарядке, так что Валентину пришлось подняться с дивана и подойти к столу. Кто это так поздно? Чижов?! Мы же говорили всего три дня назад. Ну да, одиннадцатого. Что еще?

Валентин не стал отвечать. Зачем-то стоял над телефоном, слушал надоедливую мелодию, и только когда она закончилась, вернулся на диван. Чижов не перезвонил, но утром на электронку от него пришло письмо: «Валик, нам с этим сценарием до запуска все-таки надо еще поработать. Хорошо было бы диалоги сократить и оживить. Ты же это здорово умеешь. Может, возьмешься? Это — в частном порядке, ты нигде не засветишься. Про гонорар договоримся».

…Ты был уверен, что оборвал их снасти, но они продолжают свою рыбалку, и новая наживка уже не такая вонючая. Пройдет немного времени — и они забросят что-то еще привлекательнее. И ты схватишь.

Валентин взял телефон и набрал Юрия. Тот не ответил. Тогда он сел за компьютер, удалил из почты письмо Чижова и открыл чистую страничку. Если это нельзя сказать вслух по телефону, то надо написать, срочно.

«Юра, привет. Я хочу приехать в Киев».

Мне нужно туда поехать. Необходимо. А вот как это сформулировать для кого-то, если у меня нет никаких аргументов? «Хочу приехать» — это как-то по-детски. Что за хотелки в военное время? «Мне надо приехать в Киев». Нет, тоже не то. Нет никакой практической причины, надобности.

Он всё затер и начал писать быстро, без пауз: «Юра, привет. Я собираюсь в Киев. Насколько я знаю, если на два-три месяца, то виза не нужна, да? Планирую выехать где-то через месяц. Пожалуйста, напиши, как до вас лучше добираться. Через Польшу? И еще, сними мне плз на пару месяцев однушку где-нибудь возле себя. Из необходимого интернет, душ, ну и спальное место по моим габаритам. Деньги за хату могу тебе сбросить на карту сейчас».

Он отправил письмо, придвинул к себе блокнот и стал составлять список дел до отъезда. Номер первый — конечно, Марта. Подпункты: договориться с Линой, написать для них с Гаянэ инструкцию — сколько кормить, когда выгуливать… Он отложил ручку. Пункт первый — самый первый! — это, конечно, не Марта, а Лина. Прежде чем договариваться с ней о собаке, предстоит вообще сказать ей о поездке. Разумеется, для нее я еду не в Украину. В Германию, например. А зачем? Что я там буду делать? Ладно, придумаю. До Дня благодарения еще есть время.

Лина, как обычно, заранее — еще неделю назад — уточнила: «Ты же придешь? Конечно, целую индейку брать не будем, куда нам. Гаянэ купит бедро. Она хочет запечь в апельсиновой глазури».

Из года в год в ноябре у них повторялась одна и та же история — Лина пыталась отпраздновать День благодарения по всем правилам. Она всегда мечтала о классической киношной картинке: вся семья за столом, все улыбаются, и на блюде блистает глянцевыми боками упитанная тушка. Но семья никак не объединялась — ни в будни, ни в праздники. Сначала, когда Михаил только появился, Валик вообще категорически отказывался от любых совместных обедов. Потом, когда Валентин уже работал и много снимал, в праздничные дни он часто бывал в отъезде. Его первые две жены тоже не особо вписались в их семейный паззл. Да, были редкие годы, когда они все по какой-то негласной договоренности пытались сыграть сцену «счастливый День благодарения» — за столом старательно улыбались, произносили положенные слова, потом обсуждали погоду и с трудом жевали индейку. С подлой птицей договориться было невозможно. Лина, которая вообще-то неплохо готовила, с индейкой почему-то справиться не могла. Всё делала, как полагалось, положенное время вымачивала тушку в рассоле, натирала специями, потом не отходила от духовки, в нужный момент накрывала индейку фольгой… Но в итоге после праздничного обеда Валентин неизменно увозил домой для Джули здоровенный пакет безвкусного и полусырого индюшиного мяса.

Однако в этот раз все должно быть иначе. Гаянэ оказалась ценной находкой — кроме всего прочего, она умеет запекать индейку. Правда, о целой тушке в доме Лины давно нет речи. Две первые жены Валентина живут своей жизнью и новыми семьями. Единственный внук, любимый Яник, то ли работает, то ли просто тусит неизвестно где, и даже отца балует звонками в год раза два-три, не чаще, и не по праздникам или семейным датам, а совершенно непредсказуемо. В последний раз звонил месяца три назад с Кубы. Третья невестка тоже уехала. И теперь Лина, обсуждая меню, со вздохом поправляет Гаянэ: «Не индейка, конечно, а только бедро. Одно бедро».

***

Валентин шел с тележкой между бесконечными рядами бутылок и выбирал вино к праздничному обеду. Правда, Лина теперь пьет как колибри, но всё должно быть по правилам — на тарелке ломтик индюшатины, в бокалах вино. Что касается положенной молитвы и слов благодарности, то Лина раз и навсегда сократила эту традицию до короткой фразы: «Спасибо за всё, что у нас есть и трижды спасибо за то, чего у нас нет», которую она произносит в начале обеда, подняв бокал. Адресата она никогда не называла, и Валентин, усмехаясь, всякий раз представлял, как ее короткий тост одновременно слушают ветхозаветный Адонай, открыточный Иисус и Фатум в белоснежной тоге. Советское воспитание не позволяло Лине серьезно и вслух обратиться ни к одному из них, но жизнь упорно склоняла в пользу последнего.

Так, мерло. Сойдет. Теперь греческое вино для Гаянэ. Хорошо, что праздник, — можно взятку выдать за подарок. А вдруг она не пьет? Валентин набрал Лину:

— Слушай, я хочу сделать Гаянэ маленький презент. Она вино пьет? Или лучше какие-то конфеты взять?

Лина удивилась и обрадовалась, потом стала припоминать:

— Она, кажется, почти не пьет. Вроде как-то говорила, что любит шампанское на Новый год. Ой, нет, боюсь ошибиться. Знаешь что, она очень любит миндальные конфеты. Вот это — точно! А еще, кажется, говорила про шоколад с соленой карамелью. Или нет? Может, я путаю?..

Он терпеливо выслушал ее идеи и сомнения, положил в тележку бутылку шампанского и отправился за миндальными конфетами.

…«Спасибо за всё», — коротко говорит Лина, но мысленно она со своей бухгалтерской скрупулезностью наверняка подбивает итог уходящего года. Валентин представлял, как она перечисляет удачи, и возражал по каждому пункту. «Хорошо, что Мишенька по-прежнему рядом». Что хорошего в том, что бесконечно тянется немощь одного и хлопоты всех окружающих? «Какое счастье, что Валик выздоровел!». Удачей было бы вообще обойтись без «короны». Одышка до сих пор накатывает, после той пробежки едва откашлялся и больше к беговой дорожке не подходил. «…И главное — как повезло, что Валик заболел и не поехал в Украину!».

