Вначале разговоры казались мне скучными, я их не слушал, старался побыстрей улизнуть из дома. Стал старше — понял: почему люди могут быть «бывшими», как могла тётя Сима проиграть свою жизнь, как был перекроен её мир, как, вообще, можно перекроить мир.

Арнольд Левин

СИЛЬВИЯ. ОТУЗЫ. КОКТЕБЕЛЬ

Глава первая

В комнате кровать, стол, тумбочка. Вещи, закрытые простынёй, висят на стенке. Так жили многие. Большинство. В этой комнате жила мамина родная тётя, сестра бабушки Паши, для нас и других родственников — тётя Сима, Сильвия; для остальных — Сильвия Самойловна Пузанкевич.

Небольшой фанерный чемодан лежал под кроватью. В тумбочке — картонная коробка, доверху заполненная рисунками на бумаге разных цветов. И ещё рисунки, тщательно прорисованные карандашом, углём, акварельными красками, цветными мелками, и наброски будущих картин и их фрагментов (их больше) на бумаге, на картоне, на льняных салфетках. На некоторых инициалы художника И. Бр. или И.Б. (Исаак Израилевич Бродский). Этими набросками тётя Сима особенно гордилась, они лежали отдельно. Там же лежали копии картин И. Бродского[1], вырезанные из журналов и газет. На тумбочке стояла фотография И. Бродского с надписью «Дорогой сестричке Симочке. Исаак». И были ещё ветхие, порванные в местах сгиба, исписанные мелким почерком (её почерком) листки бумаги.

Рассказывала: много раз начинала вести дневник. Вела его несколько дней, потом бросала. Страницы дневника вырывала из тетради, некоторые — сохранила. Очень дорожила своим кладом. Называла его «остатки былой, роскоши». Радовалась моему приходу. Для меня всегда были конфеты-подушечки с патокой — радость послевоенных лет. Она получала их по продуктовым карточкам вместо сахара. Я жевал конфету, стараясь растянуть удовольствие. Тётя извлекала из тумбочки коробку, разглаживала листы бумаги и рассказывала о рисунках и авторах, читала свои записи. Рассказывала о своём муже, Николае Артёмовиче Пузанкевиче, называла имена, фамилии художников, писателей, поэтов, которые бывали в гостях или жили в их имении в Отузах[2] недалеко от Коктебеля[3].

Каюсь теперь: вначале редко навещал тётю Симу, мало интересовался её рассказами. Слушал вполуха, надеялся, что тётя припасла для меня ещё одну конфетку. Иногда получал ещё. Конфет больше не было, интерес к тёте пропадал. Я чмокал её в щеку и убегал.

С фотографий, которыми были увешены все стены небольшой комнаты в коммунальной квартире тёти Симы, на меня смотрели странно, непривычно одетые люди. На женщинах длинные платья и широкополые шляпы. На мужчинах пиджаки. Усы, бороды. «Друзья. Такие, как и я, бывшие)», — вздыхала тётя. И ещё рисунки. На одном рисунке — лохматый мужчина. На обратной стороне: «Дорогим Пузиковым, Симочке и Нике» и буквы «М.В.». Рядом ещё и ещё рисунки. «Макс Волошин — поэт и художник, наш приятель. Это его автопортрет и рисунки», — на мой вопрос ответила тётя.

Она приходила к нам в гости с пакетом, из которого на стол вываливала рисунки и старые фотографии. Мама помнила немногих гостей тёти, больше — её старшая сестра, Регина. Некоторых они узнавали, видели в гостях у тёти Симы. Тётя рассказывала о людях на фотографиях. «Смотри»,— говорила она, и я смотрел.

«Прожила интересную жизнь, дружила со знаменитыми людьми. Всем нелегко, но особенно «бывшим», — говорила мама. — Так уж несправедливо устроен мир. Она не смогла изменить свою жизнь, и построить её по сценарию нового времени. К сожалению, действительность по-своему перекроила её жизнь».

Себя тётя Сима называла «уценённым товаром». Мама называла тётю Симу «бывшей». Вначале в моей детской голове никак не укладывалось, как это люди могут быть «бывшими». Живые — понятно. Они ходят, разговаривают, чаще всего делают нам детям замечания. Мёртвые — тоже понятно. Ну, а бывшие? Да и вообще, как может быть «бывшей» мамина родная тётя».

Иногда заставал у тёти Симы её крымских друзей. Называла их: «бывшие» и «очень близкие». Стеснялась. Бедность. Квартира не убрана. Запах кошки, запах и от некоторых гостей. Изредка, чаще с апреля по сентябрь, когда мама была свободной, а папа — на работе, тётя приглашала к нам своих крымских друзей. У нас обстановка была бедной, но мама поддерживала идеальную чистоту и порядок.

