Владыка, преврати мгновенья в годы
И сотворенных лет не пожалей:
Дай женщине любви, дай старцу отдых,
Дай хлебу вырасти, дай вырастить детей!
ХАНУКА
Свобода — пьяное какое слово,
Отдохновение от страха и от битв,
Проникновение беспечного, живого
Сквозь тени тех, кому уже не быть.
Свобода — Веры неподкупная охрана,
Свобода — Родины весенние ручьи…
Мы вновь у стен очищенного Храма,
Мы — Маккавеи, мы — Израиля мечи.
И пусть нас в этом мире очень мало,
Мы в нём великой Верой прозвучим!
Мы взяли в руки цитры и кимвалы,
Мы — Маккавеи, мы — Израиля мечи…
Но тихо! Слушайте! В те дни случилось вот что:
По всей истерзанной боями Иудее
Мы для Менноры нашей днём и ночью
Искали капли драгоценного елея.
Искали в тайниках и среди хлама,
Где прятал от гонителей еврей
Священный, приготовленный для Храма,
От прошлых дней оставшийся елей.
Другой не нужен — даже мир ограбив,
Мы б не нашли пригодного для нас…
— На сколько дней елея хватит, раби?
— На вечер… коль Всемилостивый даст…
И многие кричали: «Что он даст нам,
Один лишь вечер? Люди, восемь дней
Всего потерпим мы и сделаем прекрасный,
Благословенный Господом елей!»
Но мы не ждали, и светильник медный
С трудом наполнили елеем золотым.
Мы маленький народ, свободный, бедный,
Но этим вечером мы землю осветим!
Богослуженье! Шествуйте во Храм!
Богослуженье в час освобожденья!
Богослуженье не поленьям и камням,
А Богу нашему Богослуженье!
Богослуженье… Тихо… Голос раби
Заговорил, запел, вознёсся ввысь…
О, Господи, минуты этой ради
Мы так отчаянно, так весело дрались!
Благословен, нам давший жизни чудо!
Благословен, нам давший зной и дождь!
Благословен, поднявший нас из блуда!
Благословен, вручивший мести нож!
Но тихо! Слушайте! Тогда случилось вот что:
Какой там вечер, долгих восемь дней
Горела Родины негаснущая точка,
Горел в лампаде Храмовой елей!
Горел огонь! Горел!.. То было чудом!
А чудо — истины Божественная суть.
Пока мы верим, Господи, мы будем,
Не верящих, о, Господи, забудь…
… Ликуй, прекрасная, святая Иудея,
И проклинай жестокие года.
Ликуй… Но твёрдо знай: не оскудеет
Твоих врагов бесчисленных орда.
И оттого, и краткий миг свободы
Бесценен, как нетронутый елей…
Владыка, преврати мгновенья в годы
И сотворенных лет не пожалей!
Владыка, преврати мгновенья в годы
И сотворенных лет не пожалей:
Дай женщине любви, дай старцу отдых,
Дай хлебу вырасти, дай вырастить детей!
Владыка, преврати мгновенья в годы
И сотворенных лет не пожалей!
Дай спеть и выплакать минувшие невзгоды,
Дай зарасти могилам сыновей!..
===========
Зажги, еврей, положенные свечи
И, помолившись, сядь и помолчи…
О матери расскажем в этот вечер
Мы — Маккавеи, мы — Израиля мечи.
Случилось это в тихий день весенний:
Отряд служивших Епифану[*] дикарей,
В одном из маленьких еврейских поселений
Пленили женщину и семерых её детей:
Семь мальчиков (а младший — шестилетний),
Что скот на дальнем пастбище пасли;
Семь пастушков, не воинов, конечно,
Что не успели скрыться и спастись.
… И гнула мальчиков ужасная усталость,
И непрерывно судорожных плеч
Змеёй надрессированной касалась
Ленивая, откормленная плеть.
…И вот он, Епифан — лишь тень былого,
Времён счастливых, сладостных, когда
Один лишь жест его, одно лишь только слово,
Как женщин, покоряли города;
Когда неведом был Иуда Маккавей,
Когда величие незыблемым казалось,
Когда сияли истуканы из камней,
Казалось, вечные, в его дворцовых залах.
