Суть иудейского зрелища — приподнятая над прозой бытия трагическая клоунада, помогающая преодолевать земное притяжение, музыкальное дуальное шутовство, веселый озорной гротеск, где слиты театр и жизнь в образное целое, как пояс творца, на котором — родные имена.
ПРОРОЧЕСТВО
«Введение в Новый Еврейский Театр». Марк Шагал, 1920
Театральные работы Марка Шагала стали известны только в 1991 году — в эпицентре нашего Исхода. Для меня встреча с ними была духовным счастьем!
Всю мою сознательную жизнь я мечтала писать о связях между праисторией и современным театром, о тайне сценического открытия, в котором предощущение контуров будущего через коды прошлого — движение к еще не известному художественному ответу…
Я нашла его в полотнах Шагала 1920-х годов из Еврейского Камерного Театра Алексея Грановского (он же Аврахам Азарх). Последователь немецкого экспрессионизма, ученик Макса Рейнхардта, не знавший языка Идиш, считавший, что «специального еврейского театра не существует», он однако совпал с Шагалом в жажде экспериментаторства и на основе его открытий создал легендарный театр, где самого художника «перешагалил».
Упоминание о его постановках («Колдунья», «Ночь на старом рынке», «Труадек», «Бог мести»….) были запрещены вплоть до перестройки даже в вузах. В 2009 мне посчастливилось увидеть кино-обрывки в Еврейском Музее Нью-Йорка на выставке «Шагал и Творцы Российского Еврейского Театра»… Это была для меня еще не прокомментированная, не истолкованная и не понятая Библия Современного Театра… По сути она была зашифрована в шагаловском панно «Введение в Новый Еврейский Театр», которое служило на входе камертоном всей выставки.
Каким же должен быть театр, по мысли Шагала?
Сцена в нем — центр и цель. Картина подводит публику прямо к подмосткам, вводит туда буквально — слева направо.
Театр — синтез мироздания. Фон трехкруговой композиции с прямоугольниками и цилиндрами символизирует Солнце, Луну, планеты — весь мир, как цирковую арену вечного спектакля жизни.
Действие — преодоление земного притяжения. Фигуры людей и животных лишены точки опоры и будто парят в воздухе
Драматические визуалии значимы. Множество видимых персонажей и слов провокативны и рассчитаны не только на приятное созерцание, но на прочтение смысла.
Идея нового театра раскрывается в триаде.
В круге первом
Художник — источник обновления искусства.
На уровне автопортрета Шагала — огромная зеленая корова — его альтерэго, где цвет, как и у фовистов, знак созидания, сотворения жизни.
Его видение — закон сценического священнодействия
Рога коровы (на идиш «рог» -обозначает ритуальный музыкальный инструмент «шойфер») разрывают струны классической скрипки.
Артист побеждает в роли только на пути к ее визуально пластическому замыслу.
Это сразу понял гениальный Михоэлся, который здесь встречает художника как единомышленник — осознавший, что на «скрипке старого искусства» играть больше невозможно.
Достижение «катарсиса» возможно только при осуществлении живописной матрицы, аппеллирующей к коллективному подсознанию.
Об этом повествует Шагал, изобразив ту же корову — только белую — в центре, как участницу действия, справа в конце как перевернутую вверх ногами, обозначая и цветом и позой итог театрального творчества, как закономерное очищение и удовлетворение от свершения его художественных идей.
Жизнь еврейского режиссера заключена в палитре живописца, ибо без его национального визуального мышления он — безликий манекен, лишь примеряющий на себя знаки иудейства, как любой другой культуры и оттого, по мысли Шагала, опасно бесплодный и вряд ли способный на творческие прорывы.
