Государственный антисемитизм, проводимый в стране в эти годы, существенно укрепил позиции бытовых антисемитов. Думаю, однако, что более половины населения не разделяло антисемитских убеждений или была безразлична к ним. Взрослые антисемиты обычно бывают злобными, скрытными и трусливыми и таятся до поры до времени, в то время как на их детях проявляется реальный процент населения, зараженного ненавистью к евреям.
ТКАНЬ ЖИЗНИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
(воспоминания российского еврея)
(продолжение. Начало в № 2/2020)
Глава 4
В эвакуации
Незадолго до начала учебного года директор объявил мобилизацию учителей и старшеклассников на уборку картошки на пришкольном участке. Оставить меня одного в избе родители не решились, и потому в назначенный день к зданию школы мы пришли втроем. Ученики во дворе школы обменивались новостями и играли в футбол, а учителей директор собрал в учительской для инструктажа.
— Рассаживайтесь. Все устроились? Тогда начнем. Дорогие коллеги, каникулы окончились. Приступаем к работе. Я вижу, что собрались все — без исключения. Обрадую вас — наш коллектив увеличился на два человека. У нас теперь работают два новых учителя, — представил Василий Пантелеевич маму и папу,— Зинаида Савельевна и Самуил Петрович. Они эвакуированы из Украины, из мест, временно оккупированных фашистскими захватчиками. Поближе познакомитесь с ними сегодня на картошке, а в дальнейшем во время совместной работы. Прошу любить и жаловать. Теперь о наших ближайших планах. Вы хорошо знаете, что опаздывать с началом уборки картошки нельзя. Я вчера с агрономом осмотрел наше поле. Клубни в земле дозрели окончательно, кожура достаточно толстая. Приступать надо немедленно. До конца недели мы должны её всю выкопать. С шести часов на нашем поле уже работает колхозная картофелекопалка. К двенадцати должна подъехать полуторка из МТС для перевозки картошки на складской двор. Погода, как видите, отличная, и дождей по прогнозу не будет еще неделю-две. Надеюсь, что до закладки в хранилище успеем картошку и подсушить, и рассортировать. Работаем целый день с перерывом на обед. Обед подвезем в поле. Тимофеевна уже на кухне, обещает к двенадцати управиться. Петрович уже выставил на дорогу перед конторой ведра, лопаты и мешки. Каждый учитель собирает свой класс, переписывает учеников, берем по дороге инструмент и класс за классом идем на ближнюю делянку. Я, завхоз и завуч будем вас уже ждать там и расставим по рядкам. Есть вопросы? — спросил он и сразу же ответил сам, — Нет. Тогда выходим к ребятам.
Чувствовалось, что коллектив принимал участие в такой работе множество раз, хорошо её знал и понимал директора с полуслова. Учителя быстро рассредоточились по всему двору и всё сразу же пришло в движение, ученики каждого из классов окружили своего учителя, образовались группы, которые вскоре двинулись друг за другом со двора. Директор стоял на возвышении и наблюдал за построением и перемещением своего войска. Проходя мимо него, я обернулся и снова отметил его сходство с портретом французского императора Наполеона кисти Поля Делароша. Колонна учеников направилась к домику, где нас первый раз принимал директор и который все называли конторой. Прихватив инструменты, учителя и школьники продолжили движение по узкой дороге и уже через десять минут были на краю школьного поля. На поле людей расставили на те рядки выращенной картошки, которые уже были обработаны картофелекопалкой, по несколько человек на один ряд. Картофелекопалка тарахтела вдалеке на другом конце поля. Подобные картофелекопалки, шедшие за трактором, появились в колхозах и совхозах уже перед войной. Это были примитивные механические устройства, которые вскапывали и переворачивали слой земли вместе с картошкой. Подборка клубней за картофелекопалкой производилась вручную. Тем не менее механизация облегчала сбор урожая. Школьники и учителя с большой сноровкой выбирали картофелины из перевернутого пласта земли, складывали их в ведра и быстро продвигались в глубь поля, оставляя за собой мешки с собранной картошкой. Мама с папой тоже работали на одной грядке с учителями, стремясь не отставать от остальных. Я был рядом с ними и пытался им помогать, но думаю, что мешал я больше, чем помогал. Хотя коллеги, работающие рядом с родителями, говорили, что наш рядок опережает другие — только благодаря моей высокой производительности.
Пока что все разворачивалось в соответствии с утренними наставлениями директора. В полдень устроили перерыв. На краю поля появились три большие кастрюли размером с полбочки каждая, а рядом с ними уже хлопотала полная пожилая женщина в белом халате поверх фуфайки. Прихватив ведра, работники покинули поле, собрались недалеко от Тимофеевны и её хозяйства, отмыли руки от земли из рукомойника, висящего на дереве, и сели на свои перевёрнутые ведра в ожидании обеда. По приглашению Тимофеевны сначала дети, а потом учителя по очереди подходили к раздаче. Тимофеевна черпала из кастрюли дымящийся суп огромной разливательной ложкой и наливала в глубокую алюминиевую тарелку, набирала несколько небольших кусочков мяса из лежащей на отдельном подносе заготовки и добавляла в каждую порцию, затем передавала тарелку очереднику со словами: «Приятного аппетита». Работала она, как автомат, очередь быстро продвигалась, но я никак не мог дождаться, когда придет наш черед, и бегал вокруг раздачи то в одну, то в другую сторону. Когда мы приблизились к раздаче, учительница, стоявшая впереди нас, получая свою порцию, сказала Тимофеевне, что я — сын новых учителей и выдающийся специалист по уборке урожая. В ответ Тимофеевна согласно кивнула, что она, мол, все знает и, передавая мне тарелку, сказала: «Осторожно, не расплескай, тарелка горячая».
Я подождал папу с мамой, мы прошли к нашим перевернутым ведрам, уселись и набросились на еду. Честно говоря, это был наш первый полноценный обед за весь период странствий. Суп был наваристый и густой от картошки, морковки, капусты и других овощей, на его поверхности плавали жирные пятнышки, но, самое главное, я отыскал в нем четыре кусочка мяса. На второе Тимофеевна шваркнула в наши же тарелки полный половник неизвестной мне, но вкусной каши. А в компоте реально присутствовали кусочки сушеных яблок и несколько ягодок. Окончив есть, я ощутил чувство сытости, которое давно ужу не посещало никого из членов нашей семьи. На лицах родителей было нарисовано удовлетворение, полученное от съеденного обеда. Было видно, что обедавшим рядом с нами школьникам и учителям также понравилась стряпня Тимофеевны — тарелки у всех были пустыми — и суп, и каша были съедены без остатка. Использованную посуду они складывали в одну из кастрюль на раздаче. Наши алюминиевые инструменты мы положили туда же, обратив внимание, что посуда у всех была такой же, как и посуда, полученная нами у Петровича на складе. В это время на поле въехала машина, и десятиклассники, не сговариваясь, неспешно встали, разделились на две группы и пошли — одна в сторону машины для погрузки мешков с картошкой, а другая в сторону хранилища для разгрузки машины. Вслед за ними в направлении вскопанных картофельных гряд двинулась остальная часть команды. Чувствовалось, что действия по уборке картошки многократно отрепетированы и хорошо известны всем участникам. Минут через десять работа по сбору картошки на поле возобновилась и продолжалась почти до сумерек.
Домой мы вернулись усталые, но очень довольные проведенным днем. Мама подружилась с учительницей биологии, и они, работая рядом на гряде, вели неспешный женский разговор. Папа во время сбора картошки общался с учителем физики и тоже услышал много нового. Дома мама с папой, перебивая друг друга, пересказали содержание их бесед с коллегами, обсудили важные моменты, из которых вырисовывалась картина жизни села, школы и наше ближайшее будущее. С момента организации школьного подсобного хозяйства три года тому назад участие учителей и учеников Белозерской средней школы в уборке урожая на школьном участке было признано нормой. Практически посадка, прополка, окучивание и уборка всех культур (картофеля, морковки, свеклы, брюквы, капусты и др.) на школьном поле обеспечивалась собственными силами, иногда ученики привлекались также к работам на небольшой школьной ферме. Работы проводились как в учебные дни, так и на каникулах. В учебное время ученики младших классов, которых не привлекали к работам в поле, обучались в школе под наблюдением двух дежурных учительниц, которые после обеда также присоединялись к коллективу в поле. Несмотря на такой жесткий, достаточно изнурительный режим, работа в подсобном хозяйстве была предпочтительнее, чем сезонная работа в колхозе, к которой ранее в обязательном порядке привлекали всех сотрудников и учащихся школы — привлекали на длительное время, иногда до нескольких месяцев, для работы на полях, расположенных далеко от дома. Для учащихся и учителей привлекательной чертой подсобного хозяйства было его назначение: обеспечивать бесплатным обедом в течение всего года всё обучающееся детское население села и учителей школы; оказывать учителям помощь при работе на собственных подсобных хозяйствах. Каждая семья, проживающая в селе, обязательно имела рядом с домом огород и несколько сарайчиков, в которых выращивались свиньи, куры, содержалась корова или несколько коров, козы и т.п. Подсобное хозяйства было главным подспорьем семьи, без него прожить было невозможно.
Большое сильное школьное подсобное хозяйство помогало домашним хозяйствам учителей семенами, инструментами, удобрениями, кормами, животными для выращивания и т.д. Поэтому усилия директора школы по укреплению подсобного хозяйства поддерживались всем коллективом, а его указания, связанные с сельским хозяйством, выполнялись беспрекословно и учителями, и школьниками. Единственной проблемой, которая по-настоящему волновала педагогический коллектив, была жизненная потребность выкроить в плотном графике школьной активности несколько свободных дней для сбора урожая на своем огороде. Родители сомневались, является ли законным мой сегодняшний обед на поле и в разговорах на картошке попытались выяснить это. Оказалось, что их опасения были напрасными, поскольку по уставу в учебные дни и в дни работы в поле, когда работает кухня, каждый школьник имеет право прийти и съесть положенный ему обед, независимо от любых иных обстоятельств. Относительно возможности получения помощи родители узнали, что общественные запасы продовольствия, хранящиеся на школьном складе, предназначены только для приготовления обедов в школьной столовой, и использование этих продуктов для других целей категорически запрещено. Поэтому получение продуктовой поддержки из школьных запасов исключено. Правда, весной следующего года мы сможем получить через школьное хозяйство посадочный материал и удобрения для нашего огорода по государственным расценкам, а не по магазинным ценам, а также купить маленьких поросят для выращивания тоже по заниженным ценам. О других источниках поддержки беженцев никому ничего не было известно. Так что вопрос о том, как нам выжить зимой, не потерял своей актуальности.
Работы по уборке урожая продолжались еще очень долго, и мы постепенно привыкли к такому образу жизни. В начале учебного года 1-го сентября учеба началась в младших классах, но через неделю в школе остались только малыши из первых двух классов, за которыми присматривали две дежурные учительницы. Все остальные трудились на заготовке овощей. Благодаря этому, я успел познакомиться с моими одноклассниками на сортировке картошки, работал уже не с родителями, а вместе с учениками. В те годы уборка и закладка на хранение овощей требовали много ручного труда. Собранные в поле овощи привозили на специальный участок недалеко от хранилища и рассыпали тонким слоем. Затем школьники чистили овощи от земли, перебирали, удаляя некачественные, порезанные или зараженные, сортировали по размеру, отделяя мелкие овощи на корм скоту, и старались тщательно высушить овощи перед загрузкой на хранение. Вокруг этих проблем возле хранилища, на школьном дворе, внутри хранилища суетилось много учеников 3-8 классов. С особым почтением они относились к картошке, потому что в рационе сельского жителя она занимала второе место после хлеба, а иногда заменяла его. Картошку складировали в самой комфортной центральной части хранилища, Хранилище представляло собой огромный погреб, поверх которого возвышался толстый слой насыпного грунта, делающий хранилище не промерзающим зимой.