Повезло? Да, не поехал. Не слышал сирен, не спускался в убежище. Не спешил в гостиницу к началу комендантского часа. Не клеил скотч крест-накрест на оконное стекло, чтобы было меньше осколков. Не стоял в пробке на выезде из Киева и не пытался влезть в переполненный поезд. Не, не, не, очень много «не». Конечно, это удача, без всякого сарказма. Ведь если бы не заболел и был тогда в Киеве, мог вместе с Юрием за компанию поехать в Ирпень и тоже три недели просидеть в подполе. А мог, например, попытаться выехать из Киева по Житомирской трассе. Когда увидел потом на фото сожженные машины и трупы на асфальте, думал об этом. Мог быть там, если бы не ковид. В общем, фартануло тебе. Только что-то эта удача не радует.

…Ну что? Вино, конфеты, шоколад. Осталось взять собачьего корма побольше, чтобы потом завезти этот запас к Лине. И еще — пару новых игрушек для Марты. С собакой тоже предстоит как-то договориться. Впрочем, она получит возможность каждый день сидеть возле Михаила, так что вряд ли будет сильно скучать по тебе.

***

Марта крутилась возле Лины и получила, наконец, свою порцию чесания за ухом. Валентин тем временем вручил покрасневшей Гаянэ шампанское и конфеты. Потом Гаянэ закончила накрывать на стол и уехала праздновать к дочери, отказавшись от приглашения Лины посидеть вместе «хотя бы пять минут».

— Миша спит, не будем его беспокоить, — сказала Лина, когда они, наконец, сели за стол. Она подождала, пока Валентин нальет вино, взяла свой бокал и, выдержав торжественную паузу, произнесла: — Скажем спасибо, как полагается. Спасибо за всё, что у нас есть и трижды спасибо за то, чего у нас нет.

Индюшатина была бесподобной. Попробовав, Валентин решил, что пряностей не слишком много, отрезал кусочек и дал его Марте, которая сидела рядом, гипнотизируя хозяина и почти беззвучно поскуливая. Ради праздничных запахов она изменила своей традиции и не пошла к Михаилу сразу. Получив кусочек, она продолжала сидеть, в надежде на добавку, но Валентин строго сказал: «Всё, хватит. Больше не дам», — и Марта понуро вышла из комнаты.

— Мог бы отрезать еще немножко, — пожалела собаку Лина.

— Ну да, конечно! Самому мало. Надо было попросить Гаянэ взять целую тушку. Неделю бы Марту кормил.

— Да, — грустно улыбнулась Лина. — Наконец-то у нас есть вкусная индейка, но теперь ее некому есть. Разве что кормить собаку. Нет-нет, мне больше не надо, — остановила она Валентина, который хотел подлить ей вина.

Себе он налил полный бокал:

— Давай выпьем за удачу. — Выпив, прожевал очередной кусок и отложил вилку. — Ма, у меня новость. Мне предлагают проект в Германии, так что мне придется уехать.

Лина радостно охнула:

— Правда?! А что за работа?

— Предлагают снять документалку.

Лина смотрела удивленно:

— Тебе — документальный фильм? Ты же никогда не снимал. О чем?

— Ну вот, попробую. Фильм о беженцах.

Она, конечно, засЫпала его вопросами. Кто это предложил? Где будут съемки, только в Берлине? Там сейчас много беженцев? Надолго едешь? Он, почти ничего не придумав заранее, теперь импровизировал, чаще говорил: «Точно не знаю… сложно сказать», а на последний вопрос ответил:

— Месяца два, как минимум. Может, три. Ты возьмешь Марту к себе на это время?

Он знал, что, кроме радостной новости о его работе, он вручает Лине еще один маленький подарок — возможность припомнить обиду. Так и есть — Лина покачала головой:

— Когда я просила оставить ее у нас, ты отказался, а вот теперь, когда тебе понадобилось…

— Тогда было нельзя. Я же объяснял, она была неуправляемая, команд не знала вообще, «фу» не понимала. А теперь — видишь? — сказал «Больше не дам!», она повернулась и ушла.

— Да, конечно, — хмурилась Лина, — но это всё будет на Гаянэ! Гулять, покупать корм…

До конца обеда Валентин обсуждал с Линой все детали. Вот это он как раз продумал досконально. Гаянэ может выводить Марту тогда, когда время прогулок будет совпадать с ее рабочим графиком, и вообще — если у нее будет время и желание. В любом случае, он оставит для Гаянэ деньги за дополнительные хлопоты. Лина и сама может иногда вывести Марту, например, на короткую прогулку перед сном. Но вообще он собирается найти человека для выгула.

— Короче, кто и когда с ней будет гулять — решим. Корм закуплю и привезу тебе. Да, и еще мне надо будет до отъезда несколько раз переночевать у тебя вместе с Мартой, чтобы она привыкла к новому месту.

— Так может, сегодня и останешься?

— Нет. Я ничего не взял для нее. Лежанку нужно привезти, корм. — Он продолжил есть, и с набитым ртом пробурчал: — Вот была бы целая индейка, мы бы остались.

3.

Валентин ворочался с боку на бок. Вроде всегда легко засыпал в любых отелях и съемных апартаментах, а тут почему-то сна нет. Причем, у Лины и диван удобный, и вообще тут всё знакомое, а уснуть — никак. Может, из-за запаха? Несет какой-то сладкой цветочной химией. Кажется, от простыни. Бедная Марта, для нее наверняка пахнет невыносимо. По крайней мере, она тоже не спит, вздыхает на своей лежанке в углу комнаты.

Он прислушивался к живой тишине дома и пытался подсчитать, сколько лет не ночевал под одной крышей с Линой и Михаилом. Очень много. Целую жизнь. Подростком после очередного скандала мог спать, где придется. Например, в приятельском гараже на старом матрасе или у приветливой, немного тронутой пожилой соседки, которая тоже за что-то невзлюбила Михаила. Потом пошли гостеприимные подружки, какие-то мутные коммуны, койки в кампусах. Наконец, арендовал сам какую-то конуру, позже — вполне приличные апартаменты. Жилье менялось, но требования к нему оставались, в принципе, одинаковыми — такими же, как он озвучил Юрию: чтобы была возможность нормально помыться и выспаться. Ну и теперь, конечно, интернет.

Кстати, с жильем в Киеве всё решилось быстро и удачно. Юрий предложил ему пожить на квартире у друзей, которые после начала войны уехали в Чехию. «Квартира немного пафосная. Двенадцатый этаж, с панорамными окнами. Но если тебя это не пугает… Аренду платить не надо, только коммуналку. Если подходит — с меня бутылка. Избавишь меня хотя бы на пару месяцев от этих долбаных фикусов, или как их там… Хожу поливать раз в неделю, пообещал».

За всё это время они с Юрием говорили всего пару раз и очень коротко — насчет квартиры, маршрута, даты приезда. Но вчера Юра не удержался:

— Может, все-таки расскажешь, зачем едешь? Какие такие дела?

— Ну, если я тебе скажу, что просто хочу сменить обстановку, ты же не поверишь?

— Поверю, — вздохнул Валентин. — Я за эти полгода на всяких насмотрелся. Иногда, действительно, за обстановкой приезжают. Адреналинчика не хватает по жизни.