Среди друзей тёти Симы — «бывшие люди», «лишенцы», поэты, писатели, литературные критики, произведения которых не публиковали, профессора, изгнанные с кафедр университетов. Они, как и моя бабушка, бежали из Крыма в Батум (Батуми) от голода и в надежде эмигрировать через Турцию. «Лишенцев» не принимали на работу по специальности. В лучшем случае они были преподавателями в школах[4], чаще мелкими конторскими служащими, лишёнными перспектив роста, подсобными рабочими. Под чай вприкуску с конфетами «бывшие» любили поговорить на тему: «В моё время». Сожалели, что не смогли эмигрировать. Они верили в своё предназначение, никак не могли осмыслить действительность, приспособиться к ней. Постоянно возмущались, что забыты новой властью. «Большевики ещё опомнятся, позовут нас, — утверждал один. «Но мы и наши дети до этого не доживём», — отвечал другой. «Ешьте мацони, продлите жизнь, доживёте до признания, станете памятниками», — успокаивала их тётя Сима.

Вначале разговоры казались мне скучными, я их не слушал, старался побыстрей улизнуть из дома. Стал старше — понял: почему люди могут быть «бывшими», как могла тётя Сима проиграть свою жизнь, как был перекроен её мир, как, вообще, можно перекроить мир. Теперь уже с интересом слушал рассказы тёти и её друзей о поэтах, писателях, художниках, с которыми они встречались до Октябрьского переворота[5]. Узнал, что кроме хрестоматийных писателей и поэтов, которыми нас пичкали в школе, были: Н. Гумилёв, О. Мандельштам, М. Цветаева и другие поэты, «поэты Серебряного века». Поэтов Серебряного века тётя Сима и её друзья встречали у неё в имении и в доме М. Волошина, и теперь, уже постаревшие, с удовольствием читали их стихотворения. Тётя Сима, помогая маме, напевала вполголоса романсы, арии из опер. В её «репертуаре» было несколько смешных песен. Одна — про крокодила. Длинная, много в ней было куплетов, и бесконечно много вариантов:

По берегу ходила
Большая Крокодила,
Она, она
Зелёная была!

От Макса до Отузов
Без всяких там искусов
Мусье подряд
С мадамами лежат….

Ей скоро надоели
Все встречи в Коктебеле,
Она, открывши зонт,
Поплыла в Трапезонд…

Эту песню пели хором тётя и её друзья.

Когда пели про крокодила — спорили: какие слова правильные, пели с ударением, а слова «Мусье подряд с мадамами лежат» — со смехом. Тётя смеялась вместе с ними, грозила пальцем и называла их «старыми грешниками». Друзья наперебой возмущались слову «старые». Про «грешники» — не помню, чтобы были возражения. Я тоже считал, что они старые, а ведь им тогда было не более пятидесяти-пятидесяти пяти лет. Иногда тётя Сима пела с друзьями студенческие песни. Некоторые из этих песен сохранились и в репертуаре студентов моего поколения: «Там, где Крюков канал…»[6]; «Крамбамбули»[7]; «В гареме нежится султан…». Поют эти пасни и другие, даже со сцены (студенческие песни — бессмертны).

В небольшой альбом друзья тёти Симы в молодости вписывали стихотворения — свои и любимых поэтов. Альбом был старый и потрёпанный, листы желтые, чернила выцвели. На первой странице стихотворение: «Вы слишком многими любимы,/ Чтобы возможно было Вам,/ Знать, помнить всех по именам,/ Сии листки необходимы…»[8].

Переписал это стихотворение в свой альбом. Переписывал из тётиного альбома и другие стихотворения, которые мне нравились. Приносил их в школу, показывал Могилевскому, преподавателю литературы. Многие из них он читал вслух с удовольствием. Некоторые фамилии авторов я запомнил. Называл имена, которые слышал от тёти: «Марина, Софья»; он уточнял: «Цветаева, Парнок…». Предупреждал никому не называть имён авторов. На многих из них навешены «ругательные» ярлыки; их упоминал в своём докладе Жданов, ругали в газетах и журналах. Как и большинство моих товарищей, я был заражён нашим общим невежеством. Повторял слова, которые звучали «ругательно»: «символисты», «акмеисты» и прочие «‒ исты». Повторял, не зная этих авторов и их произведений: «Не читал, но против». Теперь уже не доверял официальной критике, мне нравились стихотворения «обруганных» поэтов. Нравились; и я их переписывал в альбомы друзей, читал на школьных вечерах. Фамилии авторов не называл. Говорил: «Авторы — неизвестны».

***

Тётя рассказывала, мне, теперь уже старшекласснику, об окружавших её в молодости друзьях. Мне было интересно слушать, ей — рассказывать. Повторяла в сотый раз, как говорила мама, известные уже рассказы о поэтах, писателях, художниках, гостивших в её имении. Рассказывала тётя каждый раз внове и очень артистично. Никогда не перебивал её. Слушал, запоминал.