Расправившись с картофельным полем, приступили к уборке других культур. Теперь старшеклассники подвозили к хранилищу, возле которого я работал, морковь, свеклу, лук, капусту. После обработки и сушки их также отправляли на хранение в овощехранилище. В Сибири я впервые познакомился с брюквой и турнепсом — крупными корнеплодами, напоминающими репу. Как правило, они применяются как кормовые культуры в животноводстве, но они также пригодны для питания людей в виде салатов и гарниров. Эти овощи, также, как и другие корнеплоды, не уместившиеся в хранилище, закладывались на зиму на хранение в буртах или ямах. Соответствующие места закладки находились рядом с главным хранилищем и были готовы к приему овощей. Не помню точно, когда, но по утрам в это время было уже достаточно холодно, закладка овощей завершилась, и мы наконец-то вернулись на учебу в школьные классы. В семьях моих товарищей по классу также закончилась заготовка овощей на зиму, под каждым домом находился просторный погреб, и он был забит картошкой, морковкой, соленьями, и я, честно говоря, завидовал тем, у кого были подобные закрома, заполненные дарами природы, и кто мог потреблять их без ограничений. Наша же семья в дальнейшем могла себе позволить купить лишь одно ведерко картошки на два-три месяца. Поэтому уже весной мы занимались тем, что искали на убранном поле и иногда находили оставленные картофелины, выковыривали их из промерзшей земли и, если везло, то могли приготовить себе немного сладкого картофельного пюре. Зато с брюквой и турнепсом нам повезло больше. По неизвестной причине в одном из буртов овощи оказались прихваченными микробами и немного подмороженными, они потеряли свой внешний вид и пищевую ценность, выглядели морщинистыми и дряблыми. В сыром виде ветеринар побоялся передать этот продукт на корм для животных. Папа получил разрешение, и мы извлекли содержимое бурта, а потом его ядро перенесли к себе домой. Тщательно отмыв и очистив каждый плод, мы получили запас съедобных овощей, которыми питались несколько месяцев. Из брюквы и турнепса мама варила или похлебку, или пюре. Запах и вкус этой бурды я не могу забыть без отвращения до сих пор. Кстати, в это время я приобрел еще одну устойчивую привычку. Суть её в трепетном, бережном отношении к хлебу. Люди, пережившие ленинградскую блокаду, или люди, которые, как и я, чтобы протянуть целый день, делили дневную пайку хлеба на три ломтика и подбирали со стола каждую крошку, считают хлеб продуктом особым, продуктом святым. Такие люди не могут выбросить хлеб, доедают надкушенный кусочек до конца, стараются продлить жизнь испеченного хлеба, использовать его в пищу в любом виде, например, делая из него сухарики для еды. Они очень резко возражают против пренебрежительного отношения к хлебу или неподобающего высказывания о нем. Эта нетерпимость является платой за те лишения, которые выпали на их долю в детстве.
Напомню, что осенняя трудовая повинность на заготовке овощей окончилась, и мы всей семьей вернулись к учебным проблемам — мама преподавала в старших классах русский язык и литературу, папа — историю и географию, а я одолевал премудрости программы третьего класса. Как я уже говорил, занятия давались мне легко, учительница и одноклассники быстро оценили и мою подготовку, и мои способности. Я ходил в больших авторитетах, помогал ученикам решать задачи, выполнять домашние задания, учительница через некоторое время даже начала оставлять меня у доски решать трудные примеры с классом, а сама убегала ненадолго по своим делам. Ребятам нравилось, что в моих пояснениях не было никакого поучительства и никаких намеков на мое превосходство. Одноклассники нравились мне больше, чем школьники, с которыми я учился в Днепропетровске. Белозерские ребята казались более спокойными, как говорят, более обстоятельными и очень дружелюбными. Конечно, пошалить, побеситься, побегать, подраться они любили, как и все дети, но их игры и розыгрыши были совершенно беззлобными. Во мне, думаю, они видели чужака, но никакой враждебности не проявляли. Антисемитизм вообще был им неведом. Даже кличку «Фриц», которой они меня наградили, употребляли за глаза, а при обращении с трудом выговаривали непривычное имя «Фридрих». Возможно, их медлительность или мудрость были связаны с условиями проживания в сельской местности при ограниченности общения и информации. Быть может, на их упорство и добрые взаимоотношения повлияло то, что вокруг шла война, их родители много и тяжело работали, воевали на фронте, погибали, и поэтому ребята не позволяли себе тратить время на глупости. На обработке овощей я обратил внимание на то, какие они умелые и продвинутые в ремеслах. Местные ребята казались мне симпатичными, и я старался с ними подружиться.
Чем ближе становились мои отношения с одноклассниками, тем больше я получал сведений о нашем крае, об уникальной красоте и чистоте этих мест. Село Белозерка располагалось на берегу спокойной, неторопливой реки Тобол, и ребята летом часто отправлялись на рыбалку и ловили удочкой рыбу: карпов, окуней, судаков, карасей. Названия этих рыб я услышал впервые от ребят. Сразу же за околицей села простирались бескрайние леса со всем многообразие животного и растительного мира. Именно леса были излюбленным местом прогулок детворы. Здесь они собирали грибы, ягоды, орехи, многие из ребят уже встречались неожиданно с живыми лесными обитателями: зайцами, кабанами, лосями, косулями, которые были для меня всего лишь книжными персонажами сказок. Я чувствовал, что ребята сроднились с природным миром, и мне захотелось присоединиться к ним и вместе продолжить эти увлекательные занятия. Я начал строить планы дальнейших совместных вылазок на природу, но, к сожалению, моим мечтам в первый год нашей жизни в Сибири не суждено было сбыться по весьма прозаичным причинам. Очень быстро пришла зима, не виртуальная, а самая, что ни на есть, реальная с морозами под 40 градусов, с обильными снегопадами, метелями, а наша привезенная из теплых краев экипировка не соответствовала сибирской суровой действительности. У меня, например, была лёгонькая декоративная шубейка. Если бы дополнить её теплой рубашкой и шерстяным свитером, то зиму можно было бы пережить. Однако оставался открытым вопрос с покупкой шапки-ушанки, шарфа и валенок. Аналогичные проблемы при переходе на зимнюю форму одежды возникли у мамы и папы. Средств явно не хватало, приходилось выкручиваться и на всем экономить. Мне, например, купили недорогие детские сапожки из войлока, которые оказались непрактичными. Уже через месяц большие пальцы правой, а потом и левой ноги, проделали отверстие между подошвой и сапогом и вылезли наружу, никакие портянки не помогали, ноги становились мокрыми и быстро замерзали. Мне пришлось в дефектных сапогах бегать по одной и той же тропинке дом — школа и обратно до конца зимы. Ни о каких прогулках думать не было никакого смысла. Перед началом следующей зимы мне уже купили настоящие цельные остроносые катанки на два размера больше, чем размер моей ноги. Катанки были жесткие и серого цвета. Я уважительно называл их по-сибирски — пимы. В них я проходил по Белозерским просторам три зимы, катался на санях, научился ходить на лыжах в лесу и на большие расстояния и кататься на коньках–снегурочках на катке, созданном родителями школьников на ледяной поверхности Тобола. Не могу не рассказать, что в одну из зим я участвовал в подледной рыбалке с отцом моего школьного друга и сам поймал несколько окуньков и карасиков! Через много десятков лет, когда мне удавалось порыбачить на берегу реки Днепр, на побережье Черного или Каспийского морей, на Средиземном море, я всегда рассказывал друзьям по рыбалке о этом сказочном детском приключении и хвастался своим первым подледным уловом.
А теперь ловлю себя на том, что пробую в воспоминаниях проскочить вперед в более светлые времена, пытаюсь вырваться из цепких объятий трудного сорок первого, но испытания военного времени не хотят покидать мою память. Итак, как я уже рассказывал, товары можно было купить по разным ценам от коммерческих, спекулятивных, рыночных до пайковых цен и цен в спецраспредах. О специальных распределителях я расскажу попозже, а сейчас я опишу процесс обмена барахла на продукты питания.
Большинство эвакуированных прихватывали с собой немного избыточных или новых вещей для обмена на провизию при экстремальных ситуациях. Во время переезда в Сибирь нескольким семьям из нашего вагона, в том числе и нашей семье, на одной станции удалось выгодно обменять у местного населения личные вещи на продукты. В средине зимы недоедание накрыло нас до такой степени, что родители решили вновь попытаться совершить товарообмен. Разумеется, подобного рынка натурального обмена не существовало, информация также отсутствовала, поэтому при проведении сделки можно было рассчитывать только на личные контакты. Поисками потенциальных партнеров занималась мама. Она обладала необходимой харизмой, была очень привлекательной, легко сходилась с людьми, умела поддержать разговор и просто любила по-женски поболтать. К сожалению, было мало людей, имеющих избыток продуктов и желающих поменять их на вещи. Жители села жили по принципу: от урожая — до урожая следующего года; заготавливали продовольствия столько, чтобы хватило до осени. С другой стороны, новые одежки, привезенные мамой, возможно и могли кого-нибудь заинтересовать, но её личные вещи, бывшие в употреблении и обладающие, как ей казалось, известным шармом, вряд ли могли привлечь сельского жителя. Несмотря на такие пессимистичные предпосылки, маме удалось найти барахольщиц и выменять несколько предметов женского обихода на небольшое количество овощей, в частности, на ведро картошки. Эти сделки поддержали нас на некоторое время, но проблема осталась.
Решение пришло совершенно с неожиданной стороны, оно возникло в недрах моего третьего класса. Когда я впервые пришел в класс, то сразу обратил внимание на мальчика, который был на голову выше сверстников и был в два раза толще, всех остальных. Ребята звали его Вовик, и отношение к нему было пренебрежительное. Вскоре я понял, с чем связано такое издевательское их обращение: этот Вовик был во столько же раз тупее всех ребят, во сколько раз он был больше их в размере. Он был таким отсталым, что было непонятно, как его переводили из класса в класс. За время нашей совместной учебы он набрал немыслимое число неудовлетворительных оценок практически по всем предметам. Его бессмысленные ответы у доски вызывали такой дружный смех одноклассников, что учительница вынуждена была возвращать его за парту, чтобы не сорвать урок. У Вовика было явное отставание умственного развития, и он нуждался в помощи специалиста. Поскольку в то время ни знаний в этой области, ни профессионалов, способных помочь ему по существу его проблемы, не было, то учительница пошла по проторенной дороге, прикрепив к нему шефа — хорошего ученика, который должен был помогать Вовику выполнять домашние задания. Этим учеником оказался я, и с доступным мне пониманием своей миссии решал домашние задачки по математике и делал упражнения по русскому языку тогда, когда Вовик меня об этом просил. Он не был особенно озабочен своими «успехами» в учебе и в дополнение к своей тупости был невообразимо ленив. Поэтому беспокоил он меня не часто, а я был доволен, что общественная нагрузка оказалась необременительной.
Думаю, что из этого шефства так ничего бы и не получилось, если бы учительница на родительском собрании не рассказала о своем начинании. В результате, Вовикина мамаша, услышав от учительницы восторженные отзывы обо мне, поняла, что лучшего воспитателя для своего чада ей не найти, решила любыми путями захомутать меня, тотчас же поговорила со мной, наобещав золотые горы, познакомилась с моей мамой и попросила её поддержать эту идею. Я запамятовал, как звали маму Вовика, поэтому в дальнейшем будем называть её просто по заглавным буквам МВ. Так вот, МВ была, безусловно, женщиной самостоятельной и состоятельной — она работала заведующей магазином, сокращенно, завмагом. Должность, как вы сами понимаете, поднебесная, в особенности в военное время. Обладала она материальным ресурсом и готова была произвести затраты на реализацию своих замыслов. Однако моя мама отнеслась с прохладцей к идее МВ оплатить мою гувернантскую службу при Вовике, но, описав в красках бедствия перемещенных лиц, посоветовала МВ принять участие в нашей судьбе на паритетных началах, путем натурального обмена наших изысканных вещей на примитивную провизию, которую МВ поставит нам. Как видно, моя мама в своем предложении очень умело расставила акценты. Попала, как в яблочко. Оказалось, что МВ была первой модницей на селе, она не смогла устоять перед возможностью расширить свой гардероб и заглотнула наживку. Начались переговоры, демонстрация товаров, согласование порядка обмена вещей и продуктов. МВ выставила на обмен немного продуктов питания из собственных семейных запасов: овощи, свинина, ягоды. Но это было именно то, в чем мы очень нуждались.
Вершиной сделки стал мешочек ячменя, который удалось выменять на сногсшибательное платье, удивительно подошедшее МВ по размеру, которое мама разрекламировала, как последний крик парижской моды. В один из дней МВ сама привезла заветный мешочек на санках к школе. Мама и папа были заняты на уроках, и поэтому я встречал МВ возле школы. Она передала мне веревку от детских санок, на которых стоял привязанный к сидению небольшой мешочек, и сказала, что санки она дарит мне на Новый Год, и что я сразу же должен идти домой.
Поблагодарив МВ, я стремглав помчался домой, радуясь тому, что после прихода родителей, смогу уже сегодня покататься с горки на собственных санках. Когда родители вернулись с работы, они уже знали, что существует два различных вида ячменя — фуражный и продовольственный. Фуражный считается отличным кормом для лошадей, молочного скота и свиней, а из продовольственного — делают крупу для еды. Выяснить, какой нам достался ячмень, не удалось, потому что наша поставщица МВ была убеждена, что из любого ячменя можно приготовить вкусную кашу. Вечером мы разожгли печь и поставили на огонь вариться кастрюлю с ячменем. Ячмень находился в подсоленной кипящей воде более часа, но до готовности мы кашу так и не довели. Ядрышки зерен остались твердыми, каша трудно пережевывалась и, как мы почувствовали ночью, трудно переваривалась. Утром мы пошли в школу расстроенными, и мама рассказала своей подруге-биологичке о наших огорчениях. Подруга успокоила её, предложив рецепт приготовления ячменной каши, который должен сделать нас всех счастливыми. Теперь мы поставили в печь готовить кашу уже в чугунке. Проварив ячмень около получаса, накрыли чугунок крышкой, отодвинули его от огня и оставили внутри медленно остывающей русской печи до утра. В результате томления каша в чугунке упарилась и стала очень мягкой и нежной. Когда утром мама ухватом вытащила чугунок из печи, подняла крышку, то вся изба наполнилась фантастическим запахом распаренной каши. Мама разложила содержимое в три тарелки, и через несколько минут тарелки были вылизаны и блестели. Несложный подсчет показал, что, если мы будем позволять себе такое пиршество два раза в неделю, то ячменя нам хватит до осени. Так мы и поступили, пока не прикончили весь мешочек МВ с ячменем до последнего зернышка, так и не поняв, чем же мы питались: пищей богов или кормом для лошадей?