— Хочешь сказать — с жиру бесимся?

— Теперь это называется «выйти из зоны комфорта», — спокойно ответил Юрий.

— Ты же знаешь, у меня тут с комфортом — не очень.

— Знаю. Просто хотел предупредить, что я тебе даже в «серую» зону поездку вряд ли смогу пробить. Вольных художников туда не пускают, нужны редакционные корочки.

— Спасибо за предупреждение, — сухо буркнул Валентин, — но я и не собирался об этом просить. Хаты на двенадцатом этаже мне вполне достаточно.

— Вот и супер. Если по тревоге не спускаться в паркинг, то будешь иметь шикарный вид на всякие летающие штучки.

…Конечно, не за адреналином. И не затем, чтобы на будущее подправить свое резюме и искупить грех работы с Дорошиным. Просто в тот момент, когда читал последнее письмо Чижова, вдруг понял: всё, пора занять свое место. Да, в интервью ясно озвучил, на чьей ты стороне, но это только слова, им цена — копейка. А если на копейку положить хорошую пачку купюр, то можно и не вспомнить, что она была, эта маленькая монетка. Сколько за последние полгода было таких, как Дорошин? Уйма. Тонкие, талантливые, тоже когда-то говорили глубоко и проникновенно, были за всё хорошее и против всего плохого, а теперь собирают деньги на дроны и едут с концертами на фронт. Тоже — едут. Все едут, и тебе пора.

Марта снова завозилась, и в полумраке Валентин разглядел, как она подняла голову и навострила уши. Что-то услышала за окном? Сейчас залает и перебудит всех. Он хотел встать и подойти к ней, но в этот момент услышал старческий тяжелый кашель, а затем громкий стон.

Щелчок ночника, голос Лины: «Миша, я иду, иду». Шарканье тапок, стук дверцы шкафа, какие-то другие звуки чужого дома, которые Валентин не мог распознать. Собака вскочила, но он тихо сказал: «Марта, место. Лежать!». Все-таки пришлось встать к ней, погладить. Она улеглась, вздохнула, и он вышел в коридор. В комнате Михаила горел слабый свет, Лина что-то негромко говорила, словно успокаивала, убаюкивала. Валентин вернулся на диван, снова лег.

Ему все-таки удалось задремать, и он не слышал, когда Лина вернулась к себе. Поднялся рано, вывел Марту, прогулялся с ней примерно полчаса, а когда вернулся, Лина уже доставала из холодильника какие-то судочки и кастрюльки.

— Гаянэ вчера принесла рыбу с овощами, тебе разогреть?

— Не надо. Сейчас быстро Марту покормлю и поеду.

— Ну, кофе-то?.. Может, яичницу?

— Кофе выпью. Булочка есть какая-то?

Пока Марта хрустела кормом, он пил кофе и жевал круассан. Лина задумчиво помешивала ложечкой кофе с молоком в своей чашке. Обычный завтрак вдвоем. Таких завтраков у них тоже не было целую жизнь.

***

Через пару дней он снова приехал к Лине на ночь с собакой, а утром вывел Марту на прогулку. По дороге им встретились несколько таких же хозяев с собаками и только одна женщина, похожая на выгульщицу. Худая мулатка с мрачным лицом вела тройку корги и двух молодых лабрадоров. Спросить, не возьмет ли она еще одну собаку? Да ну… У нее и так уже компания приличная, и вообще общаться с этой кислой миной Валентину не хотелось.

Потом он приехал к Лине снова, и еще раз. Марта, похоже, привыкла и ночью вела себя спокойно, а вот ему не спалось.

Ну что? — билеты купил, чемодан соберу, как обычно, накануне вылета. Почти все дела сделаны. Из важного — осталось найти, кто будет выгуливать Марту. Уже по четырем объявлениям звонил, но как-то не складывается. То район не подходит, то график… Снова какая-то возня на лежанке. Кажется, Марта спит, но при этом дергает лапами — догоняет кого-то во сне. Или удирает. А вдруг она во сне убегает от взрывов? Беспородная псинка из какого-то неизвестного поселка, еще в начале этого года жила в будке, звякала цепью. Ела, наверное, кашу с мясными обрезками из щербленой эмалированной миски, дешевую ливерную колбасу считала за счастье. Теперь у нее красивые мисочки на специальной подставке, чтобы не приходилось слишком низко наклоняться. Вместо будки мягкая лежанка. Никакой цепи! Шлейка, поводок, игрушки, прогулки в парке. Интересно, ей всё это нравится? Ей это нужно? Или счастье для нее наступает только в тот момент, когда можно уткнуться носом в костлявые стариковские колени?

Все-таки жалко, что нельзя будет съездить в «серую» зону. Где-то там есть село, и старушка с собакой… Он видел в интернете этот сюжет еще весной. В селе под Киевом журналисты брали интервью у старушки, а рядом с ней на скамейке сидела черная собачонка. Старушка рассказывала, как во время обстрелов повязывала голову собачки платком, закрывая ей уши, чтобы та не пугалась взрывов. Старушка показывала журналистам, как это делала, и эти фото публиковали все СМИ подряд — черная собачонка в зеленом платочке.

Ну, поехал бы ты в это село, и что? Что нового ты услышал бы от бабы Марии? Она свою историю уже рассказала, и таких — сотни. Ты всех их видел в сети. Старушку с собакой в платочке. Парня, который во время эвакуации много километров нес на руках старую немецкую овчарку. Рыжего пса по имени Крым, сидевшего на руинах дома, где погибли его хозяева. Людей с собаками на полу в метро во время обстрелов. Беженцев с собаками на вокзальных перронах. Щенков на руках у солдат в окопах. И вдобавок — уже не на фото, а в реале, — Яну с ее разношерстной компанией. От любой такой истории можно оттолкнуться и написать сценарий. Так может, это и есть твоя тема?

Валентину захотелось курить. Сейчас бы за стол! Открыть блокнот, набрасывать идеи, затягиваться и стряхивать пепел не глядя — в пепельницу, в чашку с кофейной гущей… Может, все-таки выйти потихоньку?

Ему удалось, не наделав шуму, встать, найти свою куртку и выйти из дома.

Раньше так часто бывало — ночью приходила какая-то идея, и она казалась блестящей. Он вставал покурить, под сигарету-другую жестко себя критиковал, и не раз, растирая в пепельнице окурок, отказывался от придуманного сюжетного хода или мизансцены. И вот теперь снова — после такого долгого перерыва — он стоял, ёжась от ночного холода, курил и обдумывал.

Драма, в центре которой будет история собаки во время войны? Ты серьезно? Снять такую — значит, расписаться в собственном кризисе. Нет ничего проще, чем купить зрителя историей о страдающем ребенке или животном. Тема для бездарей и, по большому счету, запрещенный прием. Это во-первых. Во-вторых, жизнь не переиграешь, а тем более — войну. Все истории, которые сейчас вспомнились, произошли в реале. По сравнению с ними любой выдуманный сюжет будет картонным. Разве что, набросать синопсис документалки о собаках и их хозяевах и попробовать это кому-то предложить? Но свой большой фикшн надо делать про человека. Может, про человека и собаку, где пес станет ключом к характеру героя, ко всей истории. Ключом, но не основой.