А ныне стал позор его уделом,
И дней не знал он горестней, страшней,
Чем дней, когда в восставшей Иудее
Громил его Иуда Маккавей.
Как ненавидел, как боялся он евреев!
И помните владыки всех времён:
Никто на нашей крови не сумеет
Взойти на долгий и счастливый трон!
Да, мы во всём виновны, мы, евреи!
Постигший нас, от ужаса кричи!
Приходит время мстить — мы не жалеем,
Мы, Маккавеи, мы, Израиля мечи.
…То был балкон дворца, балкон под самой кровлей,
Умело скрытый капителями колонн;
Балкон над пропастью, балкон, омытый кровью
С далёких, незапамятных времён.
И царь сказал — По одному вводите!
А матери, как статуе стоять!
Бывает так, что и дитя воитель,
Но не тогда, когда он видит мать.
И мать ввели… — Еврейка, ты красива,
Тебя губить воистину мне жаль…
А мать заплакала и тихо попросила:
— Детей моих оставь живыми, царь…
— Когда б в моей то было воле…
Смотри, еврейка, вот он, грозный Зевс,
И он, не я, что царь земной всего лишь,
Казнит и награждает здесь…
И улыбнулся царь улыбкой страшной,
И трижды стукнул тростью золотой,
И появился на балконе старший,
С руками, связанными за спиной.
Он посмотрел на мать и ртом кровавым
Ей прошептал — Господь тебе в помогу…
Царь прохрипел — Вот Зевс, что миром правит!
Склонись ему, воздай ему, как богу!
— Что ты о Боге знаешь, дикий царь?
Что ты, кровавый, о евреях знаешь,
Коль эту каменную тварь
Великим Богом называешь?
Ты развяжи мне руки только…
И царь вскричал — Руби, палач, руби!
И материнский крик, бессильный, горький,
Вознёсся к небу и исчез в его глуби…
Ввели второго… — Мама! Мама! Мама…
А царь хрипел — Дитя, твой старший брат
Был так упрям и глуп, что ныне там он,
Откуда нет уже пути назад.
Так будь умней его и громовержцу Зевсу
Склонись, как принято — восторженным рабом!
— Найди-ка, царь, мне в Торе место.
Где б было сказано о том!
Царь возопил — Палач, зарежь собаку!
Не уставай, прекрасный, острый меч!
О, сотворить бы мне такую плаху,
Чтоб день и ночь на ней евреев сечь!
И третьего ввели…
— Ах, мама, мама, где я?
Что будет с нами, мама? Что с тобой?
Нас не убьют? Отпустят? Пожалеют?
Глаза, ну, мамочка, прошу тебя, открой!
А царь хрипел — Ты с мамой будешь, мальчик,
Вот только Зевсу, богу, поклонись!
— Но он же каменный! И как он дик и мрачен!
— Он бел и светел, он дарует жизнь!
Склонись ему! Склонись! — хрипел убийца.
— Я, царь, клониться камню не умею…
…Вы слышали, потомки, как молиться
Умели перед смертью Маккавеи?..
Ввели четвёртого и, дикая от горя,
К царю рванулась ненавидящая мать,
К его заросшему, клокочущему горлу
Тянулись руки слабые — карать…
А сын — игрушка в грязных, жирных лапах —
Как львёнок бился изо всех ребячьих сил…
О, Господи, скажи, не ты ли плакал,
Когда палач мальчишку задушил?
А женщину и быстро, и умело
Скрутили и избили до костей.
Мать не кричала, мать окаменела
И лишь качалась под ударами плетей.
И пятого ввели…
— Послушай, мальчик, —
Хрипел уж полумёртвый Епифан, —
— Вот дивный Зевс, наш бог, склонись ему, иначе,
Умрёшь!
— Склониться?! Но ведь это истукан!
И если Богу было бы угодно
Предстать пред нами идолом таким,
Он сам бы голосом громоподобным
Велел рабу склониться перед ним!