В дневниковых записях ленинградского блокадника академика Дмитрия Лихачева я натолкнулся на созвучную мне мысль о том, что человеческая память выбрасывает, очищает сама себя от слишком ужасных воспоминаний. Плутая по лабиринтам своей детской памяти, я в воспоминаниях восстанавливаю события, как увлекательное путешествие, как игру по преодолению последовательности препятствий, незаметно опуская ранящие меня эпизоды. Например, я до сих пор никогда не рассказывал о том, как тяжело мне было в конце ячменной эпопеи. Ранней весной ячменя в мешочке осталось совсем мало, и его в чугунок стали закладывать все меньше и меньше. Каши стало получаться сосем немножко и её теперь хватало только на одного. Эти две ложки каши выкладывали мне на тарелку, а мама с папой отмывали чугунок, вылизывали его внутренности и шли на работу. Я выбегал первым на нашу тропинку, ведущую к школе, а голодные родители еле плелись за мной — ослабевшие, бледные, исхудалые и измученные отсутствием выхода из нашего бедственного положения. Я знал, что такое слабость от истощения, мне было безумно жалко родителей, но я ничем не мог им помочь и страдал. Я всегда стараюсь убежать от этих воспоминаний.
В целом же история с кормовым ячменем осталась в памяти нашей семьи, как радостное событие времен Великой Отечественной Войны. В череде попыток преодолеть продовольственный кризис, наряду с упомянутым ранее брюквенным изобилием, был совершенно курьезный случай, когда мы несколько месяцев ели картофельные очистки. Но этот эпизод, как и другие похожие надбавки к нашему рациону, я опускаю, потому что они лишь незначительно снижали остроту проблемы. Главным же источником питания являлись регулярные обеды в школьной столовой. Обеды были ежедневными, за исключением праздничных и каникулярных дней. Меню характеризовалось, как я уже говорил, редкостным постоянством: овощной суп с мясом, каша, а на третье чай с сахаром или компот из сухофруктов. Все столующиеся в данный день получали одинаковый набор блюд. Однако наборы в разные дни отличались: суп варьировался с борщом или щами; овсяную кашу замещали каши: ячневая, перловая, пшенная и даже манная. Порции были большие, обед — сытным, добавок не полагалось. На кухне и на раздаче хороводила Тимофеевна с помощницей, сменная дежурная бригада из учительницы и пяти школьников выполняла черновую работу. А над всем комбинатом общественного питания возвышалась фигура Василия Пантелеевича — автора идеи создания единого заведения, функционирующего на социалистических принципах и состоящего из школы, подсобного хозяйства и столовой. Практически он построил коммунизм в одной отдельно взятой сельской школе. Так думал он сам, так думали лица, к нему приближенные. Я же думаю, что личностью он был, безусловно, незаурядной, с чертами лидера и с реформаторскими наклонностями. Я смог в этом убедиться еще раз, случайно оказавшись на оперативке, которую он проводил с сотрудниками подсобного хозяйства и столовой.
Обсуждался вопрос мясной добавки к супу или щам. Я уже рассказывал, что на раздаче на отдельном подносе возвышалась гора из кусочков мяса и примерно четыре таких кусочка добавлялись раздатчицей в каждую порцию первого блюда. Кубики нарезались заранее вручную и были размером примерно один сантиметр. Так вот, по информации раздатчицы проблема состояла в том, что мяса часто не хватало до конца смены, и последние посетители получали суп без мяса, что было несправедливо и вызывало недовольство столующихся. Задача усложнялась тем, что никто не знал, сколько порций необходимо на данный день и сколько кубиков получается из первоначального куска мяса. В комнате собраний повисла тягостная тишина. Ситуация казалась безысходной. И тогда со своего председательского стула во весь свой богатырский рост встал Василий Пантелеевич. Его крупный нос был направлен на противоположную стену, а в поднятых вверх глазах отражалась напряженная работа мысли.
— Допустим, — сказал он многозначительно и посмотрел в упор на Тимофеевну. Затем последовала продолжительная пауза, во время которой он повернулся на четверть оборота, показав всем свой медальный профиль.
— Допустим, — повторил Василий Пантелеевич, медленно перевел свой взгляд на зоотехника и закончил, как отрубил:
— Допустим, добавим еще полкилограмма мяса.
По комнате пронесся шумок одобрения, из которого следовало, что предложение правильное и выполнимое.
— Я рад, что вы одобряете мое решение. Завтра же и проверим. Тимофеевна, не забудь включить дополнительное мясо в расцеховку блюд. Поздравляю всех, — завершил он с пафосом и зааплодировал. Все поддержали его дружными хлопками, а я в очередной раз отметил артистизм его поведения и его безукоризненный наполеоновский профиль. Сейчас, когда я вспоминаю встретившегося на нашем пути директора сельской школы Василия Пантелеевича, пытавшегося создать маленькую коммунистическую структуру, мне в мысль приходит еврейское кибуцное движение. Примерно в то время, когда Василий Пантелеевич подкармливал нашу голодающую семью в Сибири, на другом конце света на земле подмандатной Палестины создавались сельскохозяйственные предприятия, некие аналоги советских колхозов — кибуцы, где люди работали на земле, обеспечивали себя продуктами, воспитывали и учили своих детей. В таком виде, в каком подобные коммуны задумывались, они оказывались, как правило, нежизнеспособными, но на определённом этапе их общественное устройство становилось притягательным и приносило положительные плоды, как, например, коммуна Белозерской школы, общественное питание которой позволило моей семье выжить во время войны.
Напомню, что столовая являлась одним из элементов директорской триады: школа-подсобное хозяйство-столовая. Главным же элементом оставалась школа. Белозерская средняя школа была базовым учебным заведением района. По официальной статистике среднее образование перед началом войны имело менее 10% населения страны, и для народного образования приоритетной была задача расширения сети именно средних школ в сельской местности. Василий Пантелеевич очень гордился своей миссией и неустанно повторял, что его школа предоставляет реальную возможность получить полное среднее образование каждому гражданину. Утверждали, что директор знает всех учеников по именам и фамилиям. Не могу этого ни подтвердить, ни опровергнуть, но то, что с нашей семьей он познакомился досконально, так это — точно. Когда он вручал мне похвальную грамоту за третий класс, то вспомнил о нашей первой встрече и отметил, что, если ученик получал грамоту на Украине, то он будет отличником и в Сибири, и в любой точке нашей необъятной Родины. Подобные возвышенные слова о величии страны Василий Пантелеевич употреблял все чаще в своих выступлениях, потому что любовь к Отечеству, защита страны от нашествия стали злободневными общественными темами. Он, одним из первых в области, организовал агитбригаду для пропаганды патриотических идей среди населения. Бригада работала продуктивно все время, пока шла война, разъезжала по деревням, выступала на предприятиях и в различных заведениях района. Состав её и репертуар постоянно обновлялись, Команда включала активистов школьной и сельской художественной самодеятельности, народный хор, лекторскую группу, выступали танцоры, чтецы, исполнялись военные песни, сатирические частушки, скетчи.
Я входил в основной состав бригады с самого начала её работы, как чтец-декламатор. Во время формирования бригады моя учительница сказала директору, что в классе я наизусть и громко читаю произведения классиков. Я действительно легко запоминал стихотворения и большие куски поэтических произведений, мог прочитать их громко, отчетливо, оттеняя рифму, но без выражения, с ужасным украинским акцентом. Директору моя декламация понравилась, скорее всего напористой манерой исполнения, и он порекомендовал мне подготовить стихотворение Александра Твардовского «Рассказ танкиста». В стихотворении, напечатанном в начале войны, описан бой на улице города. Смелый мальчик помог командиру танка найти и уничтожить фашистское орудие. В знак благодарности командир пожал мальчику руку, и вот трогательные завершающие строки стихотворения:
Был трудный бой. Все нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить.
Стихотворение было новым, читал я его звонким голосом, очень эмоционально, зрители внимательно следили за сюжетом и награждали меня аплодисментами.
Вскоре я расширил свой репертуар стихотворением Демьяна Бедного. В нем поэт подробно объясняет, что такое валенки, как тепло в валенках, как они важны для солдата, объясняет, что на фронте не может солдат обойтись без валенок. Заканчивается стих призывом:
Марья, Дарья, Митрофан,
Сашенька с Феклушей,
Епифан и Селифан,
Тетя Феня, слушай,
Слушай, дядя Ферапонт:
Шлите валенки на фронт!
Шлите срочно, дружно!
Это — то, что нужно
Для прочтения этих строк я выходил на передок сцены или просто подходил поближе к зрителям и, двигаясь вдоль передка справа налево, вскидывал руку, а затем, произнося очередное имя, направлял указательный палец на какого-нибудь сидящего в зале человека. Успех был потрясающий. Срабатывал и остроумный текст, и моя комическая детская непосредственность. На первом прослушивании программы присутствовал третий секретарь райкома партии — секретарь по идеологии — не хухры-мухры. Номер ему понравился, он выскочил на сцену, обнял меня и прокричал, что такого чтеца надо премировать и, обращаясь к Василию Пантелеевичу, попросил подобрать мне достойный подарок. Подарок он мне подобрал, а вот пошли ли валенки потоком на фронт после моих призывов — мне неизвестно.
И еще одно стихотворение из моего детского «агитпроповского» прошлого заслуживает упоминания — отрывок из поэмы Маргариты Алигер «Зоя». Партизанка Зоя Космодемьянская в первые годы войны была очень популярным человеком — народной героиней. Она была схвачена немецкими палачами, её пытали, но она врагам ничего не рассказала и никого не предала. В деревне Петрищево под Москвой фашисты повесили её, на эшафот она шла с гордо поднятой головой. Репортажи о её подвиге печатались и перепечатывались во всех газетах и журналах. Но более всех преуспела в канонизации мифа о подвигах комсомолки профессиональная поэтесса М.Алигер — еврейка по национальности. Стихотворные строки М.Алигер о последних мгновениях жизни Зои я читал во время выступлений Белозерской агитбригады со слезами на глазах:
Морозно, снежно, мглисто.
Розовые дымы… Блеск дорог…
Родина!
Тупой сапог фашиста
выбивает ящик из-под ног
Сейчас, через 70 с лишним лет после войны, была проверена достоверность фактов жизни Зои, послуживших основой для её героизации, и выяснилось, что была она психически больным человеком, никакого подвига не совершила, с немцами не боролась, использовалась советской госбезопасностью для провокации за линией фронта: поджигала избы живущих в них селян, чтобы немцам негде было укрыться от морозов. На данном этапе в головах людей существуют обе версии жизни Зои и окончательно уточняется, какие из событий соответствуют реальности. Но у меня возникает вопрос, почему у истоков мифологизации многих событий и персон находится так много евреев?
На знаке вопроса закончу рассказ об агитбригаде для того, чтобы описать ещё несколько эпизодов из моей сибирской действительности. Врученная мне похвальная грамота, о которой я недавно упоминал, была оформлена на таком же бланке, как и предшествующие грамоты, только не на украинском, а на русском языке. До нашего возвращения на Украину я заработал ещё три таких грамоты, тем самым подтвердив способность учиться на отлично при любых обстоятельствах, но одновременно с этим показал, что могу учить других. В результате настойчивости МВ я взял над её сыном шефство не формальное, а реальное. Я помогал ему на переменах, иногда оставался после уроков, не ждал, пока Вовик обратится ко мне, а сам доставал его вопросами, выполнил ли он домашнее задание, что ему непонятно в новом материале. Мало-помалу процесс пошел. У Вовика появились, как говорил мой папа, проблески знаний, под большим давлением он даже умудрялся делать некоторые работы самостоятельно. Наблюдался явный прогресс, и учителя решили, что его можно перевести в четвертый класс. МВ была в восторге, я получил удовлетворение от того, что мои усилия не пропали даром, и только Вовику всё было до «лампочки». Вовик переполз в следующий класс только благодаря моим дополнительным урокам. Мои учительские приемы успешно прошли испытания на таком непростом ученике, как Вовик. Результат мог быть и отрицательным, если бы я не проявил настойчивости в достижении цели. Поэтому МВ подкармливала меня шанежками, непрерывно стимулируя мою целеустремленность. Вовик был ужасный обжора, он был в классе единственным учеником, который, помимо школьного обеда, успевал на большой перемене слопать огромный завтрак, который ему ежедневно давала МВ. Обычно один или два раза в неделю МВ выпекала дома шаньги, и тогда утром Вовик получал их на завтрак. Но в такие дни она добавляла отдельный пакетик с несколькими шаньгами, предназначенными мне. Это была такая вкуснятина, что я проглатывал их на перемене мгновенно. Возможно, вы ели ватрушки с творогом? Так вот, шаньги напоминают ватрушки только внешне. Да, шаньги — это круглые открытые пирожки или лепешки из дрожжевого теста, но с совершенно особым неповторимым видом, запахом и вкусом. Отменными получаются шаньга с картошкой, сыром, жареным луком и любым другим наполнителем. Однажды на дне рождения моего одноклассника мне довелось отведать свеженьких, только вынутых из печи шанежек с ветчиной, которые исчезли со стола со стремительной скоростью, я думаю, превышающей скорость света.