После двух сигарет он вернулся в дом и увидел в коридоре пятно света. В комнате Михаила горел ночник, но не было слышно ни кашля, ни голоса Лины. Валентин подошел к приоткрытой двери, заглянул внутрь. Михаил неподвижно лежал с закрытыми глазами на кушетке, точнее — полусидел, опираясь на высокие подушки, но Валентин понял, что старик не спит, и не удивился, когда услышал слабый голос:

— Заходи.

Он вошел, осторожно прикрыв за собой дверь, и спросил:

— Я тебя разбудил?

— Нет, я не сплю. Вообще. — Голос был шелестящим, как песок под сильным ветром. – Иногда… вроде куда-то ухожу. — Трудный вздох, будто спазм. — А потом возвращаюсь… зачем-то.

— Что-нибудь нужно? Воды? Таблетку?

— Таблетку… хорошо бы… — и Михаил то ли засмеялся едва слышно, то ли просто задышал хрипло и часто.

— Какую? — Валентин взял в руки коробочки, лежавшие на столике.

— Нее-е-ет, такой нету.

Михаил приоткрыл глаза, смотрел на Валентина и улыбался — едва-едва, самыми краешками спекшихся губ. На столе рядом с лекарствами стоял стакан с водой, из него торчала веселая коктейльная трубочка. Валентин взял стакан, присел рядом, немного подождал, но сложенные на животе лопатистые плоские кисти были неподвижны. Тогда он поднес стакан к лицу Михаила, тот обхватил трубочку губами, сделал несколько мелких глотков и снова зашелестел:

— Мне таблетку… чтоб не возвращаться. Хватит уже. Болтаюсь туда-сюда, как дерьмо в проруби.

Михаил замолчал. Стакан нагревался в пальцах Валентина. Он хотел задать вопрос, но почувствовал, что в горле страшно пересохло. Это после сигарет першит. Он сделал глоток из того же стакана. Коктейльная розовая трубочка царапнула по щеке. Наконец, спросил:

— Лину позвать?

— Не надо.

Прошла минута, другая. Ну, что ты стоишь над ним? Уходи. Он, кажется, задремал. Или нет? Не важно. Воды ты ему дал, Лина не нужна. Иди. Вот только лампа… Кнопка бра в нескольких сантиметрах от руки Михаила. Свет выключить или он сам?

Валентин постоял еще немного, потом осторожно поставил стакан на стол и вышел.

Теперь уже точно не уснуть. До утра будешь лежать с закрытыми глазами и смотреть это кино, твой собственный не снятый байопик. Тебе шестнадцать. Ты снова попал в полицейский участок, и это не впервые. Снова ждешь, что человек, которого ты не называешь ни отцом, ни отчимом… да никак его не называешь, даже по имени… ждешь, что он приедет и заберет тебя. А может, на этот раз не заберет? Нет, снова всё ок, ты выходишь и садишься в его тачку. Сейчас начнется… Обычно Михаил начинает выговаривать тебе своим высоким противным голосом еще до того, как машина тронется с места, в дороге он иногда доводит себя до истерического крика, но зато в дом они всегда заходят молча.

Ты уже приготовился выслушивать, огрызаться или молча кривить губы — в зависимости от того, что он скажет на этот раз. Но он почему-то молчит. Через пять минут пути ты не выдерживаешь и, отвернувшись к окну, говоришь:

— Спасибо. — И после долгой паузы добавляешь: — Даже два раза спасибо.

Твой пас снова не принят, и приходится объяснять — не человеку за рулем, а, видимо, светофору на перекрестке:

— За то, что едем домой и, главное, едем в тишине. Всегда бы так.

— Ничего не бывает всегда, — как-то очень спокойно, без раздражения ответил Михаил. — Думаю, это в последний раз. Невозможно вечно болтаться, как дерьмо в проруби. — Загорелся зеленый, и машина снова тронулась. — Либо ты перестанешь быть дерьмом, либо в очередной раз они тебя не отпустят.

Дальше ехали молча, до самого дома. Ты по-прежнему сидел, отвернувшись, но смотрел уже не в окно, а на свою руку. Загорелую и не очень чистую руку. Предплечье вдруг покрылось пупырышками, как от холода. Впервые в жизни в жару (чёрт его знает, сколько там этих фаренгейтов) ты ощутил буквально, что такое «мороз по коже». Конечно, слово «дерьмо» так задеть не могло. Раньше Михаил и не такое говорил, мог по-настоящему оскорбить и довести до бешенства. А тут простые слова и спокойный тон почему-то подействовали как ведро воды. Ледяной воды из той самой проруби, в которой плавает мерзкий кусок.

Конечно, это всё лирика, и нельзя сказать, что именно те несколько фраз Михаила волшебным образом вправили тебе мозги, ты проникся и всё осознал. Просто вдруг остро почувствовал: это, в самом деле, край, больше не отпустят, а в тюрьму не хотелось. Но и жить в одном доме с Михаилом не хотелось тоже. Оставалась учеба где-нибудь подальше.

Уехал, учился, пахал, в итоге добился, чего хотел. И никогда в жизни, кажется, не вспоминал этот разговор в машине по дороге из полицейского участка. Но вот началась большая война, и тебе показалось, что под ногами провалился лед. Скажи честно, разве не эта фраза Михаила крутилась у тебя в голове в тот момент, когда ты решил ехать в Киев? Нет, ты не вспомнил ее буквально, но чувствовал именно это. С начала войны хотел сохранить объективность, сидя на нейтральной территории? По-режиссерски не принимать ничью сторону в конфликте персонажей, быть мудрым и витать над схваткой? Нет, дорогой. Ты не над схваткой витаешь. Ты болтаешься, как дерьмо в проруби.

А теперь оказалось, что Михаил не только тебя припечатал тогда жестким словом, — у него и к себе нет жалости.

…В темноте раздался вздох, по полу зацокали когти. Это Марта встала с лежанки и вышла из комнаты.

Иди. Иди к нему, Марфуша.

4.

После бессонной ночи хотелось поскорее выпить кофе, и Валентин нетерпеливо дернул поводок, но Марта не спеша обнюхивала очередное дерево. В это время из-за угла показался парнишка с лабрадором на поводке. Когда они приблизились, молоденькая сучка заворчала на Марту. Валентин кивнул мальчишке:

— Привет! Сердитая у тебя подружка.

— Это не моя, — нахохлился тот, — я только выгуливаю.

Валентин, который собирался поскорее развернуться и идти обратно к дому, притормозил и, пока собаки настороженно обнюхивались, присмотрелся к пареньку. Тот шмыгал носом и одет был с явным пренебрежением к календарю и термометру: из-под джинсов торчат голые щиколотки, в распахе куртки — тонкая маечка.

— Любишь собак?

Мальчишка неопределенно повел плечами:

— Ну, такое… Бывают прикольные, веселые. А эта рычит на всех.

— Зачем тогда взялся ее выгуливать?