— В мои уста вложил приказ всевышний!
— Лишь Моисей был Божьими устами!
— Склонись, дитя! Не видит и не слышит
Тебя твой Бог в далёком вашем Храме!
— Ты, царь, уж стар, а глуп! Господь — повсюду!
— Взгляни на палача, еврей! Спасёт
Тебя твой Бог? Иль призовёт Иуду?
— Захочет Бог, и тотчас призовёт!
И захрипел безумный царь беззубым ртом:
— Где ты, Иуда? Где? Ну, что ж молчишь ты?
И, замахнувшись в бешенстве ножом,
Вонзил его в кричавшего мальчишку.
— Царь, — молвил раб — не призывай шестого,
Хоть мал дикарь, но бьётся, дик и страшен.
Не обойдётся ль этот выродок жестоко
С тобой, и не здоровым, и уставшим?
— Убей зверёныша!.. А младший? Где ребёнок?!
Мать закричала — Крошку пощади!..
Слуга сказал — Как резаный ревёт он…
— Веди, веди его! Я жив ещё… Веди!
Что, дикая, от чад твоих осталось?
Последнего, еврейка, не убей.
Чем отогреешь проклятую старость?
Чем наградишь себя за мёртвых сыновей?
Ввели последнего. Он горько-горько плакал:
— Я к мамочке хочу! Ну, отведите к маме!
В одеждах серых, он комочком праха
Под факельными выглядел огнями.
Он мать не видел — только яркий круг,
В нём скрученного болью Епифана,
Измученных бессонной ночью слуг
И белокаменного истукана.
И он, умолкнув, замер у порога…
— О, мальчик мой, ты всех переживёшь.
Ты поражен, ты вдруг увидел бога.
Склонись ему…
— Старик, да что ты врёшь?
Я точно помню, как недавно с папой,
На нашей лошади, на всём скаку,
Я расколол своей прекрасной палкой
Точь-в-точь такую же башку!
— Ты бога бил, но этого не понял!
— Как можно бить Небесного Царя?!
И мальчик в изумленье руки поднял,
Его в свидетели всесильные зовя.
Снял с пальца Епифан тяжелый перстень
И на пол бросил. Перстень золотой
Пропел на плитах жалобную песню
И замер перед Зевса головой.
— Возьми его, малыш, себе в утеху,
Склонись, возьми его… И навсегда он твой.
— А Бог что скажет? Ведь наказывает тех Он,
Кто перед идолом склонится головой.
Старик, ты отодвинь его подальше…
— Руби, палач! Хоть этот храм разрушу!
— Старик, старик, а, может, сам подашь мне
Ты эту чудную, блестящую игрушку?
— Руби, палач! Моей последней ночью
Клянусь тебе: не твой — мой это грех!.. Так, бей!..
И мать, когда палач к её сыночку
Шагнул, огромный, будто свора палачей,
Шагнул, её ребёнку на погибель,
Шагнул к нему в весёлый, яркий круг,
Тигрицей выскользнула — яростною, гибкой,
Из тысячи её державших рук
И к сыну бросилась… Но было поздно…
И закричала мать — Владыка, помоги!
Так закричала в немигающие звёзды,
Что содрогнулись в ужасе враги:
— Сыночек мой, я здесь, с тобой, и мигом
Мы полетим к Нему в спасительную сень!
Он жертвенник один воздвигнул,
А мы воздвигнули их — семь!
Он примет нас!..
И небо раскололось,
И подлый мир испуганно затих,
Когда в него ворвался дивный голос:
— О детях, мать, возрадуйся своих!
И сжав в объятьях маленькое тело:
— Он принял, принял нас в священный стан! —
Она шагнула вниз и… полетела!..
И в тот же миг скончался Епифан.
…Зажги, еврей, положенные свечи
И перестань сегодня о делах…
О матери расскажешь в этот вечер
И о её красивых сыновьях…
Примечание
[*] Епифан — Антиох IV Епифан, греко-сирийский царь, правивший Иудеей в 166–142 гг. до нашей эры, с безумной яростью стремившийся заставить евреев отказаться от своей религии.