В новом учебном году, осенью 1942 я вновь на перемене получил через Вовика весточку от МВ. Наощупь я почувствовал, что в пакетике находятся четыре шанежки и, не открывая пакет, положил его в портфель, чтобы рассмотреть дома вместе с родителями. Оказалось, что нас ждал сюрприз. Раскрыв пакет, мы увидели его совершенно диковинное содержимое — шаньги с морошкой. У ягоды морошки имеется несколько народных названий, которые точно характеризуют её: моховая смородина, северный апельсин, арктическая малина. Так вот, такими ягодами оранжевого цвета, размером около 1,5 см, напоминающими по форме малину, было выложено донце подрумяненной со всех сторон шанежки. Каков был вкус этого шедевра, я описать не берусь! Думаю, что, если испечь много-много шанежек с разными начинками в русской печи, и распространить их по земному шару, и накормить шанежками всех людей, то наступит всеобщее замирение, любовь и счастье человечества. Именно это произошло с нами, когда мы разрезали каждую шанежку МВ пополам, положили на большую алюминиевую тарелку и увидели шикарный десерт для праздничного стола. Папа вдруг вспомнил, что из-за уборочного аврала мы пропустили годичный юбилей со дня начала освоения нами Сибири и предложил отметить эту дату с опозданием на пару месяцев. Я спустился в подпол, принес в миске картошку нового урожая, собранную нами недавно на собственном огороде. Папа быстро разжег печку, и мама поставила картошку вариться. Через час праздничный стол был накрыт, и папа произнес витиеватый тост за семью сельских учителей, осевших на благодатной Белозерской земле, за семью, которая, преодолев много трудностей, наконец-то стала самостоятельной. За едой все наперебой стали вспоминать важные события пришедшего года и фантазировать по поводу ближайшего будущего. Алкогольных напитков за столом не было, зато в конце трапезы кусочки шанежек запивали свежезаваренным грузинским чаем. Папа был большим любителем крепкого горячего черного чая, говорил, что это черта наследственная и перешла к нему от дяди, который регулярно вечером выпивал шесть стаканов чая. Эту историю я слышал множество раз, и на каком бы языке отец её ни рассказывал, слова «стакан чая » он произносил на идиш эглэз фон тей .(אַ גלאז פון טיי) Видимо, звучание этих слов вызывало у него родные ностальгические воспоминания. Учитывая привязанность папы к напитку, мама не пожалела заварки, приготовила чай — вкусный, красивый и с необыкновенным ароматом. Следуя традиции, каждый из нас выпил по два стакана горячего крепкого чая. Время летело быстро, пришла пора идти спать, в Белозерке ложились спать рано, но и вставали рано. Я залез на теплые полати и перед тем, как заснуть, прокрутил в голове темы, звучавшие во время нашего застолья. Это был превосходный материал для семейной хроники.
О своих подвигах я уже ранее почти всё написал, пришло время рассказать, что пришлось пережить моим родителям за прошедший период. Для мамы в школе ситуация с учебной нагрузкой оказалась не такой радужной, как её описал Василий Пантелеевич при первой встрече. Свободные места были только в младших классах с низкой оплатой, а уроки языка и литературы, на которые мама претендовала, были заняты учителями без соответствующего образования. Постепенно коллектив признал мамин высокий профессионализм, и уже в новом году завуч предложил ей полную нагрузку в старших классах. Кроме учебной нагрузки, она взяла классное руководство и вела успешно школьный драматический кружок. Все это немного укрепило наше финансовое положение, но трудности остались. Маме, как ответственной за семейный бюджет, приходилось постоянно лавировать, отказываясь от привычных вещей, чтобы собрать деньги для решения жизненно важных проблем таких, как например, теплая одежда на зиму. Историю с моими валенками я уже рассказывал, но у папы вопрос утепления был намного круче. Из нас троих папа был самый худой, ну, просто очень худой, тощий, и никакой теплой одежды у него не было. Он безумно страдал от холода, и угроза обморожения в средине зимы была реальной. Мама мобилизовала все наши ресурсы и купила ему полный комплект: валенки, шапку и, самое главное, нижнее белье — длинная рубашка и кальсоны из бязи. Не буду описывать, как проходила сделка — это отдельный рассказ, но в конце в качестве бонуса маме удалось выторговать маленькие кальсончики для меня. Застегивались они специальными пуговицами, обтянутыми белой тканью, такими же, как на папиных кальсонах.
Не успели мы оправиться от зимних трат на утепление, как подоспели немыслимые расходы на посевную. Было очевидно, что в следующую зиму нам не выжить, если мы весной не засадим наш огород овощами и не соберем урожай для собственного потребления. Я уже рассказывал, что за нашей избой простирался большой участок земли, предназначенный для выращивания огородных культур, который за многие годы зарос до такой степени, что через него невозможно было пробраться. Крупностебельная сорная трава высотой, доходящей местами до одного метра, покрывала участок сплошным слоем. Наши попытки расчистить лопатой и граблями хотя бы небольшой клочок земли окончились неудачей. Посоветовались со старожилами и поняли, что такую работу может осилить бригада землекопов, или большая семья, но лучше заказать механический культиватор с различными рабочими приспособлениями, потому что для такой трудной почвы необходимо полное уничтожение сорняков, крошение, рыхление и перемешивание почвы, а также выравнивание поверхности поля. Опять пришлось идти на поклон к Василию Пантелеевичу, и он вновь продемонстрировал доброе отношение к нашей семье, заказал в колхозе культиватор на пол дня на выходной день по сниженным расценкам, которые распространялись на услуги, оказываемые школьному хозяйству. Для нашей семьи сумма была достаточно большой, но это было единственное спасительное решение. Далее директор разрешил нам произвести оплату через бухгалтерию в течение двух месяцев и объяснил, что за полдня работу сделать трудно, но Коля (так звали тракториста) должен работать в этот день столько, сколько необходимо, чтобы выполнить культивацию до конца. А в заключение настоятельно посоветовал нам перед началом работы пообещать Коле пол-литра, чтобы он добросовестно соблюдал агротехнические требования по культивации, но саму бутылку отдать непременно только после полного завершения всей работы, и предупредил, что, если мы не выполним этих условий, то результат культивации никто не в состоянии предугадать. Договор был сложный, но очень привлекательный. Бутылка водки стоила безумных денег, но мы её купили за день до дня Х.
В назначенный день в семь часов утра у нашего дома затарахтел трактор, папа пошел открывать ворота, а мама направилась к Коле на переговоры, строго следуя рекомендациям Василия Пантелеевича. Выслушав маму, Коля согласно кивнул, проехал через двор, остановился на поле, оглядел его от края до края, кивнул маме и папе, что он все понял, и приступил к работе. Работал он виртуозно, несколько раз менял рабочие агрегаты, то подрезал сорняки, то рыхлил почву, то вытаскивал корни, перемешивал почву, ровнял поверхность. Мы, чтобы не мешать, со стороны наблюдали за его стараниями и когда примерно в час дня увидели, что он по краю поля делает последний прогон в нашем направлении, вышли все вместе встречать его. Остановившись возле нас, Коля выскочил из трактора и победно оглядел свою работу. Мама сказала ему какой-то комплимент по поводу его мастерства и качества культивации почвы, передала бутылку, которую он тотчас засунул во внутренний карман фуфайки, кинул на ходу: «Благодарствую», вскочил на подножку трактора, помахал нам рукой и через минуту был уже за воротами. Мгновенное превращение страшного запущенного поля в образцовый огородный участок походило на сказку, и мы, вернувшись в избу, решили, что Василию Пантелеевичу надо работать не директором, а магом и волшебником. Посевную мы начали немедленно, в тот же день после обеда. Разметили поле, разбили грядки для морковки, свеклы, репы, брюквы. Семена мы купили в сельпо заранее по очень либеральной цене. Две трети поля занимала картошка. Поскольку посевной картошки у нас было мало, то на значительной части поля мы высадили картошку «глазками». Глазками называют часть картофельного клубня, содержащую проросший росток. На крупной картофелине насчитывается несколько штук отлично развитых глазков. Разрезав картофельный клубень на части так, чтобы не был затронут росток, и высаживая отдельные глазки в подготовленную в земле лунку, мы получили существенную экономию на семенном материале. Интересно, что у нас урожайность на кустах, посаженных таким способом, была выше, чем у картошки, выросшей из целого клубня. О высокой культуре земледелия на нашем огороде свидетельствует также тот факт, что мы сняли урожай огурцов. Их мы выращивали по сибирской методике на грядках из соломы. Грядки были высокие и широкие, в лунки закладывали подушку из навоза и соломы, засыпали почву и сажали рассаду, выращенную дома заранее. Короче, папа с мамой за лето прошли полный курс огородника, освоили прополку, борьбу с сорняками, окучивание, сбор урожая и его закладку в подпол на хранение. Я, как мог, помогал им, но чаще просто крутился вокруг родителей, бегал с друзьями по улице или играл с ними в футбол.
Повествование о сельских буднях моих родителей будет неполным, если я не рассажу о том, как им удалось обеспечить нашу семью продуктами питания не только растительного, но и животного происхождения. Известно, что выращивание свиней в условиях личного подворья представляет очень выгодный способ получения мяса после короткого откорма. Для удовлетворения нашей семьи в мясе и сале на год достаточно было весной завести двух поросят. Случилось так, что как только наше семейство завершило посев на огороде, на ферме школьного хозяйства в очередном помете ветеринар выбраковал двух поросят, и их можно было по смехотворной цене забрать домой. Стечение обстоятельств оказалось самым благоприятным для занятий домашним свиноводством. Это была судьба или проверка, соблюдаем ли мы еврейские традиции? Согласно требованиям кашрута, употребление свинины в пищу считается большим грехом. Хотя, о проверке соблюдения каких религиозных принципов может идти речь в тоталитарной стране, исповедующей принудительный атеизм? У меня не было никаких понятий об иудаизме, маму волновала этическая сторона предстоящего убоя свиньи, папа испытывал, конечно, угрызения по поводу нарушения еврейских традиций в стране всеми его единоверцами, но ничего не мог поделать — надо было выживать, надо было кормить семью. Уже ближайшим весенним вечером двух визжащих маленьких поросят в мешках притащили к нам домой. За избой во дворе сохранился небольшой крытый свинарник, мы очистили его, постелили свежую солому, залили воду в поильники, запустили туда хрюшек и попытались их накормить, руководствуясь инструкциями соседей — ветеранов домашнего свиноводства. Нельзя сказать, что у нас все сразу же получалось правильно, но мало-помалу мы привыкли друг к другу. Поросята привыкли к своему жилью и образу жизни, а мы старались держать их в чистоте, регулярно кормить и поить. Поросята были разнополые: мужчину мы назвали Вася, а женщину — Васса. В летний период Вася вытянулся и начал быстро расти, а Васса, наоборот, росла медленно, но сильно округлилась. Ветеринар, пробегая мимо нашего дома, посмотрел на них и сказал, что хряк будет отличный, а свинья — немного рахитична, но на качество мяса это не влияет, а вот до нормального роста и веса она не дотянет. (Не зря, значит, ветеринар выбраковал нашу парочку). И действительно, к осени Вася был уже огромных размеров, а Васса выросла, но так и осталась толстенькой подвижной красоткой. Кормить осенью свиней стало легче, так как на огороде появилось много кормовых овощей, а на подворье много растительных остатков, пригодных для корма. Однако ночами стало сильно холодать, и приходилось иногда заводить свиней в дом и содержать в сенях до утра в маленьких загончиках.
Когда папа во время праздничного застолья, о котором я недавно рассказывал, произнес тост за нашу сельскую самостоятельную семью, владеющую усадьбой, то он имел в виду и избу, и приусадебный участок, и маленький свинарник, который вот-вот должен был освободиться от своих жильцов. По мере приближения этого дня обстановка в доме становилась всё тревожней. Мама нагнетала страхи и каждый день после работы пугала папу одним и тем же заявлением, что она и я не переживем смерть свиней. Все эти монологи произносились с драматическими интонациями и на идише, чтобы скрыть весь этот ужас от меня. На идише говорить я действительно не умел, но речь на слух немного понимал, так что сохранить в секрете свои переговоры они не могли. Короче, в очередной воскресный день утром у нашей калитки появились два крепко сложенных мужика, у которых в руках были ящики, набитые какими-то инструментами. Завидев их, мама начала срочно собираться и приказала мне идти с ней. Программа у нас была большая: сначала районная библиотека, потом парикмахерская, потом визит к Людмиле Юрьевне, которая давно уже приглашала нас в гости. Пока папа разговаривал с мужиками, мы быстро собрались и пошли к выходу. День у меня с мамой получился очень насыщенным: сдали и поменяли книги, оба постриглись, а в довершение ботаничка Людмила Юрьевна накормила нас домашним обедом. Уже вечерело, когда мы возвратились домой. В воздухе висел стойкий запах жженной свинячьей шерсти, а посредине двора появилось большое пятно от костра, залитое водой. Дома нас встретил расстроенный папа, который сказал, что свиньи внезапно заболели, приехали мужики из зверофермы, и забрали животных на карантин без права на свидание с хозяевами. Так что, к сожалению, мы больше с ними не встретимся. Я немного погоревал, но, когда через какое-то время в домашнем рационе питания все чаще и чаще стали появляться кусочки мяса, а на завтрак мне стали давать бутерброд из пайкового хлеба с кусочком сала, то я вообще перестал связывать уход свиней из нашего дома с ростом благосостояния нашей семьи.