Часто рассказывали о тёте Симе и её гостях мама, её старшая сестра Регина, наши крымские знакомые, мой брат Борис Л., двоюродные сестры Виктория Милославская (Токачирова) и Алла Токачирова. Анатолий Израилевич, родной брат Исаака Бродского — с ним я познакомился в 1952 (1954?) году — хорошо помнил Отузы, двоюродных сестёр, Сильвию, бабушку Пашу и молодых племянников, Токачировых-Бакков. Жил он в Ленинграде на улице Подковырова (Покровской), д. 14 или 48. Стены квартиры — увешены рисунками И.И. Бродского. К сожалению, был у него в гостях только один раз. Он трагически погиб под Москвой.

В Ленинграде в проектном институте работал Евгений Исаакович Бродский, сын художника (с ним меня познакомил его сослуживец — Давид Каминский). Евгений Исаакович дал адрес Риммы Соломоновны Самойлович, нашей общей родственницы. Она жила и работала в Мариуполе в системе Азовфлота. После выхода на пенсию — несколько раз была у нас в гостях в Ленинграде. У меня была её фотокарточка в форме работника морского гражданского флота. К сожалению, с другими родственниками И.И. Бродского мне не удалось познакомиться.

В Коктебеле директор музея М. Волошина Владимир Петрович Купченко[9] познакомил Аллу Токачирову с внуком Николая Артёмовича, Сергеем Борисовичем Найманом (отец его из семьи обрусевших немцев). Он рассказал Алле о семье Н.А. Пузанкевича. Сергей Борисович был в гостях у Бориса Л. в Батуми, у меня с женой в Ленинграде, у Виктории Милославской в Харькове. Алла Т. встречалась с Сергеем Борисовичем в Свердловске, где он жил; его жена прислала мне фотокарточки из семейного альбома Пузанкевичей.

В пятидесятые годы у тёти Регины гостила дочка Н.А. Пузанкевича Мария (Муся), мать Сергея Борисовича Наймана. Они вспоминали молодость, кое-что тётя Регина потом рассказывала со слов Муси.

Наталия Михайловна Балакина, хранитель музея-квартиры И.И. Бродского в Петербурге[10] исследует жизнь и творчество И.И. Бродского. Она прислала очень интересные фотографии и родословную семьи И.И. Бродского. Переписывался с директором музея М. Волошина в Коктебеле Владимиром Петровичем Купченко. Владимир Петрович прислал мне свой рассказ, напечатанный в приложении к журналу «Огонёк», «Остров Коктебель»[11]. Его интересовали посещения художником И.И. Бродским Отуз, знакомство последнего с Максом Волошиным, и совершенно для меня неожиданно — филателией, марками России. Марки России я ему послал, о И. Бродском написал. Более десяти лет изучает историю Отуз краевед, большой знаток Отуз, Любовь Григорьевна Шепелева[12].

Она прислала мне копии фотографий имений, в которых жили друзья и знакомые родственников и справочник с некоторыми фамилиями[13]. Эти рассказы и мои воспоминания использованы в статье.

***

Дедушка мамы, Самуил Иосифович Бакк — специалист по обработке табачных листьев, работал в Феодосии мастером на фабрике караима Иосифа Стамболи[14]. Ему Стамболи поручал определять качество сырья сухого табачного листа, его приёмку и контроль за переработкой. Одним из поставщиков листьев табака был Николай Артёмович Пузанкевич, агроном. Николай Артёмович Пузанкевич родился в семье бывших крепостных. Отец его после освобождения ушел на заработки в город. Николай Артёмович был очень упорным и способным, «человеком, который сделал себя сам», — по словам С.Б. Наймана. Он закончил Петровско-Разумовскую Сельскохозяйственную Академию[15] был крупнейшим в Крыму специалистом по виноградарству, виноделию и табаководству, занимался улучшением качества винограда и табака. Со временем он стал главным агрономом и управляющим казённым хозяйством (управляющим «Удельных имений Императорской фамилии») — виноградниками и плантациями табака в восточной части Крыма, в Отузах. Н.А. Пузанкевич часто приезжал к С.И. Бакку в Феодосию с образцами табачных листьев, выращенных на казённых плантациях[16].

Деловые отношения между Николаем Артёмовичем Пузанкевичем и Самуилом Иосифовичем Бакком, переросли в дружеские. Они часто проводили время вместе в феодосийской квартире С. Бакка. Прабабушка Ребека с удовольствием принимала гостей.

Николай Артёмович был вдов[17], воспитывал троих дочерей. Он полюбил гостеприимных хозяев, иногда оставался обедать. Засиживался допоздна. Нередко оставался на несколько дней в доме С.И. Бакка.