Парень скорчил мину. «Не понимаешь, зачем взялся? Деньги нужны!», «Да пофиг мне на ее рычание, у меня всё под контролем», «Чувак, твое какое дело?». Кажется, он мог произнести любой из трех вариантов, но не сказал ничего. Своей гримасой, фигурой, всей своей позой он кого-то напоминал Валентину.

Когда собаки досконально исследовали друг друга и дерево, все четверо двинулись по тротуару в одну сторону.

— Ты ее одну выгуливаешь? — поинтересовался Валентин.

— Сейчас одну. Были еще две собаки… эти… Забыл, как порода называется. Японская вроде.

— И где они?

— Я с хозяйкой поругался. Она хотела, чтобы я гулял дольше, а доплачивать не хотела.

Валентин хмыкнул:

— По-моему, ты прогадал. Ты же выгуливал всех одновременно, да? А теперь ты все равно тратишь время, гуляешь с собакой, но денег получаешь только за одну.

— Это — пока, — буркнул парень. — Я найду еще. Тех, кто платит по-честному.

«Ну? — думал Валентин. — Ну, спроси меня, почему я сам гуляю со своей собакой. Почему не найму кого-то для выгула? Не хочу ли предложить тебе?». Но мальчишка молча вел лабрадорку. Когда до дома Лины оставалось совсем немного, Валентин сдался и сам начал задавать вопросы. Оказалось, что мальчишка выгуливает лабрадора рано утром (чтобы успеть потом на занятия) через день, а по выходным и утром, и вечером. Подходяще!

— Может, мы с тобой договоримся? Я ищу, кто будет гулять с Мартой каждое утро и иногда вечером. По вечерним прогулкам точного графика нет, надо будет созваниваться с моей мамой. Собака будет жить у нее, пока я в отъезде. Что думаешь?

Мальчишка никак не изменился в лице, но Валентин почувствовал: парень ликует. Всю дорогу он не поддерживал разговор, ни о чем не спрашивал, но наверняка по вопросам Валентина понимал, к чему всё идет, и ждал предложения. И вот теперь он готов прыгать от радости, но вместо этого стоит с непроницаемым видом и делает вид, что раздумывает, паршивец. Наконец, после долгой паузы, парень протянул руку:

— Меня зовут Бен.

Познакомились, обменялись телефонами, обсудили цену. Договорились, что послезавтра Бен утром придет сюда (они уже стояли возле дома Лины), Валентин познакомит его с Линой, а потом они уже уточнят все детали.

Несколько минут спустя Валентин уже заглядывал в кухонные шкафчики в поисках кофе. Лина, наверное, еще спит. А может, она у Михаила? Хотя, когда проходил мимо его комнаты, не было слышно ни ее голоса, ни какой-то утренней возни.

Он уже допивал кофе, когда Лина вошла на кухню. Валентин подождал, пока она устроится за столом со своей чашкой, и сказал:

— Я нашел мальчишку, который будет выгуливать Марту по утрам.

Она молчала. Валентин решил, что она думает о чем-то своем и его не слушает, но через минуту Лина вздохнула:

— Знаешь, я все-таки называю ее Джулей.

Декабрь, 2022

1.

Ната позвонила на ночь глядя. Валентин успел удивиться такому позднему звонку, но тут же понял: она думает, что у меня сейчас утро. Она же не знает, что мы теперь в одном часовом поясе.

— Привет. Как дела?

— Всё нормально. А ты как?

Он стоял у окна, отдернув плотную штору. Шторы ни к чему — и в комнате, и на улице одинаково темно. В районе нет света уже часа четыре. Хорошо, что днем он успел зарядить телефон по полной, и теперь разговор не оборвется на полуслове.

— Завтра последний день съемок.

— Отлично. Новый год где встречаешь?

— Дома буду. Не хочется никуда идти, и маму оставлять не хочу. А вы там как, завтра отмечаете? Передай Лине мои поздравления.

— Передам. Спасибо.

Да, завтра Рождество, он позвонит Лине и поздравит ее. Она будет расспрашивать о рождественских гуляниях в Берлине, и ему придется что-то сочинять. В Киеве тоже готовятся к праздникам, несмотря ни на что, и елка на площади вся в огоньках. Правда, сияет она под гудение генератора, от которого запитаны гирлянды. Об этом он услышал в новостях — сам еще в центр не выбирался и елку возле Софии не видел. Приехал только позавчера, дорога была трудной, и вот двое суток он то спит, то вяло бродит по квартире. В перерывах между сном подходит к огромному, во всю стену, окну и смотрит на город. Киев за окном по-муравьиному суетливый и сосредоточенный. Сегодня вечером опять отключили свет, и теперь перед Валентином вместо привычной картинки ночного сияющего города — глухая темнота, в которой угадываются абрисы домов и серые жилки опустевших улиц.

Юрий оставил ему светодиодный фонарь и, на всякий случай, несколько свечей. Валентин пробовал включать фонарь, но никак не мог приспособиться и удачно поставить его — так, чтобы хирургический белый свет не бил в глаза. Наконец, ему надоело крутить фонарь так и сяк, и он выключил его. Надо зажечь свечи.

— Как у вас погода? Тепло? — спросила Ната.

— Как обычно в это время.

В дороге он думал: а что, если Ната, у которой вот-вот закончатся съемки, вдруг скажет ему, что возвращается? Тогда придется признаться, что он в отъезде. Опять-таки, наврет про Германию, чтобы она случайно не проговорилась Лине. Мало ли что, один раз уже было — из-за отключенного на ночь телефона. А если Ната захочет приехать к нему в Берлин? Он же сам ей предлагал тогда такой вариант. Ну, тогда придется признаться, что он в Киеве.

Не придется, — думал он теперь, отвечая на ее вялые вопросы о погоде. Зуб даю, что и после того, как пройдут все праздники, она не заведет разговор о возвращении. И не удивлюсь, если она все-таки согласится поработать с Чижовым. Если уже не согласилась.

— У тебя так тихо. Марта спит?

— Может, и спит, не знаю. Она у Лины.

— У Лины? — удивилась Ната. — Почему?

— Лина попросила. Марте нравится сидеть возле Михаила, и ему развлечение.

— Ты решил сделать приятное Михаилу? Да ладно! — хмыкнула Ната.

Он не ответил, и какое-то время они молчали. Потом Ната вздохнула:

— Ну, я вижу, ты не в духе…

— Просто не выспался. И новостей никаких нет, не о чем рассказывать.

— Ну, тогда… С наступающим тебя. Лине привет. И Михаилу, раз вы так… До связи?

— Да. Пока. Твоим тоже привет. — Он положил телефон на стол.

Если бы Ната собиралась вернуться, то сказала бы хоть что-то. Например, что проведет праздники с родителями, а потом возьмет билеты. Или спросила бы его о планах, допустим, поедет ли он снова в феврале в Европу. Но она говорила о какой-то ерунде, и он тоже промолчал о том, что не дома. Похоже, они оба решили не портить друг другу новогоднего настроения. Которого, похоже, нет, и у нее тоже.