Мои родители шаг за шагом преодолевали препятствия на пути создания для нашей семьи нормальных человеческих условий существования. Работали они в тандеме: мама выступала знаменосцем; папа же, оставаясь в тени, выполнял трудоёмкую часть работы. А самые аппетитные плоды их сотрудничества доставались мне. У папы, помимо общесемейных обязанностей, был воинский долг и обязанности лидера, планирующего нашу жизнь на перспективу. В начале 1942 папа получил мобилизационное предписание, мы решили, что это призыв на фронт, и всей семьей отправились в райвоенкомат провожать его. Оказалось, что его, в рамках переподготовки среднего начсостава, отправляют в воинскую часть, расположенную недалеко от нас, в Шадринске. Здесь он прошел воинские сборы, служил техником-интендантом и через полгода вернулся домой. А после окончания войны его демобилизовали из вооруженных сил.
С первых дней нашего пребывания в Белозерке папа, помимо работы в школе, пытался реализовать свой лекторский и интеллектуальный потенциал. Он выступал с агитколлективом, читал лекции по вопросам политики, философии, культуры перед населением района. Популярностью пользовался подготовленный им цикл лекций, посвященный противостоянию русского и немецкого народов, в которых немецкий народ на всех исторических этапах представлялся лютым и коварным зверем, отвратительным чудовищем. При этом история отношений иногда излагалась тенденциозно, допускались существенные искажения событий. Следует понимать, что в этот момент шла народная война, на фронтах люди бились насмерть, и поэтому недопустимым был иной подход при описании ненавистного врага. В связи с отсутствием местных лекторских кадров, активность отца поддерживалась лицами, ответственными за пропаганду в Белозерском районе и даже в Курганской области. Особенно востребованной оказалась тема: «Где и когда русский народ бил немецких захватчиков.» Текст лекции отправили на предварительный просмотр и было получено разрешение, т. е. лекция была залитована, и по путевкам отделов агитации и пропаганды райкома и обкома партии ВКП(б) отец выступал с этой темой перед населением очень много раз. Помимо лекций на злобу дня, посвященных Великой Отечественной Войне, папа также успешно выступал по вопросам экономики и мировой политики. Благодаря своему мастерству, он пользовался авторитетом у своих коллег и зарекомендовал себя, как эрудированный и опытный лектор. Поэтому, когда появилась вакансия преподавателя политической экономии в областной партийной школе, ему предложили перейти на штатную работу.
В средине 1943 года мы переехали жить в город Курган и прожили здесь до конца войны. Папа успешно занимался лекторской деятельностью, мама работала в одной из школ города, а я в этой же школе продолжил обучение. Жена маминого брата Лиза с сыном также переехала из Белозерки в Курган, устроилась в ведомственный детский сад, где условия работы были лучше, чем на старом месте. Лидером в нашем сообществе был папа. Он устроился лектором в системе повышения квалификации руководящего состава в различных городских ведомствах, подготовил увлекательные подборки лекций, как например, «По политической карте мира», «Вопросы социалистической экономики», и другие. Многие начальники, обучаясь на подобных курсах, повышали свой образовательный уровень, который был, что греха таить, достаточно низким. Я уже рассказывал о потрясающем успехе лекции отца, посвященной мифу о грандиозном Ледовом побоище и невероятных победах воинства Александра Невского. Вскоре в его репертуаре появился еще один необыкновенно востребованный бестселлер «Сталин в народном творчестве и художественной литературе». Сейчас такое верноподданичество выглядит жалким, но в те годы даже незначительное инакомыслие каралось жестоко, вплоть до смертной казни. Поэтому в целом работа отца обязана была быть и была идеологически выдержанной. В этом случае она высоко ценилась властью и относительно хорошо оплачивалась. Была, правда, в ней какая-то странность. Дело в том, что в СССР в элитные партийные и советские слои общества могли попасть только коммунисты. Отец не был членом партии и никогда не вступал в неё. Поэтому не понятно, как областное начальство могло доверить беспартийному еврею обучение высшей партийной номенклатуры?
После переезда в Курган наша семейная жизнь изменилась мало и во многом была похожа на жизнь в Белозерке. Однако появилось больше возможностей для отдыха и развлечений, в городе работало насколько кинотеатров, драматический театр, городской каток. Мы посмотрели все фильмы о войне, я посетил несколько детских спектаклей, зимой катался на коньках. Во время войны в городе существовала система специального распределения продуктов питания. Была ли она до войны и сохранилась ли после — я не знаю. В то время, когда мы жили, работал магазин и несколько столовых, в которых обслуживание производилось по специальным талонам. В магазине можно было купить продукты, указанные в талоне, по государственным расценкам, а в специальную общественную столовую по разовому талону можно было пройти и получить очень хороший обед по заниженным ценам. Папа работал в двух системах — областной и городской, и каждая из них имела свой спецраспределитель. Поэтому на все рабочие дни месяца папа получал по два талона на обед — один в горкомовскую столовую, второй — в обкомовскую. Детей по талонам впускали, поэтому по одному талону обедал я, по другому талону — мама или папа по очереди. Иногда мама отдавала свой талон племяннику Лене, чтобы подкормить его. Однажды в очередной раз она за ручку привела малыша накормить обедом в горкомовскую столовую, но у входа он идти отказался, уперся и требовал отвести его в другую спецстоловую, расположенную рядом. Когда мама спросила его почему он так хочет, то он твердо ответил: «Там — луцце». Буквы «ч» и «ш» он еще произносить не научился, но в иерархии властей уже разбирался — в обкомовской столовой действительно кормили лучше.
На этом эпизоде я заканчиваю описание нашей эвакуационной эпопеи. Война окончилась — пришла пора возвращаться домой. Мы прожили в Сибири четыре года, полные тревог и тяжелого труда. В эти годы среда обитания оказала огромное влияние на мое развитие. Тесное общение с природой, ощущение её огромности и безграничного разнообразия, преодоление всевозможных жизненных коллизий сформировало мои духовные и человеческие качества. Я приехал сюда ребенком, а уезжал зрелым мальчиком, учеником седьмого класса. Отмечу, что после возращения в Днепропетровск нам предстояло отметить бар-мицву — моё тринадцатилетие. По еврейским законам в 13 лет наступает взросление и человек становится самостоятельным, несет ответственность за совершаемые деяния. Я, к сожалению, мало что знал о еврейской традиции, но отец, думаю, наблюдая за моим созреванием, сопоставлял его, с наступлением бар-мицвы. Короче, в Сибири я получил духовный заряд, существенный для моего будущего. Думаю, что мои родители здесь тоже окрепли, проверили семью на прочность, набрались жизненного опыта. Что касается страданий и лишений, которые выпали на нашу долю, особенно в начале эвакуации, то трудно дать ответ на вопрос, можно ли было их избежать. Известно, что во время войны по ленд-лизу в Советский Союз из Америки в рамках гуманитарной помощи поступали в огромном количестве продукты питания. Они предназначались в первую очередь для лиц, покинувших оккупированные территории, но я не слышал ни разу от людей, выживших в эвакуации, чтобы они пользовались этими благами. До них не дошли, где-то рассосались миллиарды банок свиной тушенки, десятки тысяч тонн сушеного картофеля, яичного порошка, поступившие за период Великой Отечественной войны. Карточная система в Советском Союзе была отменена в 1947 году, и до самой отмены номенклатурные слои населения получали по талонам и тушёнку, и американскую картошку, и бекон. Думаю, что будет неправильно, обвинять местные власти в сокрытии от беженцев поставок американского продовольствия, но этот пример очень точно характеризует отношение верховной власти к своим гражданам.
На фоне послевоенной разрухи и бедствий, уровень жизни нашей семьи в Кургане можно было считать удовлетворительным. Тем не менее, вопрос о том, чтобы остаться жить здесь навсегда, даже не возникал. Мы идентифицировали себя с родным для нас городом на Украине. Здесь я родился, для родителей Днепропетровск оставался городом их любви, здесь прошла их молодость, здесь они состоялись как личности, здесь они прожили лучшие годы своей жизни, здесь у них появился сын. Решение вернуться домой не имело альтернативы. Для переезда требовался вызов из Днепропетровска. Папа отправил около десяти запросов на получение вызова в организации и учебные заведения, которым требовались преподаватели, и из всех мест получил один и тот же ответ: «в просьбе о вызове Вас на постоянную работу в освобожденные от немецких оккупантов районы вам отказано за неимением вакантных мест по вашей специальности». Отправляя письма, папа еще не знал, что в первые же месяцы после освобождения Киева из столицы Украины последовала директива во все кадровые управления республики о том, что евреев, покинувших во время войны оккупированные районы, назад на работу не приглашать. А это означало, что следует действовать через друзей, и первый же человек, к которому папа обратился в течение недели, прислал срочный вызов на работу и для папы, и для мамы на правительственном бланке. Письмо подписал просто порядочный человек, начальник какого-то главка Молчанов. Я больше о нем ничего не знаю, но обязан привести его фамилию и сказать: Спасибо. В средине июля 1945 года пассажирский поезд из г. Кургана прибыл в г. Днепропетровск, в обычном плацкартном вагоне поезда наша семья вернулась из эвакуации в родной город.
Глава 5
Возвращение. Школа
С первой же минуты нашего пребывания в Днепропетровске стало ясно, что вернулись мы в город со старым названием, но город этот был совершенно не похож на тот, который мы покинули в начале войны. Оккупация изменила его до неузнаваемости. Дело было даже не в разрушениях, не в поврежденных и запущенных постройках, а в том унынии, которое охватывало улицы города. Вместо солнечных улиц, заполненных потоками активных, куда-то устремленных людей, вместо процветающего города, мы увидели полупустые улицы, неработающие предприятия; изменился даже сам уклад жизни города. После перенесенных потрясений город медленно возрождался. Чтобы понять, что представлял собой послевоенный Днепропетровск, необходимо хотя бы вкратце рассказать о событиях во время его оккупации. Среди множества бед, которые фашисты принесли городу, уничтожение евреев выглядит особенно трагично. Я не могу пройти мимо этих событий потому, что они в значительной мере повлияли на послевоенный облик города. Я обязан говорить и кричать о свершившемся преступлении, вспоминать катастрофу потому, что в расстрельных ямах города лежат мои родственники, друзья, соседи, мои земляки, которые были по национальности евреями. Принято считать, что европейский Холокост начинается с расстрела евреев фашистами в Бабьем Яру 29 сентября 1941 года, а конец ему был положен 27 января 1945 освобождением концлагеря Освенцим. Официально считается, что за период Холокоста погибло 6 миллионов евреев. Мучения миллионов людей происходили в самых разных точках земли. На Украине массовое уничтожение евреев совершено в 630 населенных пунктах. Одним из таких пунктов был Днепропетровск. Фашисты оккупировали город 25 августа 1941 года. С первых же дней начали выпускаться постановления властей, которые превращали евреев в бесправных рабов — запрещалось принимать евреев на работу, принимать еврейских детей в детские сады, оказывать евреям медицинскую помощь, принимать письма для евреев и от евреев, запрещались смешанные браки с евреями; комендантский час для евреев устанавливался с 16:00, для остального населения с 19:00; установленная норма отпуска хлеба для евреев была намного ниже, чем для остальных жителей города. Все ограничения распространялись на потомков евреев до третьего колена. Согласно отчету немецкой военной комендатуры, к началу оккупации еврейское население города составляло 35 тысяч человек.