Вокруг беседующих часто крутилась Симочка, младшая дочка С. Бакка. В молодости — пухленькая девочка, с длиной косой, добрым, постоянно улыбающимся лицом, красивая, легкого нрава, она выглядела тургеневской девушкой. Симочка влюбилась в Николая Артёмовича. Любовь была взаимной. Через несколько лет после знакомства Сильвия заявила родителям, что любит Николая Артёмовича и собирается выйти за него замуж. Родители категорически возражали против брака: разница в возрасте — ей восемнадцать, ему сорок, она еврейка, он христианин. Брак между еврейкой и христианином не мог быть зарегистрирован: в России признавали только религиозные браки между людьми одной религии. В еврейской среде переход в иную веру традиционно воспринимался как предательство. Выход из тупиковой ситуации был найден. Недалеко от Феодосии жил пьяница пастор, который за плату выдавал справки о переходе в лютеранство. Пастор за небольшую плату без необходимых формальностей выдал справку о принятии девицей Сильвией лютеранства и справку о бракосочетании с Николаем Артёмовичем. Сильвия поменяла веру только формально. В доме. Пузанкевичей отмечали праздники по православному обряду и еврейские. Сильвия в лютеранскую церковь (кирху) не ходила. Семья Пузанкевичей материально поддерживала православную церковь, лютеранскую и тайно синагогу. Семья Бакка, кроме старшей дочери Полины, отреклась от Сильвии, на долгое время порвала с ней всякие отношения.

Жили Пузанкевичи в Отузах вместе с тремя дочерьми Николая Артёмовича: Натальей — Тасей (1897‒1962), Марией-Мусей (1899‒1974) — в замужестве Найман (мать Сергея Борисовича), Леной (даты рождения и смерти неизвестны)[18] и прислугой, в казённом имении с садом и виноградниками, принадлежащими царскому дому Романовых.

Старшая дочка Николая Артёмовича, Наталья-Тася, была моложе своей мачехи на семь лет.

По рассказам Сергея Борисовича, Сильвия была с падчерицами доброй и ласковой, старалась завоевать их расположение. Падчерицы вначале относились к мачехе с недоверием. Девочки ревновали отца, который уделял много внимания молодой жене. Сильвия, по их мнению, была плохой хозяйкой и слишком щедро помогала овдовевшей сестре, моей бабушке Полине, и её детям. Регина училась за казённый счет (кошт), учёбу остальных детей полностью или частично оплачивали Николай Артёмович и тётя Сима (гимназию закончила Шура, Марк не доучился в гимназии). Младший, Витя, успел закончить два подготовительных класса.

***

Николай Артёмович обожал и баловал молодую жену. Он окружил свою Симочку заботой и вниманием, не жалел денег на её образование. В имение постоянно приезжали преподаватели. Некоторые подолгу жили в доме. Сильвию и падчериц обучали музыке, пению, рисованию, танцам. Сильвия оказалась очень способной к литературе и искусству, была музыкальной, прекрасно танцевала и рисовала. Рассказывала, что в гимназии терпеть не могла учиться, но обладая хорошей памятью и способностями, экзамены сдавала прекрасно (показывала свои похвальные грамоты). В имении с преподавателями занималась добросовестно, подавая пример падчерицам.

Преподаватели музыки и рисования советовали послать Сильвию в Петербург, получить специальное образование. Н. Пузанкевич не мог найти в Петербурге работу, которая могла гарантировать достойное содержание семьи. Супруги не желали расставаться. Сильвия не представляла жизни в Петербурге без мужа. Она была счастлива, безумно его любила. По словам Сергея Борисовича, — «Николай Артёмович, стал для Сильвии окошком, через которое она воспринимала весь мир. Она «купалась» в супружеской любви». Сильвия постоянно обращалась к памяти Николая Артёмовича, называла его «Ника», для нас — «дядя Ника». Подарила мне шахматы с надписью: «На долгую помять о незабвенном дяде Николае Артёмовиче». Сильвия вспоминала, что каждое утро муж приносил ей цветы. Дочки ревновали. Намекнула мужу, он начал приносить цветы и девочкам.

Летом на каникулах все дети бабушки Полины, их подруги из неимущих семей — в основном, молодёжь, жили в Отузах, дружили с падчерицами. У старшей племянницы, Регины, были слабые лёгкие (плохое питание, наследственность: отец — Арон Токачиров болел туберкулёзом), и она целый год провела в Отузах. Регина дружила с тётей Симой, очень сдружилась с девочками (она была одного возраста со старшей падчерицей). Дружба молодых родственников Сильвии с падчерицами смягчило их отношение к мачехе.

Частыми гостями Пузанкевичей были двоюродные братья Сильвии, Анатолий (Нафталий) и Исаак Бродские. Они приезжали из Бердянска, из Софиевки. Анатолий Бродский рассказывал, что в Отузах он сразу присоединялся к молодёжи. Исаак с красками уходил вглубь сада писать непосредственно с природы. Возвращался после захода солнца с набросками рисунков. Когда гости уходили в горы, оставался в имении, находил укромный уголок, писал этюды, выполненные на пленэре. Писал эскизы. Многие уничтожал. Комкал бумагу с нарисованными эскизами, разбрасывал их по террасе. Сильвия подбирала эскизы, разглаживала, прятала в папку, где хранила также рисунки гостей. Исаак давал уроки Сильвии и племянницам. Очень хвалил рисунки Сильвии. Считал её способной.