В центре Шагал протягивает палитру Грановскому. Но у того нет рук, чтобы ее взять. Он изображен цирковым клоуном, балансирующим между прадедом Шагала, расписывавшем синагоги, снизу и русским крестьянином наверху. Над ним ангел, трубящий на Высшем суде, где решат, кто прав. Магендовид иронически нарисован Шагалом на бедре режиссера, намекая на его детский еврейский брит. Его голова — маска манекена, который еще предстоит оживить духом иудейства, и тогда на нем, может проявиться очеловеченный лик.
Фольклорный театр — базис новой профессиональной сцены.
Актер с длинным носом Хаим Крашинский — звезда народных кукольных зрелищ «Петрушка», подносит в знак приветствия Шагалу стакан чая, приветствуя его введение в еврейский театр.
Союз талантов, основанный на единстве с народной культурой, может сотворить историю
Вверху ивритскими буквами наоборот написаны имена ИКСВОНАРГ (Грановский), ЛАГАШ (Шагал) и ЭП-ОС (Эфрос, критик, вносящий художника на плечах). Это можно истолковать не только как фамилию, но и как эпос — то есть историческое событие, которое, по мысли художника, осуществляет Эфрос, вводя Шагала как центральную фигуру в новый еврейский театр.
В круге втором
Суть иудейского зрелища — приподнятая над прозой бытия трагическая клоунада, помогающая преодолевать земное притяжение, музыкальное дуальное шутовство, веселый озорной гротеск, где слиты театр и жизнь в образное целое, как пояс творца, на котором — родные имена.
Об этом знаки второго круга: Слева Михоэлс — «человек воздуха» с взлетающими ногами, вводит крылатую белую козу (знак художника, как участника и вдохновителя действия). В центре четыре клейзмера и внизу цимбалист — директор театра Лев Пульвер, дирижирующий процессом… У музыкантов — актеров, в отличие от администратора, нет опоры — их ноги парят отдельно от туловища, то есть действие вдохновляет всех, причастных к сцене. Они объединены кругом света, как знака счастья одной духовной семьи..
Вверху голова скрипача в дурацком колпаке с колокольчиками подвешена к потолку, как люстра. И хотя борода его приклеена, усы нарисованы, звон бубенцов сливается с огнями комедиантской шляпы, создавая общую радость, глаза его печально и с пониманием смотрят
на зрителя. Ибо по мысли художника, еврейский театр — адская буффонада, циничная эксцентрика, где цирковые шутки бадханов тем сильнее смешны, чем более трагичны.
Спектакль — не только отделенный от публики круг, но общий духовный шар, ибо зрители внутри сцены окружают творца
Так художник нарисовал пояс Михоэлса: если присмотреться к нему под лупой, то можно прочесть: Моше, Хане, Роза, Давид, Ида… и Менахем — Мендл — образ еврейского неудачника, человека воздуха, камертон иудейства, которого он сыграл в первом спектакле нового театра по Шолом-Алейхему. Родные профили, как живые, нарисованы им слева внутри квадрата сцены
Новый Еврейский Театр — неотделим от своей публики, это проекция ожиданий близких по духу и крови.
В круге третьем
Что должно происходить вокруг спектакля? Как обязаны относиться к нему его создатели? Какова цена драматического творчества? В чем этические законы новой еврейской сцены? При каких условиях театр иудеев может развиваться в будущем?
Марк Шагал посвятил этому заключительный круг, где каждый штрих, цвет, жест — зашифрованный ответ об ауре, необходимой для рождения нового искусства.
Три перевернутых акробата — три качества личности, необходимые еврейскому режиссеру. Образное указание художника Грановскому. Он должен уметь руководить подобно крайнему слева буффону, чья голова, как у манекена, повернута к колегам.