Планомерное уничтожение евреев началось с первого дня и проводилось вплоть до освобождения города 25 октября 1943 года. Установить точное число евреев, погибших в городе во время оккупации, практически невозможно из-за отсутствия списков расстрелянных. В упомянутом отчете комендатуры имеется заключительная фраза, которую невозможно читать без содрогания, я её процитирую: » Еврейский вопрос, поскольку речь идет только о городе Днепропетровск, можно считать решенным.» Зверская расправа над евреями представлена в немецких официальных документах, в актах советских комиссий, обследовавших места преступлений после освобождения города, подтверждена свидетельскими показаниями евреев, случайно выживших при расстрелах, и показаниями свидетелей, принимавших участие в проводимых фашистами акциях или видевших эти бесчинства. Утром 13 октября 1941 года 10–12 тысяч евреев было под угрозой расстрела собрано на площади за магазином «Универмаг», расположенном на проспекте Карла Маркса. Окружив толпу плотным кольцом, гестаповцы грубо обыскали людей, забирая себе все имевшиеся у них ценности: часы, кольца, браслеты, портсигары, хорошую одежду. Затем евреев построили в колонны по 800-1000 человек и под усиленной охраной погнали по улице Карла Либкнехта к оврагу на территории лесопитомника, расположенного напротив Транспортного института. В общей колонне шли мужчины, женщины, девушки, старики, дети различного возраста, женщины с грудными детьми на руках. Расстрелы на краю оврага глубиной 13 -20 метров начались в 5 часов утра 14 октября и продолжались до 17 часов 15 октября 1941 года. Во время зверской расправы тех, кто потерял сознание, или не мог идти, или сопротивлялся и отказывался идти к краю оврага под пули расстрельной команды, гестаповцы принудительно тащили по земле к оврагу, где расстреливали их в бессознательном состоянии. Гитлеровские мерзавцы вырывали из рук отцов и матерей маленьких детей, которых в присутствии родителей бросали в овраг и живыми забрасывали землей. Большую часть оставшихся вещей убийцы забирали себе, все остальное сбрасывали в овраг. Через непрекращающуюся стрельбу, окрики и ругань фашистов пробивались стоны людей, дикие вопли и нечеловеческие крики. Вокруг всего оврага стояла вооруженная охрана из мадьяр, которые никого не подпускали к месту расстрела. С целью сокрытия своих злодеяний изверги, наполнив овраг трупами и засыпав их сверху землей, посадили на этом месте деревья.
Вторым местом систематического массового истребления евреев на протяжении всего периода временной оккупации города являлся противотанковый ров, тянувшийся от нынешнего парка Писаржевского до улицы Энергетической. Только в зимние месяцы (декабрь 1941 — февраль 1942) здесь было расстреляно более 7 тысяч человек. Всего же в районе противотанкового рва гитлеровцы истребили от 17 до 20 тысяч человек, тела которых обнаружены комиссией, обследовавшей ров после освобождения города от немцев. Согласно переписям населения, проводимым городской управой, в начале ноября 1941 года в городе было зарегистрировано 7962 еврея, в марте 1942 — 702, в июле — 377. Спустя год, в статической справке бюро городского управления в графе «Численность евреев» стоял прочерк, а в данных о смерти жителей за 1943 год — графа «Евреи» отсутствовала. В итоговом акте городской комиссии по расследованию злодеяний сказано, что «фашистские захватчики в период временной оккупации города истребили 29 000 мирных советских граждан». В этом документе, как и во всех других материалах, посвященных зверствам оккупантов и их пособников, признается факт планомерного массового истребления евреев Днепропетровска, но слово «евреи» ни разу не используется и повсеместно заменено словами «советские граждане». Массовое уничтожение евреев нацистами стало подаваться советской пропагандой как уничтожение «советских граждан». Такова была официальная позиция властей и во время войны, и долгое время после её окончания. Власти намеренно искажали сущность Холокоста, целенаправленно замалчивая геноцид евреев на оккупированных территориях.
Хотя наличие преследований евреев немцами и истребление евреев признавалось советскими органами, факты реального уничтожения еврейского населения в городах страны ими игнорировалось. Так, например, в одном историческом документе при описании нацистской акции против евреев города Днепропетровска понятия подменяются и сказано: «Без предъявления каких-либо обвинений проводились массовые расстрелы советских граждан». При этом предполагается, что всем известно, что без предъявления обвинений уничтожали только евреев, уничтожали только за то, что они евреи. Надо сказать, что в конце 80-х годов власти наконец-то признали и официально подтвердили массовое уничтожение евреев нацистами во время войны. Например, в «Книге памяти воинов-евреев и жертв Холокоста города Днепропетровска», изданной в четырех томах уже в последнее время (в 1999-2004 годах), все события названы своими именами и сведения не содержат передергиваний. Я считаю преступным длительное искажение советскими властями фактов Холокоста на территории страны. Замалчивание поголовного уничтожения всех евреев, проводимого нацистской Германией в зоне оккупации, препятствовало осуждению зверств фашистов мировым сообществом, способствовало появлению фальсификаций, ставящих под сомнение сам факт Холокоста, содействовало усилению антисемитизма в обществе. Считается, что на оккупированных территориях Холокост активно был поддержан меньшинством нееврейского населения; большинство заняло нейтральную позицию и незначительная часть населения проявляла сочувствие евреям. Известны случаи спасения евреев, особенно детей, несмотря на то, что за подобные поступки немцы грозили расстрелом всей семьи.
Как бы там ни было, жители послевоенного Днепропетровска были свидетелями физических и душевных мучений евреев в годы оккупации, но многие из них были заражены нацистскими идеями, антисемитскими настроениями, и мы сразу же ощутили недоброжелательное отношение населения к евреям, возвращавшимся из эвакуации. В дремучей антисемитской среде нас называли «недорезанными жидами», «бойцами Ташкентского фронта». Мы приехали через год после освобождения города от немцев и, проходя по улице, неоднократно ловили на себе злобные, ненавидящие взгляды встречных прохожих. Любая стычка между людьми, в которую был вовлечен еврей, могла закончиться скандалом, оскорблениями в адрес евреев и даже дракой. Люди, вернувшиеся в город раньше нас, говорили, что они застали расцвет националистического экстремизма, и что обстановка стала значительно спокойней после арестов зачинщиков нескольких групповых бесчинств, сопровождавшихся выкриками антисемитских лозунгов. Очень часто линия противостояния проходила по всё тому же пресловутому «квартирному вопросу». Жилые помещения, принадлежащие реэвакуированным евреям, были, как правило, заняты другими лицами, вселившимися в них во время оккупации. Они отказывались выезжать из домов и квартир, в которых проживали, и вернувшимся евреям приходилось обращаться в суд с требованием освободить их бывшее жилье. Если суд принимал решение в пользу истца, а жилец продолжал отказываться покидать квартиру, то по решению прокурора производилось выселение. До нашего возвращения, более полугода назад, одно из таких выселений сопровождалось ожесточенным сопротивлением жилицы, которая своими криками собрала толпу численностью до 200 человек. Посыпались выкрики «Бей жидов, спасай Россию», «Смерть жидам», «37 тысяч перерезали, а остальных мы добьем». Разогретая группа лиц из толпы взломала соседнюю квартиру, принадлежащую евреям, ворвалась туда и, танцуя и сквернословя, начала ломать мебель. Наряд милиции рассеял толпу и арестовал зачинщиков. Проявленная властями в подобных инцидентах жесткость остудила горячие головы, и к нашему приезду страсти улеглись.
Тем не менее, нам предстояло пройти весь квартирный процесс от начала до конца. На момент возвращения в нашей довоенной квартире проживали гражданин Педишенко со своей семьей — по ордеру, который он получил, как погорелец, и одинокая гражданка Рябец, заселившаяся без ордера. При первой встрече договориться с жильцами не удалось — они категорически отказывались идти на мировую, а при втором посещении Педишенко открыл дверь и, увидев, что пришли папа с мамой, ушел в глубь квартиры, а вернулся с топором в руках, подчеркивая, что он готов на крайние меры, если мы будем ему докучать. Мой отец в обыденной жизни был человеком уступчивым, мягким, нетребовательным, но, в критических ситуациях, когда дело касалось принципиальных вопросов или семье угрожала опасность, он преображался, превращался в человека бесстрашного, последовательного и непримиримого. Вот и теперь, он запретил маме и мне подходить к нашему дому и не разрешал принимать участия в тех делах, на которых присутствуют нынешние жильцы нашей квартиры. Он быстро оформил исковое заявление и передал его в суд, отказался от адвоката и взял функции защитника на себя, подготовил неоспоримую доказательную базу нашего права на квартиру. Кроме того, он получил справки, удостоверяющие, что в годы немецкой оккупации Педишенко служил полицаем, а Рябец работала журналисткой в немецкой газете и постоянно призывала к «знищуваннью свiтового жидiвства». Суд состоялся через 10 дней и постановил наш иск удовлетворить, ордер Педишенко аннулировать и выселить его и его семью из квартиры. Рябец также подлежала выселению. Выселение невозможно было приостановить ни при каких обстоятельствах. Районное жилищное управление было обязано сохранить наш ордер и предоставить квартиру нам. Мы победили в суде благодаря продуманным действиям папы в предсудебный период, благодаря его яркому выступлению на процессе в качестве защитника. Твердая позиция судей и категоричные формулировки судебного решения не оставляли ответчикам никаких шансов на успех в случае продолжения тяжбы. Наши друзья, присутствовавшие на заседании суда, говорили, что, защищая наши интересы, отец достиг вершин ораторского мастерства. Я считаю, что наши противники сдались без боя под натиском бойцовских качеств отца — через два дня квартира была освобождена и передана нам. Сотрудник жилуправления сказал, что выселенные жильцы поняли, что, сопротивляясь, они ничего, кроме неприятностей, не получат и поспешили переехать в свои квартиры, которые как выяснилось, у них были, но не в городе, а в Днепропетровской области.
С момента нашего возвращения из эвакуации прошел месяц, и все это время жить нам было негде, ночевали порознь у друзей и знакомых, вещи хранили в ветхом сарайчике. Поэтому, получив ключ, мы тотчас же помчались взглянуть на квартиру. Бывшие жильцы вывезли абсолютно всё и поломали всё, что могли. Мы нашли мастера, который укрепил двери, врезал новый замок, установил на дверях дополнительные задвижки. Вечером мы перенесли вещи из сарая домой и ночевали уже вместе на полу в нашей родной квартире. Предстоял ремонт квартиры и длительный период её освоения, но это нас не пугало, так как мы уже несколько раз проходили вселение в квартиру даже в более трудных условиях. Как известно, дома и стены помогают. Отрадно было то, что возвращение нашей квартиры прошло без эксцессов, а это свидетельствовало о том, что обстановка нормализуется и местная власть постепенно устанавливает в городе закон и порядок. Приближалось начало учебного года, открывалось несколько новых школ, в ближайшую из которых №2 я был без каких-либо проблем зачислен, мама также оформилась на работу в школу, расположенную недалеко от дома в центре города. В здании рядом с нашим домом, где до войны был Индустриальный техникум, созданный на базе Еврейского Машиностроительного техникума, и где работал папа, теперь размещался военный госпиталь. Техникуму предоставили новый учебный корпус, расположенный в рабочем районе города вдали от центра. Папе предложили, и он принял предложение заведовать планово-экономическим отделением и преподавать политэкономию и экономическую географию. В Индустриальном техникуме он проработал до 1952 года. На этапе реэвакуации отец лицом к лицу неоднократно сталкивался с проявлениями государственного антисемитизма и понял, что эти процессы в стране усиливаются и приобретают новые формы. Занятия еврейской культурой стало опасным, и отец после возвращения полностью прекратил свою литературно –критическую деятельность, как оказалось, своевременно и предусмотрительно. Антисемитизм в стране набирал обороты, и уже осенью 1948 года начинаются прямые репрессии евреев. Руководствуясь правительственными постановлениями, в стране развернулась пресловутая борьба с космополитизмом. Откровенно антиеврейскую направленность борьбы ярко отражает популярное в те годы юмористическое двустишие: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом».
Перечислю некоторые акции, связанные с упомянутой борьбой: шельмование критиков с характерными еврейскими фамилиями, роспуск объединений еврейских писателей, закрытие альманахов «Геймланд», «Дер штерн», ликвидация издательства «Дер Эмес», аресты ряда еврейских писателей, журналистов и редакторов, готовивших материалы для Еврейского антифашистского комитета, расстрел двух из них за шпионаж, закрытие большинства еврейских музеев, прекращение передач Московского радио на идиш, закрытие Московского государственного еврейского театрального училища имени С. Михоэлса, ликвидация всех еврейских театров. В большинстве случаев обвинение в космополитизме сопровождалось лишением работы и «судом чести», реже арестом. По данным И. Г. Эренбурга, до 1953 года было арестовано большое число еврейских литераторов и деятелей искусства: 217 писателей, 108 актёров, 87 художников, 19 музыкантов — всего 431 человек. Так называемые, «метастазы заговора космополитов» были обнаружены и на местах, на периферии. Выяснилось, что, например, в Днепропетровске театральную и литературную критику возглавляют такие недостойные люди, как М.Сойфер, И. Пустынский и М. Штейн, хорошо известные своими безосновательными нападками на советские театры и на талантливых молодых писателей Днепропетровщины. Отец мог оказаться в этом списке космополитов, но провидение позаботилось о нем. Своим молчанием отец инициировал процедуру забвения и способствовал тому, что борцы с космополитизмом забыли о его былой приверженности еврейской культуре. Антисемитские проявления омрачали наше существование, но не заслоняли окружающую действительность. У нас на глазах послевоенный город менялся: наблюдался постоянный приток людей, возвращались специалисты, демобилизованные военнослужащие, налаживалась мирная жизнь, открывались торговые заведения, столовые, кинотеатры, но, самое главное, восстанавливались быстрыми темпами заводы металлургической промышленности, а некоторые из них уже работали, началось строительство автозавода, который был затем перепрофилирован и уже в начале пятидесятых стал основным поставщиком ракетных вооружений для армии. Город постепенно превращался в успешный промышленный центр развития, хотя большинство населения в городе тяжело трудилось и было очень бедным. Послевоенный развал сельского хозяйства, снижение урожая вследствие засухи 1946 года, бесчеловечная политика советских властей привели к голоду 1946-1947 годов. Население страдало также от серьезных инфекционных заболеваний, таких как септическая ангина, дизентерия, от различного рода эпидемий, включая тиф. Нашу семью не миновал ни голод, ни болезни. Мама заболела сыпным тифом в тяжелой форме. Многие дни у неё держалась очень высокая температура, несколько раз она теряла сознание, её долго лечили в больнице в условиях изоляции, последствием болезни стал психоз. Её безумно беспокоила послевоенная безопасность страны, и она писала письма о происках внутренних и внешних тайных врагов советской власти, Все её послания адресовались лично Генералиссимусу Иосифу Виссарионовичу Сталину! Сейчас это выглядит смешно, но в те дни мы были встревожены её гражданской активностью, опасаясь не только за состояние её здоровья. Озабоченность вызывала также тематика её бреда, спровоцированного назойливой советской пропагандой бдительности, призывами «стучать» на каждого подозреваемого. Думаю, что администрация больницы передала все её письма «куда надо», но там, к счастью, поняли, что все это плод больного воображения, и дело закрыли. Психоз бесследно исчез примерно через месяц, и маму окончательно выписали из больницы. Мама сильно изменилась, мне даже показалось, что она посвежела и похорошела. При поступлении в больницу её постригли наголо, но за время лечения на голове быстро отрасли густые короткие волосы, мама сделала симпатичную спортивную прическу и стала еще краше. Теперь она была с нами дома, и все вокруг посветлело.