Сильвия была человеком простым и интересным в общении. Те, кто знал ее с юности, говорили о её очень мягком, лЁгком характере. Она была остроумна, очень привлекательна, добрая, отзывчивая, разносторонняя, обладала даром очаровывать окружающих. Сильвия относилась к таким людям, которые при первой же встрече производят впечатление будто знакомы с ними давно. Её любили все, когда она была молодой и привлекательной, её любили и «в зрелые годы» за доброту, знание литературы, искусства, за интересные рассказы о писателях, поэтах, музыкантах, которые проводили время в Коктебеле и в Отузах. Как все интеллигентные люди, она держала себя очень просто с гостями и прислугой. По имению разгуливали кошки, которых никто не смел обижать. Она их обожала, знала по «именам». Слово «клички» к своим любимцам применять не разрешала. Возмущалась. В определённое время кошки сбегались к крыльцу. Сильвия выносила тарелки с едой, по числу кошек. Драк кошек за еду не допускала.

Сильвия выезжала в Москву, Петербург, за границу, легко влилась в столичное общество. Познакомилась со многими людьми. Разными, интересными.

Знакомство с ними продолжалось в Коктебеле и в Отузах.

В тридцатые-сороковые годы прошлого столетия с Сильвией часто знакомились в надежде узнать подробности о людях, с которыми она встречалась в Крыму. Она бескорыстно делилась своими воспоминаниями. Сильвию заверяли, что на неё, как автора воспоминаний, будут ссылаться. Однако, ссылок на её рассказы я не нашёл.

***

С ранней весны и до поздней осени в имения от Судака до Феодосии приезжали дачники. Вечерами хозяева имений и дачники, снимавшие у них комнаты, собирались на чаепития. Всех объединяли литературные чтения.Чаепития сопровождались застольными беседами, политическими спорами. Угощение и пение под аккомпанемент классической музыки примиряли спорящих,

Хозяева большинства имений устраивали приёмы в определённые дни недели (их тётя Сима называла журфиксами (фр. jour fixe — фиксированный день).

Благодаря харизму и энергии Максимилиана (Макса) Кириенко-Волошина (Волошин) Коктебель еще до Октябрьского переворота стал одним из культурных центров Крыма, притягивающим деятелей литературы и искусства. Люди, близкие к искусству, литературе, находясь в Крыму, старались встретиться с М. Волошиным. В разное время, при разных правительствах России его гостями были В. Вересаев, М. Булгаков, В. Брюсов, М. Горький, А. Грин, Н. Гумилев М. Зощенко, О. Мандельштам, Б. Сибор, А. Толстой, И. Эренбург и другие знаменитости. М. Цветаева здесь познакомилась со своим будущим мужем — Сергеем. Эфроном.

Пузанкевичи часто посещали дом М. Волошина. Гостей встречала Елена Оттобальтовна (в некоторых источниках «ОттобальДовна») Кириенко-Волошина (1850‒1923), мать поэта. Она всегда была странно одета: кустарная кофта-казакин (его Волошин называл шушун), широкие длинные шаровары, заправленные в сапожки. Взгляд острый, седые подстриженные волосы[19]. Её называли «Пра» (Правительница). Она не расставалась с дудочкой, звуком которой собирала гостей к столу.

Приёмы у М. Волошина были круглогодичные и круглосуточные. Не было определённого дня и часа приёмов. Одни гости жили с весны до поздней осени, другие приезжали на несколько дней. Елена Оттобальтовна, сдавала комнаты в своём доме внаём[20]. Волошин, приглашая гостей, плату за проживание не брал, писал, что проживание бесплатное, но указывал стоимость обедов.

В доме Волошина много небольших комнат, в которых жили художники, поэты. В них дружелюбная и весёлая атмосфера — шутки, смех. Никаких вечерних туалетов, длинных платьев, обязательных шляп — приходи в чём хочешь, делай, что хочешь; главное, участвуй в общем веселье, во встрече новых гостей, проводах отъезжающих. Все носили мало одежды, босые или в чувяках на босу ногу. Женщины, в шароварах и с открытыми головами, эпатировали «нормальных дачников». Молодые Пузанкевичи очень любили Волошина и его гостей. Здесь им было всегда интересно и весело.