Ночь. Полдня проспал, но придется лечь и попытаться уснуть. Надо, наконец, войти в нормальный режим. Тем более, что завтра Юрий ждет его к обеду.

Валентин лег и закрыл глаза. Чтобы уснуть, надо считать. Можно, например, попробовать подсчитать плюсы и минусы этой квартиры. Юрий всё показал ему, когда привел сюда. Вид из окна прекрасный, это плюс, хотя в такие вечера, как сегодня, без электричества, любоваться нечем. Когда орет сирена воздушной тревоги, тут, на двенадцатом этаже, это не так сильно бьет по ушам. А может, просто динамик далеко от этого квартала, поэтому плохо слышно. В любом случае, это тоже плюс. Но в комнате, где фактически одна стена стеклянная, во время тревоги лучше не оставаться. Это такой большой минус, что запросто сводит к нулю два предыдущих плюсика. «Когда тревога, конечно, надо идти в бомбоубежище, — хмурился Юрий, — но ближайшее… Хрен его знает, где тут ближайшее. Сейчас по карте поищем». Но они в тот момент отвлеклись на что-то, и про убежище вспомнили только тогда, когда Юрий уже стоял в дверях. «Погугли карту укрытий, — торопился Юрий, — но если вдруг что, спускайся в паркинг. Только лифтом при тревоге лучше не пользоваться. И вообще лифт сейчас — это такая лотерея… Свет рубануть могут в любой момент, так что лучше пешком». Значит, паркинг — плюс. Но двенадцатый этаж и рисковый лифт — минус. Последнее можно посчитать даже за два минуса. Завтра, когда вернусь от Юрия, надо попробовать подняться без лифта. Пойти пешком? Даже если будет свет? Двенадцатый этаж… Плюс, минус…

Он уже почти заснул, когда раздался далекий комарино-занудливый звук сирены. Действительно, здесь ее почти не слышно. Это плюс, большой плюс. Он повернулся на другой бок.

2.

Борщ был густым и наваристым. За столом весело командовала мама Юрия, Галина Григорьевна, которая сразу заявила, что «тетя Галя» ей привычнее, и пусть Валечка не стесняется. Он не стеснялся, но пока никак не обращался к ней, потому что разговаривать под такой борщ было невозможно — они с Юрием ели сосредоточенно и молча, отрывались от борща только затем, чтобы выпить очередную рюмку водки и рассмеяться, потому что Галина Григорьевна уже в третий раз махала руками: «Не надо мне, не надо!», — но потом принимала у сына свои полрюмочки и выпивала до дна.

Только после борща, пока тетя Галя убирала грязные тарелки, он рассмотрел ее. Полная, мучнисто-бледная, темно-русые волосы с проседью подобраны надо лбом каким-то модным ободком. Она лет на десять-двенадцать моложе Лины, но ходит с трудом, и невозможно представить, как эта самая тетя Галя, которая сейчас, переваливаясь по— утиному, ушла на кухню, — как она осилила несколько километров по бездорожью, выбираясь из Ирпеня.

— Тяжело ходить, — выдохнула она с хрипом, когда вернулась в комнату, поставила на стол чашки и опустилась в кресло. — Ноги-то что болят — так это ерунда, они у меня сто лет болят. А вот задыхаться стала — это плохо. Дома не было такого. Там-то я из дома во двор, на огород и обратно в дом, целый день так — и ничего. Слышишь, Юра? Давай, вези меня домой, говорю!

— Мам, опять ты?.. Зимой-то — куда?

— Хорошо, не зимой. Но весной отвезешь. Возвращаться надо, чего уж…

— А может, не надо? — спросил Валентин. — Там все-таки небезопасно.

— А тут? — прищурилась Галина Григорьевна. — Тут разве не опасно? У нас теперь везде, и что ж нам?.. Вот вы, Валечка, зачем сюда приехали? У вас там всё хорошо и тихо, а вы — к нам. А у нас тревоги каждый день и обстрелы.

— Я? Так я приехал вашего борща поесть, — улыбнулся Валентин. — Мне как Юра про борщ рассказал, я и пошел чемодан собирать.

— Юра? Про борщ? — хрипло рассмеялась тетя Галя.

У Юрия в этот момент зазвонил телефон, и он вышел с трубкой в соседнюю комнату.

— Борщ у меня хороший, — продолжала она. — Еще бы плохой! Я же по образованию пищевик-технолог. Двадцать пять лет завстоловой. У плиты, конечно, не стояла, но вообще готовить — сам бог велел. Вот ты попроси Юру, чтоб он мяса взял на косточке, и я еще сварю. Сама выхожу-то мало, только до гастронома, тут рядом, но там правильного мяса на борщ нет, а Юра знает, где купить.

Было слышно, как Юрий говорит по-английски, что-то про условия аккредитации и гостиницу.

— А с Леночкой моей ты знаком? Вы же близко где-то живете, да?

Валентин вспомнил, что Лена — это сестра Юрия.

— Ну, не совсем, — ответил он. — Она в Сан-Франциско? А я в Лос-Анджелесе. Это по прямой почти семьсот километров, а если машиной, то еще больше. Но по американским меркам — да, почти что рядом.

— Не близко, — покачала головой Галина Григорьевна. — Не встречались, значит? Да, она работает много, отпуск короткий, последний раз приезжала лет восемь назад. Наверное, больше ее не увижу. — Последнюю фразу она произнесла совершенно спокойно.

— А может, вам к ней поехать? Вместе с Юрой.

— Куда мне? Видишь, едва хожу. И в самолете столько часов не высижу со своими коленками.

— Ну, Галина Григорьевна, после того, как вы из Ирпеня выбрались!.. Там вы столько пешком прошли?

— От страха, Валечка. — Она вдруг заговорила негромко и быстро, поглядывая на дверь в комнату, куда ушел Юрий. — Самый страх мой был — что Юра из-за меня погибнет. Я же сама его в первый день позвала. Петрович, сосед мой, как всё началось, сказал: у нас тут лучше, чем в городе, у нас подвалы, есть где прятаться. Да и не будут нас так бомбить, как Киев. Им Киев нужен, а мы-то что? Я Юре и позвонила — приезжайте все, у нас тут спокойнее будет. Ира, Никитка — все вместе. Ира не захотела. Она считала, что надо в городе оставаться. А Юра сказал: «Мама, я за тобой еду». А как приехал, мне — плохо. Сердце прихватило. — Галина Григорьевна запнулась и продолжила будто через силу: — А потом уже нельзя было ехать, опасно. И Юра не решался.

Она помолчала, а потом вдруг подалась вперед и поманила Валентина рукой. Он сидел напротив нее, боком к столу, на котором она уже расставила чайные чашки. Теперь он подвинул стул ближе к тете Гале и тоже подался вперед, чтобы слышать ее хриплый шепот.