Бедственные послевоенные годы стали особенно тяжелым испытанием для сельского населения, и, спасаясь от голода, многие потянулись в город на заработки. Одинокие женщины и девушки имели возможность устроиться домработницами в семьи, с проживанием в обслуживаемой квартире, в соответствии с постановлением, действующим в 30-тые годы, о котором я рассказывал в предыдущей главе. В эти годы к нашему берегу вновь прибило домработницу. Шура, так звали нашу новую домработницу, была женщиной лет сорока, с несостоявшейся личной жизнью. На момент её прихода в наш дом свою миссию она видела в том, чтобы помочь родной сестре, которая осталась в деревне, поднять детей. Три Шуриных племянника были главной её заботой всю жизнь. Всю свою скудную зарплату она целиком передавала в деревню. Была она женщиной опрятной и трудолюбивой, выполняла все работы по дому, прикипела к нашей семье, дружна была с мамой. Лет через десять мама, вопреки своим интересам, пробила ей однокомнатную квартиру и оплачиваемую работу смотрителя одного из домов в нагорной части города. Шура была очень признательна маме, с семей связь не порвала и эпизодически приезжала в гости к моим родителям, когда они стали стареньким, и помогала им по дому. А в те годы, когда я учился в школе, она была не только домоправительницей, но и следила за мной и поддерживала связь с нашими ближайшими соседями и жильцами всего двора. Наши соседи по дому — Шпецер, Медник и Литвин — вернулись из эвакуации после нас и вселились в квартиры без проблем, поскольку после суда, который выиграл мой отец, их право на квартиру в нашем доме считалось бесспорным. Дочка Шпецера превратилась в красивую барышню и вскоре вышла замуж. Бывший парторг техникума Медник отвоевал на фронте полной мерой, несколько раз был ранен и теперь сильно хромал, опираясь на палку. Литвин — сосед, проживающий рядом с нами — продолжил работу инженера по строительству и по совместительству певца на любительской оперной сцене. Злые языки говорили, что он — лучший певец среди строителей и лучший строитель среди певцов. Я любил, сидя на балконе, слушать, как он, стоя у открытого окна, исполняет оперные арии. Особенно мне нравилось, когда он репетировал арию Германа из «Пиковой дамы»:
Что наша жизнь — игра!
Добро и зло — одни мечты!
Труд, честность — сказки для бабья!
Кто прав, кто счастлив здесь, друзья!
Сегодня ты, а завтра я!
Так бросьте же борьбу,
Ловите миг удачи!
Пусть неудачник плачет,
Пусть неудачник плачет,
Кляня, кляня свою судьбу!
Слова казались мне жестокими, но мудрыми, а красивая музыка просто завораживала. Я получал удовольствие от его пения, а музицировал он очень часто и подолгу, потому что любил отлынивать от работы, филонить или, как у нас говорили, «сачковать». Время от времени он прекращал распевать и звонил по телефону либо в контору, либо на строительный объект. Первым он сообщал, что находится в данный момент на стройке, а вторым — что он занят в офисе документацией, но скоро к ним подъедет. После звонка он продолжал спокойно репетировать в полной гармонии с полюбившейся мне арией.
По приезде из эвакуации мы удивились, что в школах города принято раздельное обучение детей по половому признаку. Оказалось, что еще в 1943 году по этому поводу вышло постановление правительства с туманной аргументацией целесообразности создания разнополых школ. В маленьких сельских школах реализовать разделение было затруднительно, но в городах — школы были быстро переукомплектованы. Среднее образование я получил в школе, учениками которой были только мальчики, мама также преподавала в старших классах другой мужской школы. В районе, где мы проживали, располагалась еще одна школа, в которой обучались только девочки, с которыми мальчики общались вне школы и обсуждали учебные проблемы. Каких-либо серьезных отличий в программах или методах обучения во всех этих школах мы не наблюдали, кроме того, что в мужских школах в старших классах преподавали военное дело, а в женских — учили шить и вязать. Говорили, что администрация школ заимствовала разнообразные подходы, практиковавшиеся при раздельном обучении юношей и девушек в мужских и женских классических гимназиях, но я ничего вспомнить не могу, кроме бальных танцев, проводимых для учеников десятых классов нашей школы №2 и женской школы №81 в спортзале женской школы. Но это было действительно здорово, хотя бы потому, что я готов назвать имена двух моих одноклассников, которые по завершении цикла танцев увлекли своих партнерш более серьезными занятиями, и далее они вместе с ними пошли по жизни. Так что опыт царских гимназий оказался полезным не только для укрепления школьной дисциплины, но и для продолжения потомства. Для любых форм обучения — совместной или раздельной — общим является тот факт, что школьные годы летят быстро. А по существу, мужская школа в городе сильно отличалась от сельской школы, где я учился до возвращения в Днепропетровск и где присутствовало уважительное отношение к учителям и почитание родителей. В городской школе контингент учащихся по социальному происхождению был очень разнородным — от воспитанных детей профессуры и холеных отпрысков партийной верхушки, до мальчишек из уголовных семей и из деревенских семей, недавно переселившихся в город. Дети приносили в класс свое понимание правил поведения в коллективе, принятое в их семьях, и это был сущий «бедлам», в особенности, вначале, когда подростковый возраст моих одноклассников составлял 13-15 лет. В школе было более 1000 учеников, в каждом классе занималось по 30-40 мальчиков, обучение велось в две смены, парты были довоенного производства, много раз ремонтированные и перекрашенные. В таких условиях непросто было обеспечить учебный процесс, но учителя в то время были превосходные — энтузиасты и мастера своего дела.
Хорошо помню учительницу математики — привлекательную, молодую, ладно скроенную женщину с очень живыми глазами. В то время все — и ученики, и учителя — получали какую-нибудь кличку, математичку почему-то звали «Жирная косточка». Она превосходно владела предметом, дисциплину поддерживала не окриком, а внутренней силой и способностью заинтересовать учеников своим предметом. Учителем физики был офицер по фамилии Хазан, демобилизованный после окончания войны. Как напоминание о его боевых годах, при нем всегда была военная кожаная планшетка, перекинутая на ремешке через плечо. Университет он окончил еще до войны, жил недалеко от нас вместе со своей красавицей женой, детей у них не было. Может быть, поэтому он всегда стремился устанавливать с учениками личные контакты, однажды даже пригласил мальчиков из моего класса, живущих неподалеку, к себе домой и долго рассказывал забавные истории из жизни знаменитых физиков. Учительница химии тоже была человеком увлеченным своей работой, особенно трепетно она относилась к урокам, на которых проводились демонстрационные опыты с химическими веществами. Физик Хазан тоже дорожил уроками, сопровождаемыми физическими экспериментами. Им казалось, что на этих занятиях они уходят от примитивного школярства, погружая мальчиков в суть природных явлений. Большая благодарность им за это, поскольку в те годы отсутствовала индустрия игрушек и моделей, предназначенных для удовлетворения любознательности детей. Я помню, как мы добывали огонь трением, жгли костры, баловались с разными предметами на воде, изготовляли своими руками поделки из дерева, строили модели самолетов, кораблей, запускали «ракеты», наполненные порохом, извлеченным их боевых патронов, которые тогда можно было просто найти на улице. Однажды мы произвели автоматический запуск ракеты, поджигая пороховую затравку пучком солнечных лучей, сконцентрированных с помощью линзы. В таких технических изобретениях заводилами были мой тогдашний школьный друг Алек Мороховский и я. Сейчас это трудно себе представить, но в эти годы ученые только приступили к разработке первых примитивных детекторных радиоприемников. В продаже они, естественно, отсутствовали, так же, как и их электронные компоненты, да и понятий о полупроводниках в головах людей, думаю, еще не существовало. Короче, каменный век. И вдруг с какого-то номерного предприятия кто-то начинает выносить крупицы отходов производства кристаллического кремния и распространять их среди друзей и детей. Далее оказывается, что, если с одной стороны такого маленького кусочка то ли металла, то ли кристалла подпаять проводник, а к другой его стороне прикоснуться проволочкой то образуется полупроводниковый переход, т.е. этот кусочек становится диодом. Батарейки для фонариков и маленькие репродукторы были в продаже. Соединив батарейку, кристаллик и репродуктор между собой в единый контур, мы получили самодельный детекторный радиоприемник и услышали музыку, транслируемую местной радиостанцией. Восторг был неописуемый. Это была победа разума над косностью. Ошарашив родителей, мы на следующий день отнесли это чудо в класс и без всякой радиоточки в любом месте классной комнаты могли отчетливо слушать «Последние известия». В этот день все уроки были сорваны, но за нами закрепилось звание Кулибиных школьного разлива. В сентябре 2017, мой коллега по детскому открытию Алекс, прожив достойную жизнь, скончался в одночасье в г. Хайфа в кругу семьи. Вечная ему память.
Большой популярностью в послевоенные годы пользовались предметные олимпиады между учащимися школы, области или региона, требования к участникам год от года усложнялись, их число увеличивалось. Если вначале от участников состязаний требовалась демонстрация знаний и навыков в одной из дисциплин, то в дальнейшем важными становились творческие возможности участников, их успехи при решении нестандартных заданий. Меня часто включали в состав команд нашей школы для участия в областных и украинских олимпиадах по математике, физике и химии, и я приносил школе призовые места, не всегда первые, но вторые и третьи — обязательно. По-моему, в девятом классе за первое место во Всеукраинской математической олимпиаде меня премировали путевкой на экскурсию в город Ленинград. Я был в восторге от такой награды, потому что знакомство с городом потрясло меня обилием невероятных впечатлений. Фанаткой школьных олимпиад была учительница химии, очень серьезно относилась она к соревновательной стороне олимпиад, охвату учащихся этим движением и к результатам, победам и местам, занятым школой на олимпиадах. Меня она тоже привлекала к участию в олимпиадах по химии, и однажды я принес ей первое место по области, чем она безумно гордилась. Так вот, баллы на олимпиаде я заработал за реферат, посвященный горючим газам. Напомню, что в те годы промышленное и бытовое применение газов только начиналось и выглядело проблематичным, а данные об их запасах просто отсутствовали. Я, отпустив тормоза своей детской фантазии, нарисовал в реферате такую картину будущего использования газа в науке, технике, в быту, что становилось ясно, что без горючего газа жизнь человечества просто невозможна. За эту фантасмагорию я получил на олимпиаде высокую оценку, а химичка приколола копию реферата на настенную доску рядом со своим кабинетом. В прошлом году мой бывший школьный приятель позвонил мне из Австралии, поздравил с днем рождения и сказал, что он должен передо мной извиниться. Оказалось, что он в школьные годы завидовал моим победам на олимпиадах и однажды снял мой реферат с доски химички, переработал его и представил на какой-то конкурс школьных работ, как свой. Каково же было его удивление, когда химичка позвала его в свой кабинет и, держа в руках его работу, сказала, что работа переписана с реферата талантливого мальчика, что этот реферат отмечен призом и с ним знакомо много людей. Она вернула ему его работу и посоветовала никогда в будущем так не поступать, поскольку поступок этот называется воровством. Таким необычным способом, бумерангом, через семьдесят лет ко мне вернулись воспоминания о событиях школьной жизни. Школьная жизнь включала, разумеется, не только учебные заботы, но и проблемы построения взаимоотношений со своими ровесниками, формирование таких понятий, как дружба, долг, справедливость, чувство ответственности, дисциплина и другие. К чести коллектива нашего класса, имевшие место противоречия, враждебные отношения между отдельными мальчиками, конфликты, связанные с материальными претензиями друг к другу, элементарные драки между подростками по пустяковым поводам — все это выносилось на обсуждение всего класса и завершалось мирным путем, в отличие от трудных классов, в которых противостояние доводилось до групповых схваток и могло закончиться травмами, иногда серьезными.