Стиль отношений был весьма своеобразный. Безобидные насмешки, подшучивание, переодевание, гримирование, шуточные клички (Пузанкевичи-Пузиковы-Пузаковы), постоянные розыгрыши. Чаще всего безобидные, но были и недоразумения. Одно из них, как рассказывала тётя Сима, могло закончиться трагедией. В 1909 году Н. Гумилёв приехал в Коктебель с молодой поэтессой Елизаветой Дмитриевой, в которую был влюблён. Елизавета была невестой друга детства Васильева, что не мешало ей кокетничать и подавать надежды Гумилёву. Волошин тоже влюбился в Елизавету. Стихотворения Дмитриевой редко печатали несмотря, как полагал Волошин, на их достоинство. Волошин увлёк. Дмитриеву идеей: печатать стихи под чужой фамилией. Был придуман образ красавицы-француженки Черубины де Габриак. Стихи Черубиной‒Дмитриевой по рекомендации Волошина печатали в журнале «Аполлон». М. Волошин и Е. Дмитриева, читали эти стихи на литературных вечерах в Крыму и Петербурге. Н. Гумилёв в восторге от поэзии Черубиной, заочно влюбляется в неё, мечтает встретиться. Макс и Елизавета обещают познакомить влюблённого Н. Гумилёва с Черубиной. Мистификация продолжалась в Петербурге, но была разоблачена. Возмущённый Н. Гумилёв оскорбил Е. Дмитриеву, получил пощёчину от Волошина. Н. Гумилёв вызвал его на дуэль. Дуэль состоялась на Чёрной речке, где стрелялись Пушкин с Дантесом. К счастью, дуэль закончилась без жертв. Вскоре Гумилёв делает предложение Ахматовой, Волошин — Дмитриевой. Дмитриева отказывает ему и выходит замуж за своего друга юности Васильева. Больше в Коктебеле не появляется.

Гостей Волошина с каждым годом становилось больше, мест для всех не хватало. Дом Макс построил в 1903 году; с тех пор его постоянно достраивал вплоть до 1913, но мест всё равно было мало. Гости Макса начали снимать дачи (комнаты) у окружающих домовладельцев. В Коктебеле дачи им сдавали неохотно: гости Макса создавали слишком много неудобств для окружающих. Приходилось им селиться в дальних имениях и в Отузах у Пузанкевичей. Здесь гости время от времени отдыхали, отсыпались и… к Максу. Иногда оставались на приёмах Пузанкевичей. Пузанкевичи в государственном доме комнаты не сдавали. Гости жили бесплатно, питались тоже бесплатно, иногда помогали на кухне.

В Коктебеле регулярно устраивала приёмы на своей даче «Адриана», солистка императорских Мариинского и Большого театров, Мария Адриановна Дейша —Сионицкая (1859, Чернигов — 1932, Коктебель).

Салон Дейши-Сионицкой был с большими претензиями на великосветскость. Попасть в него — не просто. Хозяйка приглашала только «избранных»: владельцев богатых имений и чем-нибудь выдающихся дачников, отдыхающих в окрестностях Феодосии, — известных писателей, художников, музыкантов, артистов императорских театров, ученых. В салон приходили в вечерних туалетах, дамы обязательно в шляпах, мужчины при галстуках[21]. Хозяйка исполняла арии из опер. Ей аккомпанировали знаменитые музыканты.

Николай Артёмович и Сильвия с детьми редко бывали на приёмах Дейши-Сионицкой, избегали приглашений. Николай Артёмович терпеть не мог «светских ритуалов», не нравилась чопорная обстановка салона Марии Адриановны и её гости. Скука. Сплетни. Не нравилось, что Мария Адриановна Дейша с пренебрежением отзывалась о Максе и Елене Оттобальтовне, друзьях и дачниках, проживающих у них.

Дейша-Сионицкая собирала подписи под заявлением среди «нормальных дачников», а после окончания гражданской войны и среди крестьян, с просьбой запретить Елене Оттобальтовне принимать дачников и выселить Волошина с матерью и его друзьями из Коктебеля, как возмутителей спокойствия и инициаторов всякого рода безобразий. Посетители её салона распространяли слухи о «безобразиях» в доме Волошиных. Предполагают, что именно Дейша назвала друзей Волошина «обормотники», «обормотами», самого Волошина главным обормотом, подстрекателем и большевиком до Переворота и во время Гражданской войны, а после — другом и защитником белых.

Волошин и его друзья не оставались в долгу: постоянно высмеивали чопорную публику Дейши-Сионицкой. Они пели куплеты под окнами Дейши, вывешивали карикатуры, плакаты и т. п. Макс нарисовал шарж на большом листе бумаги, где Дейша летит на помеле над коктебельским пляжем, внизу строки:

«Из Крокодилы с Дейшей
Не Дейша ль будет злейшей?
Чуть что не так —
Проглотит натощак…

У Дейши руки цепки,
У Дейши зубы крепки.
Не взять нам в толк:
Ты бабушка иль волк?»

Прозвище «обормоты» Волошину понравилось. Друзья и посетители дачи Волошина — стали называть себя в шутку обормотами. В 1911году под руководством М. Волошина был основан «Орден Обормотов»[22]. Макс написал устав ордена: «Требование к проживающим — любовь к людям и внесение доли в интеллектуальную жизнь дома». Появились новообразования от слова «обормоты»: «обормотились», «переобормотились», «обормотствующий» и др. (тётя Сима могла сказать: «обормотик ты мой», обращаясь к своему коту, а мне «не обормотничай»). Отъезжающего гостя обормоты провожали коллективной песней. Каждого вновь прибывшего встречали розыгрышем. Если прибывший нравился «Правительнице», она произносила: «Надо его «обормотить». Молодёжь «сбегалась», съезжалась на обормотские «посиделки». Пузанкевичи часто бывали участниками этих «посиделок».