— Валечка, как на духу… Я теперь и не знаю, на самом деле тогда, в первый день, сильно меня прихватило, или только показалось? А вдруг я придумала? Сама себя накрутила. Чтобы он в город не возвращался. Чтобы был у меня. У нас не так опасно, и подпол. Хотя там жена с сыном, но раз она сама не захотела… Она никогда не любила надолго у меня оставаться. Раньше если вместе, втроем, приезжали, то дня на два-три. — Она говорила всё быстрее. — Я потом-то в подвале всё думала про это. В самом деле мне так плохо было или нет? Уже и сама не знаю. Но если бы с Юрой что-то случилось, то это же из-за меня! В общем, когда он соседа уговорил помочь, чтобы вести меня, так я уже все силы собрала. Знала, что дойду.

Она снова откинулась на спинку кресла и смотрела на Валентина.

— Тетя Галя, ну что вы… — он пытался подобрать слова, но в комнату вернулся Юрий.

— О чем вы тут? — улыбнулся он, но, присмотревшись к матери, стал серьезным. — Ма, давай, заканчивай свои страшные сказки. Ты нам чаю обещала. Валик, а может, тебе кофе?

Галина Григорьевна поднялась, тяжело опираясь на подлокотники кресла, и пошла на кухню. Юрий сел за стол и налил себе и Валентину еще по рюмке.

— Опять говорила, будто наврала про приступ, чтобы я в Ирпене остался? Не слушай. Я сам ей тогда давление мерил. Верхнее было двести десять, и пульс сто. Конечно, когда мы там застряли, она себя грызла. И из-за Ирки тоже. Они всю жизнь как-то ровно, без особой любви, просто как невестка со свекровью. А пока мы в подполе сидели, Ирка тут чуть с ума не сошла. Буквально. Телефон из рук не выпускала, а связи не было. Никитос мне потом рассказывал, истерики у нее были страшные. Ну и, когда мы вернулись, Ирка к маме даже не подошла, и в больницу к ней не ходила. А когда выписали… В общем, я Ирке сам предложил, чтобы они с малым поехали. У меня друзья в Болгарии, давно звали. В общем, отправил их.

Он взял рюмку, звякнул ею об рюмку, стоявшую перед Валентином, и выпил.

— Думаешь, она только с тобой разоткровенничалась? Первый был оператор из «Дойче Велле». Он по-русски с трудом, но маме было без разницы. А потом, вижу, она всем это пытается рассказать. — Неожиданно он громко крикнул: — Ма, ну где ты там? У нас водка кончилась, чаю пора! — и пошел на кухню.

Водка, в самом деле, кончилась, и под чай с домашним вишневым вареньем они с Юрием пили коньяк. Когда прощались, Юрий, пьяно усмехнувшись, сказал:

— Только не вздумай всю эту историю с мамой потом в какое-то свое кино впихнуть.

— А то что? — засмеялся Валентин.

Юрий легонько ткнул его кулаком в плечо.

— Да ничего. Просто — не надо.

31 декабря 2022 г.

Баночка икры, упаковка с нарезанным хамоном, сыр, маслины, армянский коньяк. И багет. Настоящий багет с хрустящей коркой. Хлеб в Киеве, конечно, обалденный. И еще мандарины купил. Хоть сколько живи в калифорнийском парадайзе, но в память о советском детстве тянет в эти дни надорвать мандариновую корочку, вдохнуть запах и именно в этот момент почувствовать — Новый год! Хотя сам Новый год для тебя давно ничего не значит. Просто дата, ничего больше.

Валентин подошел к лифту, перехватил тяжелый пакет из одной руки в другую и полез в карман за телефоном. Сколько там? Шесть минут десятого. Все эти дни свет выключали часто и не всегда по заявленному графику, но обычно ровно по часам — в девять ноль-ноль, пятнадцать ноль-ноль… Сейчас уже двадцать один ноль шесть. Даже ноль семь. Рискнуть? Пакет тяжелый, двенадцатый этаж…

Свет выключили секунд через десять после того, как он сел в лифт.

…Конечно, Юрий звал его сегодня к себе, но Валентин отказался. Как и прошлый Новый год, уже без Наты, как и предыдущие годы, когда жил холостяком, он не праздновал. Просто покупал себе выпивку и закуску получше, а в остальном тридцать первого был самый обычный вечер. И на этот раз, в Киеве, ему хотелось не сидеть за столом, а валяться на диване. А может, и посидеть за ноутбуком — если будет свет. Перечитать то, что набросал позавчера перед сном. Поэтому он купил всего, что нужно, и вот — не дотянул до квартиры всего чуть-чуть. Обидно, конечно. Какой-то минуты не хватило.

И что теперь? Звонить Юрию? Нет, не нужно. Он подсветил себе телефоном и на стенке лифта на стандартной табличке нашел номер диспетчерской. После долгих гудков трубку все-таки сняли. Диспетчерша ядовито поинтересовалась, не пробовал ли он следить за графиком отключения света и не кататься в это время туда-сюда. Потом все-таки уточнила адрес и буркнула: «Бригада к соседям вашим выдвинулась, через два дома. Там в лифте мамашка с ребенком. И с коляской. Пока ее достанут… Потом уже к вам. Если раньше свет не дадут».

После разговора Валентин при свете телефонного фонарика осмотрелся. Лифт был довольно чистым. Все-таки новый дом, жилье недешевое, забулдыги в таких местах обычно не живут. Здесь и консьержка раньше была, но теперь ее будочка при входе закрыта. Как сказал Юрий, с лета никто не дежурит. В общем, пакет вполне можно поставить на пол. Да, собственно, и сесть можно, не стоять же столбом целый час. Вряд ли раньше кто-то объявится. Он достал бутылку коньяка из коробки, разорвал коробку и положил картонку на пол, сел на нее и привалился спиной к стенке.

Мечтал вырваться из привычного круга? Хотел убежать от предложений Чижова, от безнадежных разговоров с Натой? Вот тебе и убежище. Лучшее место для размышлений и даже для встречи Нового года. Почему нет? Подсвечивая телефоном, он достал из пакета мандарин, почистил и съел половину. Потом открыл коньяк, сделал хороший глоток и закусил оставшейся мандаринкой. Подумал: видела бы Лина…

Вчера Валентин получил от нее короткое сообщение, в котором она поздравляла его с наступающим, и вдобавок фото. «Это Гаянэ щелкнула. По-моему, хорошо вышло». На снимке Михаил сидел в своем кресле и гладил Марту. Чуть в стороне и боком к Гаянэ стоял Бен с поводком в руке. Видимо, только привел Марту, или наоборот, пришел за ней. На днях в телефонном разговоре Лина сказала Валентину: «Вчера предложила Бену выпить со мной кофе после прогулки. Согласился, но изо всех сил изображал взрослого и даже немножко хамил. Хороший мальчишка. Очень на тебя похож». «На меня? Не выдумывай», — хмыкнул Валентин, хотя и сам подумал об этом, когда встретился с Беном во второй раз.

Да, в тот день ты рассмотрел его внимательно и, наконец, понял, кого он тебе напоминает. Жилистый, с короткими рыжеватыми волосами и подозрительной ссадиной на скуле, Бен действительно похож на тебя шестнадцатилетнего. Не чертами лица похож, а всей своей позой, кулаками в карманах, колючим взглядом, настороженно-презрительным выражением физиономии. Никто бы не разглядел этого сходства, но Лина, конечно, увидела.