Классы в школе отличались также по уровню антисемитских проявлений. Государственный антисемитизм, проводимый в стране в эти годы, существенно укрепил позиции бытовых антисемитов. Думаю, однако, что более половины населения не разделяло антисемитских убеждений или была безразлична к ним. Взрослые антисемиты обычно бывают злобными, скрытными и трусливыми и таятся до поры до времени, в то время как на их детях проявляется реальный процент населения, зараженного ненавистью к евреям. Поэтому какова была численность и активность махровых антисемитов — мне неизвестно, но на улицах, в учреждениях, в школах можно было часто услышать оскорбления в адрес евреев и призывы избавиться от них. Наша школа располагалась в центральной части города, где проживала значительная часть евреев города, и поэтому в школе число еврейских мальчиков составляло примерно 10-15% от всего контингента. Учитывая такой сложный состав учеников и неопределенность настроений, в каждом классе складывалась своя антисемитская атмосфера. Были классы, в которых более сильные, зараженные антисемитизмом ученики, даже позволяли себе исподтишка ударить одноклассника-еврея, обозвать жидом, но до групповых, откровенных нападений дело обычно не доходило. В моем классе открытых угроз или оскорблений в мой адрес или адрес других учеников-евреев мне не довелось услышать, так же как и антисемитских обвинений в адрес народа. Однако, в классе антисемитская нота часто звучала в еврейских анекдотах и песенках с имитацией еврейского акцента. Очень популярной у народа была песня «Старушка, не спеша, дорожку перешла, ее остановил милиционер», которую распевали на мотив лихой антинемецкой песенки «Барон фон дер Пшик». Песню исполняли, карикатурно картавя, с старушечьим произношением:
Ах, боже, боже мой, ведь я иду домой, сегодня мой Абраша выходной.
Несу я в сумочке кусочек курочки, кусочек маслица, два пирожка,
Я никому не дам. Все скушает Абрам, и будет мой Абрам, как барабан.
С одной стороны, исполнители песни создавали омерзительный образ старухи, который не соответствовал реальному облику еврейской пожилой женщины, с другой — песня была смешная и еврейские мальчишки иногда сами распевали её. Аналогичная ситуация была с еврейскими анекдотами, многие из которых сочинили сами евреи. Я решил обсудить эту неопределенность с моим соседом по парте и другом — русским мальчиком, лишенным, как мне казалось, антисемитского духа, мальчиком остроумным, любителем и бесподобным рассказчиком анекдотов. Для того, чтобы ответить на мой вопрос, он попросил меня выслушать последний анекдот из набиравшей тогда силу серии анекдотов «Армянское радио». Умело имитируя армянский акцент, он произнес голосом диктора:
— Дорогие радиослушатели! Гражданка Акопян спрашивает у нас, как предохранить горжетку от вытирания? Мы не знаем, что такое горжетка, но догадываемся (следует многозначительная пауза). Наш ответ: Меньше катайтесь на велосипеде.
Закончив анекдот, мой друг зашелся в хохоте на несколько минут, а когда пришел в себя, спросил:
— Скажешь, что это антиармянский анекдот? Но где здесь хоть одно слово против армян? Нет его. В анекдоте бывает только смешная ситуация, смешное событие, смешной образ и больше ничего. Точно также и с твоими еврейскими анекдотами. Они не несут в себе никаких антисемитских посылок.
Конечно, это было всего лишь поверхностное суждение легкомысленного мальчишки, но для оценки реального положения еврейской общины у меня не было достаточно информации. Официальные источники утаивали масштабы потерь евреев во время Холокоста, родители скрывали от меня серьезность проходящих в стране антисемитских кампаний, хотя было ясно, что вслед за уничтожением еврейской творческой элиты могут последовать жесткие акции по отношению к народу. Я совершенно не ощущал драматизма обстановки, наличия опасности и в полном объеме прожигал свои беззаботные школьные годы, радуясь любой возможности пошалить и поозорничать. Безудержное баловство на переменах, беготня по лестницам, веселые игры во дворе, бесконечные розыгрыши и подначки шли непрерывной чередой. Отметим, используя жаргонное словечко из тюремного лексикона, что «пошухерить» мальчишки особенно любили на уроках тех учителей, которые были неспособны поддерживать дисциплину на уроке. Главным объектом хулиганских выходок была учительница немецкого языка — полнеющая дама в кружевных нарядах с визгливым голосом. Для неё самым легким было испытание трещоткой, изготовленной из небольшого кусочка узкой кинопленки, которую складывали так, что её наружная часть, находилась в напряженном состоянии, при прикосновении издавала звук, напоминающий щелчок, и возвращалась в исходное положение. Трещотка устанавливалась под партой в щель между половыми досками в месте расположения ноги ученика. Незаметно дотрагиваясь до трещотки ногой, мальчик мог произвести целую трель щелчков, сидя за партой и преданно глядя в глаза учителя. Немка бегала по классу в поисках виновника треска, но, когда она приближалась к источнику, звук исчезал и сразу же появлялся в другом ряду парт в исполнении нескольких трещоток. Проводить урок под аккомпанемент трещоток было невозможно, и она, набегавшись и наоравшись, садилась на стул в ожидании звонка. Вид у неё, конечно, был жалкий, а класс ликовал. Откуда бралась у нас такая жестокость — не пойму.
Другое, еще более изощренное издевательство придумали, когда перешли на учебу в вечернюю смену. На одном из последних уроков происходил переход от дня к ночи, становилось темно и занятия проводились при электрическом освещении. Так вот, на перемене перед таким переходным уроком высокий ученик выкручивал лампочку из патрона, на её центральный контакт закрепляли небольшой кусочек смоченной в воде бумаги и затем осторожно вкручивали лампочку назад. Посредине урока, когда начинало темнеть, учитель выключателем включал свет, лампочка загоралась, потому что проводимость в патроне поддерживалась влажной бумажкой. Через несколько минут вода полностью испарялась, высохшая бумажка становилась изолятором и прерывала электрический ток, лампочка внезапно выключалась. Учитель безуспешно пытается включить её снова, пробует продолжить урок в сумерках, но в темноте ученики начинают проказничать с таким шумом, что учитель вынужден бежать за подмогой к завхозу или директору. За время его отсутствия бумажку из патрона вынимают, лампочку ставят на место и замирают в темноте в ожидании сюрприза. Когда учитель возвращается, непроизвольно щелкает выключателем и свет включается, восторгам учеников нет предела. Радостные выкрики, прыжки, подбрасывание шапок продолжаются вплоть до звонка об окончании урока.
Подобную шутку можно было позволить в отношении многих учителей, но не в отношении военрука, реакция которого была непредсказуемой, потому что это был злобный невежественный солдафон, отставной полковник. Иногда, рассердившись на наше очередное озорство, он с укоризной говорил:
— Если вы такие шустрые, то почему не можете всем классом выполнить команду «Кругом» через левое плечо?
Недавно я услышал реплику подобного персонажа из современного анекдота:
— Если вы такие умные, то почему строем не ходите?
Военрук наш был пропитан идеологией, как теперь говорят, совка, жутко ненавидел империализм. Враждебный строй ассоциировался у него с такими образами, как «бизнес» и «пинг-понг», правда произносил он их как «бензис» и «пинкапонка». Например, на политзанятиях он рассказывал, как бензис сосет кровь из рабочего класса, а когда на уроке мальчик неумело разбирал винтовку, военрук злорадно приговаривал: «Это тебе не пинкапонка играть».
Завершилась моя учеба в школе весьма нравоучительным эпизодом. По результатам за десятый класс я получил пять баллов по всем предметам. Предстояли экзамены на аттестат зрелости, вопрос о подготовке к экзаменам рассматривали на педагогическом совете школы, и меня признали бесспорным претендентом на получение золотой медали. Экзамены я сдал на отлично, но в последний момент мне почему-то решили заменить медаль на серебряную. И тогда с протестом по поводу этого решения в комиссию обратилась моя мама. Надо было обладать беспримерным мужеством, чтобы обжаловать официальное решение, поскольку такой практики в те годы не было. Тем не менее, мама выяснила, что мне за сочинение снизили оценку по настойчивой рекомендации представителя районного отдела народного образования (РОНО), вопреки мнению экзаменаторов, которые не нашли ошибок в сочинении, а с замечанием представителя не согласились. Директор прогнулся под давлением РОНО, не желая портить отношения с начальством. Короче, делу придали огласку, решение вынуждены были пересмотреть, и я за среднюю школу получил золотую медаль, которую храню по сей день и иногда показываю внукам. По действующей в те годы инструкции золотая медаль давала право поступления в любое высшее учебное заведение страны без сдачи вступительных экзаменов.
Совместный выпускной бал учеников мужской №2 и женской №81 школ проходил в спортивном зале женской школы и остался для меня запоминающимся событием. После торжественной части мальчики и девочки уже вперемешку прошли к столам, на которых была выставлена скромная еда и стоял бокал вина для каждого выпускника. Затем были танцы, по завершении которых вся толпа вывалилась на улицу, прошла по центральной улице города — проспекту К. Маркса и спустилась к реке Днепр. Рассвело, и выпускники группами начали покидать набережную, прощаясь друг с другом и с грустью расставаясь с прошедшими светлыми школьными годами.
До начала выпускного вечера ко мне подошел один из моих одноклассников Витя — мальчишка посредственный, такого же невысокого роста, как и я, но излишне толстенький, как бы опухший. Он все время пытался заслужить мою дружбу и даже считал меня своим другом, хотя я большого интереса к нему не проявлял. Он сообщил, что недавно женился и приглашает меня и еще трех учеников класса к себе домой, чтобы познакомить со своей женой. Я был ошарашен, но догадался его поздравить, а он добавил, что живут они у родителей жены и что с тремя мальчиками он уже договорился на послезавтра и, если меня устраивает, то к десяти утра он ждет нас. Короче, в назначенное время четыре пацана с букетом цветов прибыли по указанному адресу и увидели отдельное двухэтажное строение с парадной лестницей и колоннами на входе. Когда мы вошли внутрь особняка, то нас встретил здоровенный мужик в синем костюме, застегнутом, несмотря на жару, на все пуговицы, который, как я потом заметил, обращался к Вите по отчеству — Макарыч. Через минуту в одной из дверей появилась голова Вити, а потом и он сам в бирюзовой люрексовой пижаме. Извинившись, что проспал, он усадил нас на мягкие кресла в гостиной и попросил секунду подождать. Действительно, вскоре он вышел уже в нормальной одежде вместе с миниатюрной симпатичной девочкой, блондинкой. Андрей вручил ей букет и поздравительную открытку, а я добавил, что все друзья Вити рады, что у него при выборе спутницы оказался такой хороший вкус. Все рассмеялись, обстановка разрядилась, и мы прошли в комнату, напоминающую столовую, где был накрыт роскошный стол. Молчаливая женщина в строгой одежде по мере необходимости меняла блюда и убирала грязную посуду. Про себя я отметил, что у нас в семье никогда не было такого изобилия и разнообразия. Разговоры за столом крутились вокруг школьных воспоминаний и планов на дальнейшую учебу. Витя собирался поступать в строительный институт, а его молоденькая жена тоже окончила в этом году женскую среднюю школу, расположенную в нагорной части города, где проживала днепропетровская элита, но решения о продолжении учебы она еще не приняла. От вопросов, касающихся их личной жизни, молодожены уклонялись, ссылаясь на то, что срок их совместной жизни после свадьбы очень короткий — менее месяца. Когда мы вышли от них, Андрей немного прояснил ситуацию, сообщив, что отец девочки председатель Днепропетровского горисполкома, а сама девочка вот уже три месяца, как ждет от Витьки ребенка. Мой детский мозг не был готов к восприятию такой серьезной информации. Но Андрей, вдруг разоткровенничался, и взяв с нас слово о молчании, добавил, что по словам Витьки он все это сделал намеренно, потому что ему надоело мучиться вшестером в однокомнатной квартире с отцом-алкоголиком. От всей этой неожиданно свалившейся истории с Витей моя голова разрывалась. Сославшись на недомогание, я извинился перед ребятами, вскочил в проходящий трамвай и помчался домой, пытаясь как-то осмыслить происходящее. Взрослая жизнь вторгалась в мое детство, и от этого никуда уже было не уйти.
(продолжение следует)
Неожиданная ошибка:
«… Очень популярной у народа была песня «Старушка, не спеша, дорожку перешла, ее остановил милиционер», которую распевали на мотив лихой антинемецкой песенки «Барон фон дер Пшик»…»
======
Это был мотив совершено иной песни, которую все знают:
Bei Mir Bist Du Schoen
https://www.youtube.com/watch?v=2PltU53lgBo