Волошин сочинил обормотский гимн:

«Седовласы, желтороты —
Всё равно мы обормоты!
Босоножки, босяки,
Кошкодавы, рифмоплеты,
Живописцы, живоглоты,
Нам хитоны и венки!..
От утра до поздней ночи
Мы орЁм, что хватит мочи,
В честь правительницы Пра…
Нами мудро правит Пра!..»

И ещё:

«Стройтесь в роты, обормоты,
В честь правительницы Пра…»

***

Гостеприимный дом Пузанкевичей, приятная, интеллигентная обстановка, дочки, их друзья и очаровательная Сильвия привлекали к ним хозяев имений, дачников и их гостей. Все были желанными. Никому не отказывали от дома и стола. Некоторые знакомые, знакомые знакомых и просто случайные люди жили неделями, злоупотребляя гостеприимством хозяев. Николай Артёмович говорил, — «каждый гость ниспослан Богом». В их имении постоянно гостили писатели, поэты, музыканты, артисты, художники.

Пузанкевичи устраивали приёмы по средам. Салон у них был известным. Сильвия увлекала своими идеями мужа, падчериц, гостей. «Музыканты, художники, литераторы, поэты серебряного века, которые гостили у М. Волошина в Коктебеле, — рассказывал С.Б. Найман, — посещали Пузанкевичей в Отузах». Хозяевам везло на встречи с талантливыми, интересными людьми. Благодаря дружбе с М. Волошиным Пузанкевичи познакомились с многими людьми, творчество которых определяло культурную жизнь России. Здесь собирались поэты серебряного века, здесь собирался цвет интеллигенции. На приёмах читали стихи, играли на музыкальных инструментах, пели в сопровождении фортепиано и гитары романсы, развлекались, ухаживали за дочками, писали им в альбомы стихи. Рисовали.

Художники и музыканты занимались с Сильвией, падчерицами и племянниками (несмотря на проживающих в доме преподавателей) пением, рисованием, игрой на фортепиано. Сильвия хорошо исполняла романсы. Мамина сестра, Шура, обладала хорошим голосом и музыкальным слухом. Сильвия и Шурочка устраивали музыкальные выступления вместе с племянницами в сопровождении Бориса Сибора, Ж. Арцеуловой и её сыновей, Николая и Константина. Николай Артёмович был прекрасным декламатором, неплохо исполнял лёгкие оперные арии под аккомпанемент дочек. Вся семья вместе с племянниками участвовала в спектаклях, вовлекая в них гостей. Разыгрывали пьесы, водевили, обязательно с танцами, песнями, которые сами сочиняли. Желающих играть в пьесах было много. Экспромтом получались прекрасные концерты и спектакли с декорациями, которые делали театральные художники-профессионалы.

Тётя Сима любила рассказывать и много рассказывала о своих друзьях, проживавщих в Отузах и Коктебеле, которые ходили друг к другу в гости даже без предупреждения, посещали приёмы.

Наиболее близкий друг Пузанкевичей — генерал Никандр Александрович Маркс[23] (1861‒1921) — потомственный крымчанин был необыкновенным человеком.

Он родился в Феодосии. Детство провёл в Отузах.  Земля и виноградники, которыми он владел в Отузах, принадлежали его предкам еще до завоевания Крыма Россией. Маркс учился в Михайловской военной гимназии, в Александровском военном училище в Москве, которое с отличием окончил в 1880 г. В 1906 г. вышел в и отставку в звании генерал-майора. Поступил учиться в Московский археологический институт. Стал профессором, действительным членом Императорского общества истории древностей Московского археологического общества.

Маркс был знаком Л.Н. Толстым. Навещал его в Ясной Поляне, был его последователем. Много времени проводил с в беседах с Александрой Толстой, дочерью Л.Н. Толстого, которая гостила в Отузах у тёти Симы. (У мамы на туалетном столике стоял стакан из толстого хрустального стекла желтого цвета — подарок, который сделала тёте Симе А. Толстая).

Близкие говорили о нём: «Трагическая фигура 1914‒1920-х годов». (Об этом — позже). В молодости мамина сестра, Регина, была привлекательной, пользовалась успехом среди окружающих. На всех приёмах и при встречах с Региной Н.А. Маркс оказывал ей (по рассказам С.Б. Наймана) внимание. Он признавался Регине в любви, всегда приглашал её на танцы, говорил о серьезности своих чувств и намерений. Регина воспринимала признания генерала, как шутку. Сильвия полагала, что увлечение генерала Региной и его намерение связать свою жизнь с ней серьёзное.