Без самопознания и погружения в историю мирового театра и традицию своего народа он не может приближаться к сцене. Об этом повествует второй циркач без лица, но с черной кипой, буфами из разноцветных форм с пересекающими их облаками, и зелено-белыми(шагаловские коды созидания и очищения) ногами, сомкнутыми, устойчивыми опирающимися на небо, со знаками книг и талита…
Только просветленный в иудаизме режиссер по настоящему свободен Третий акробат одной ногой опирается на небеса, повторяя позу центра, а другой ногой (по контрасту к разбросанному, несобранному первому манекену) уверенно сгибает ее внутрь в знак устойчивости и найденного ответа. Но главное — его голова с тфилином развернута на зрителя, а лицо и глаза повторяют облик подвешенного скрипача, излучающего истину иудейского действа, как трагической клоунады. По контрасту к печальному музыканту здесь взгляд творца наполнен счастьем прозрения.
Сотворение спектакля подобно переходу через Красное море, преодоление преград невозможно без веры в Ведущего
И потому тенью — как сутью духовного неба трехликого акробата Шагал изобразил реальных актеров: Вениамина Зускина, мудрого шута, как Моше указывающего куда идти одной рукой вниз — к режиссеру, а другой — вверх с бокалом вина в знак приветствия — к художнику! И во главе артистической ватаги — Сару Ротбаум, играющую на тамбурине уже на том берегу песнь свободы, подобно пророчице Мирьям. Сверху вертикально, как приговор — печать: ИДИШЕ Т..ТР
Радость творчества по Шагалу требует полного самоотречения любой, самой кровавой ценой.
Напротив слева за пределами круга сцены он нарисовал болезненный момент еврейского обрезания. Ибо с точки зрения художника, каждый, кто приближается к театру, должен «обрезать себя» — то есть перестроить душу и мысли, даже если это мучительно и жутко.
Художник — оракул, провидец сценических открытий. Путь театра — в пластической указке сценографа, чьи образные шифры — эмоциональный ключ к пониманию истории.
Свидетельство тому — мистическая фигура под улыбающейся белой коровой — духовным знаком Шагала. Кто это? Наполовину в костюме современном, обезличенном, по моде масс, с ногой, выдвинутой в знак прогресса — вперед и влево. А наполовину в одежде герцога эпохи Ренессанса… Этот хамелеонский образ — художник Натан Альтман. В его руках пистолет, которым он стреляет в эпицентр композиции — то есть в шагаловскую модель театра, отрицая ее на творческой дуэли. Тем не менее художник изобразил его под собой на вершине круга с птицей напротив сердца, прозорливо предугадав в нем своего последователя. Ибо нет другого пути, и Вахтангов в «Габиме» попросит Н. Альтмана оформить «Гадибук» именно «под Шагала». И потому он на его картине раздвоен, но точен, ибо создаст новый — «третий» образ диалогической гармонии истории и современности как ключ к иудаизму и театру будущего.
Зритель, сидя наблюдающий дуэль и поддерживающий белую корову, спокойно опустив красно-черные ноги в таз, Эль Лисицкий. Автор супрематической книги «Хад Гадья», где он использовал открытый Шагалом животный мотив. Зеленые мазки в воде под его ступнями — знак прощения плагиата Лисицкого, ибо он поддерживал его театральный эксперимент, как хвост белой коровы.
Искусство, сквозь призму Шагала, — фантастический сад, где значима каждая деталь. Это Пшат — простота содержания, Даат — знание, которое оно несет, Ремез — намеки на его скрытый смысл, Сод — высшая тайна, секрет творчества, ради разгадки которого собираются зрители. Без этих составляющих, без эксперимента возникает сценический диссонанс.
«Чтобы добиться абсолютной свободы, искусство должно стать слегка алогичным дабы заглянуть в новые бездны, — писал Шагал. — Это касается не только содержания.
Этика театра. Высокая цена творчества. Сколько и каким образом надо заплатить, чтобы иметь право выйти на сцену. Обрезание сердца. Вера в Творца, Помогающего перейти через море трудностей, чтобы в итоге пропеть славу свободе… Другое искусство — просто свинство, писать на него — символически отрицать чужие ценности….
Режиссер — один в трех лицах: манекен, изрекающий нейтральные истины мировой культуры, Верующий черно белый клоун и наконец прозревший иудей с лицом на зрителя и тфилином на голове.