Хорошо всё устроилось, — думал Валентин. У Михаила теперь есть Марта, точнее — Марфуша. У Лины — парнишка, которого можно угощать кофе и расспрашивать о школьных делах. А у меня?

А у меня, похоже, отрастают новые корни. Как у луковицы. Когда-то на подоконнике у бабушки Розы стояли стаканчики с водой, в стаканах стояли луковицы, и можно было следить, как из них тянулись вниз тонкие белые корешки, а вверх — ярко-зеленые перья. Потом бабушка срезала зеленый лук и крошила его в новогодние салаты. Теперь я укореняюсь в этом городе. Может, со временем и в голове что-то прояснится, и напишется что-то свежее. Жгучее, как побеги зеленого лука. Но пока до этого далеко. А если ничего и не напишется — не важно. Важно быть тут. Сейчас.

Вчера Юра рассказал, что его приятели регулярно ездят с гуманитаркой в прифронтовые села, попутно снимают видео и сейчас монтируют небольшой любительский фильм. Говорят — было бы здорово сделать к нему качественные английские субтитры. «Я им обещал, но у меня и других дел куча. Поможешь?», — спросил Юра.

Так что, уже появилось дело. И не просто дело, а кино! Пусть чужое и сляпанное на коленке, но зато настоящее, живое. А пока — уединение, возможность подумать. И отличный коньяк. Он еще раз хлебнул из бутылки, но сделал слишком большой глоток и закашлялся.

Неожиданно раздался стук, а потом женский голос:

— Э! Там есть кто? Застряли?

— Застрял! — откликнулся Валентин. — А вы лифтер?

— Нет. Я в гости иду.

— А-а-а… — и, подумав, спросил: — Вы сейчас на каком этаже?

— На четвертом.

Значит, до четвертого доехал, и даже, кажется, немножко продвинулся в сторону пятого. По звуку похоже, что девушка на одном уровне с ним, но она-то стоит, а он сидит на полу.

— Понятно, — ответил он ей. — Спасибо за информацию. Хорошего вам праздника!

— Спасибо.

Похоже, она была озадачена. Человек в лифте говорил спокойно, даже как-то весело, не кричал «вызовите мастера!», ни о чем не просил. Прошла минута, и Валентин решил, что девушка ушла, но она снова заговорила:

— Может, вам что-то нужно? Куда-то позвонить, сказать, что вы застряли?

— Не надо. Телефон у меня есть, в диспетчерскую я уже позвонил, они знают.

Снова тишина, но в этот раз Валентин понял, что девушка не ушла, и не удивился, когда услышал:

— А не боитесь, что они не придут? Все-таки праздник. Вдруг они уже отмечают?

— Может быть. Тогда буду сидеть, пока свет не включат. Его же когда-то включат.

— Да. Но вдруг нескоро? Как же тогда? Вы и Новый год там встретите?

В ее последних словах было такое искреннее огорчение, что он развеселился:

— Да вы не переживайте! У меня тут всё есть — и коньяк, и мандарины.

Наконец, и она засмеялась:

— А шоколад? Или конфеты. Что-нибудь сладкое?

— Только мандарины.

— Ну вот! Как же вы без десерта?

— Надеюсь, протяну. Какое-то время, — он снова сделал глоток.

Она, наверное, молодая. Судя по голосу, не больше двадцати пяти. Интересно, блондинка или брюнетка? Разговор вслепую, так что можно представлять кого угодно. Например, невысокую блондинку с круглой мордашкой. А если сейчас двери откроются, и окажется, что возле лифта стоит девочка-гот? Симпатичная такая, вся в черном, как смерть, и с пирсингом в черных губах… Может, назначить ей свидание? В следующем году ровно в полдень, возле будочки консьержа… Нет, пить коньяк под одну мандаринку — это не дело. Уже на романтику потянуло. Багетом закусить, что ли?

В этот момент он услышал за дверью молодой басок:

— Наталя, ты чего тут? Я думал, ты давно на кухне, оливьешку режешь.

— Саш, тут человек в лифте застрял…

— Да? — опять раздался стук. — Алле!

Валентин усмехнулся:

— Слушаю вас.

— Батя, не время сейчас в лифте кататься! — и продолжил в сторону: — Натуся, давай наверх, зови сюда ребят. У Витьки найдется какая-нибудь монтировка? Пусть захватит. Валерка уже там. Если он еще не в говно, пусть тоже спускается. Вытащим его.

— Ребята, да не надо! — крикнул им Валентин. — Я в порядке, лифтеров уже вызвал, скоро придут. А то мы с вами тут еще сломаем что-то.

— Точно? В порядке? — спросил парень. — Ну смотри. Не скучай тогда. Если через час свет не дадут, придем тебя вытаскивать.

— Ладно. Спасибо.

— Вы потом заходите к нам в сто девятнадцатую, — сказала девушка. — Это на седьмом.

Валентин расслышал, что парень что-то буркнул, а она зашипела в ответ. Может, дернул ее за руку — типа «чего ты? На кой нам этот дядька?». Он слышал, как они, переговариваясь, уходили. Слышал шаги и позвякивание стекла — у кого-то из них в сумке были бутылки.

Значит, и она — Ната?..

Валентин успел еще пару раз приложиться к бутылке, а потом задремал. Очнулся он от резкого толчка и яркого света, ударившего в закрытые веки. Лифт гудел, над дверью на электронном табло менялись цифры: пять, шесть, семь…

Он вошел в квартиру и снял куртку. Страшно хотелось курить, но на балконе холодно (Юрий просил курить только там), и он решил, что ради праздника можно это правило нарушить. Взял сигареты, пепельницу и встал у окна.

Улицы за окном были погружены в темноту. Он не удивился — за эту неделю привык к тому, что посреди обесточенных кварталов один-два дома могли сиять огнями. Сейчас повезло их дому и конкретно ему, выбравшемуся из лифта. А в соседних домах хозяйки продолжали готовить праздничный стол при свечках и фонариках — из некоторых окон пробивался слабенький свет. Валентин выключил свет — чтобы не видеть своего отражения в стекле и немножко из солидарности. Теперь и в комнате, и за окном был одинаково темно. Равновесие.

Валентин докурил сигарету до фильтра, затушил ее и, немного подумав, достал из пачки еще одну. Мял ее в пальцах, но не торопился подносить зажигалку. В этот момент тренькнул телефон — пришел сигнал оповещения о воздушной тревоге, и тут же заныла сирена — едва слышная тут, на двенадцатом этаже. Зато очень хорошо был слышен пьяный мужской вопль — похоже, с соседнего балкона:

— Сс-суки, достали! С Новым годо-о-ом! — и смех, кажется, со всех балконов, из всех окон.

Валентин взял, наконец, зажигалку, поднес ее к сигарете, чиркнул колесиком — и в эту же секунду в окрестных кварталах дали свет. Зажглись уличные фонари, загорелись окна и разноцветные бусинки гирлянд.

— Ура-а-а! — орал тот же мужик на соседнем балконе, и торжествующий голос, сливаясь с сиреной, летел в черное январское небо.

г. Одесса
Май 2024