Недалеко от имения Пузанкевича жил Сибор[24] Борис Осипович (Иосифович) Виртуоз — скрипач и альтист. Борис Сергеевич Найман рассказывал, что псевдоним Сибор получил во Франции, постоянно произнося, иногда невпопад, «Си» — «Да». Отсюда псевдоним: «Си + бор» (бор — сокращение от имени «Борис». Концертировал с 1904 г. В 1906 году был в числе основателей московской Народной консерватории.

Замечательную пианистку и художницу Жанну Ивановну Арцеулову (1858‒1922), младшую дочь И. Айвазовского, от первого брака с англичанкой Юлией Гревс, связывала с Б. Сибором, и семьёй Пузанкевичей любовь к музыке и постоянное участие в организации и проведении музыкальных и литературных приёмов. Жанна Арцеулова аккомпанировала на фортепиано Борису Сибору на его скрипичных концертах. (В 1920 Ж. Арцеулова продала дом Н. Пузанкевичу и переехала в Москву к сыну).

Викентий Викентьевич Вересаев[25] (1867‒1945) редко бывал в Крыму в своём небольшом имении, чаще приезжал летом. Только во время Гражданской войны с 1918 по 1921 г. жил в Коктебеле. На приёмах вокруг него всегда собиралась молодёжь, слушая рассказы о русско-японской войне, участником которой он был, и об интересных случаях из его медицинской практики. В.В. Вересаев делился также воспоминаниями о Л.Н. Толстом, у которого бывал в гостях, о писателях, с которыми встречался и дружил: Чеховым , Горьким, Короленко, Н.Ф. Анненским, Н.Г. Гарин-Михайловским и др. Его рассказы о А.С. Пушкине всегда собирали много молодёжи.

***

Максимилиан (Макс) Волошин знал и любил Крым Собирал гостей, дачников рассказывал всем о нём с восторгом. Сердился, когда с ним не соглашались. Бродил с гостями по окрестностям. Много путешествовал. Жара не смущала его. Устраивал пешие прогулки с привалами в направлении Феодосии и обратно. Иногда вёл гостей в сторону Судака.

Походы начинались рано утром. Первый привал — в Отузах, в имении Пузанкевичей. Лёгкий завтрак. К компании присоединялись Сильвия с мужем, молодые Пузанкевичи, и племянники Сильвии. Часто участвовали в этих прогулках ближайшие соседи: Борис Сибор, который никогда не расставался со скрипкой, генерал Н. Маркс и несколько писателей и поэтов, гостившие в Отузах. Впереди по дороге и по узким тропинкам над пропастью шёл Макс. Шёл всегда легко с непокрытой головой быстрой походкой несмотря на свою тучность. Могучий, неутомимый в штанах до колен с мощными голыми ногами, в сандалиях, с посохом, в подпоясанном верёвкой хитоне, с длинными волосами «как бог Саваоф на картине Васнецова», — говорила тётя Сима[26]. С собой брали корзинки с бутербродами, водой. На привале все валились на землю без сил, а ВолошиН бегал вокруг и шутил. Отдохнув, пели, шутили. Сибор играл на скрипке, Н. Маркс пересказывала легенды Крыма, которые он собрал и издал вместе с художником К. Арцеуловым, сыном Жанны Ивановны[27].

Перед походом Сильвия отдавала распоряжение приготовить обед, чтобы на обратном пути после прогулки можно было плотно поесть. После обеда в имении Пузанкевичей Макс вёл гостей на прогулку. Гуляли до темноты. Усталые, «без ног» валились на матрасы, а Макс, посмеиваясь, ещё долго сидел с мольбертом.

…Уходили вечером на Карадаг встречать восход солнца. Всю ночь гуляли по Карадагу. Доходили до вершины потухшего вулкана. А ранним утром наблюдали как солнце медленно всходило из-за горизонта. Пугали друг друга огромным драконом, который, якобы обитал у подножья Карадага и время от времени выползал на берег[28].

Иногда днём поднимались на Святую гору в двух километрах от Коктебеля. Оттуда была прекрасно видна отузская долина. Поздней весной, летом и до осенних дождей обходили все окрестности от Коктебеля до Феодосии. Возвращались усталые, голодные. Вначале к Пузанкевичам. Ели с аппетитом. Если Сильвия забывала отдать распоряжение приготовить обед — в ожидании приглашения к столу гости бродили по саду, срывали с деревьев фрукты, пили соки и молодое виноградное вино, играли в крокет, серсо, винт, покер, дурачились, шутили, разыгрывали импровизированные шуточные сценки, пели куплеты, сочинённые гостями, занимались с детьми Н.А. Пузанкевича и племянниками Сильвии рисованием, музыкой, математикой.

Племянники, дети моей бабушки Паши, оказались способными. Мама на слух научилась играть на рояле (романсы подбирала на слух), рисовала[29], с Шурой гости занимались вокалом. Всех удивлял младший из племянников, Витя[30]. Научился читать, считать и начал легко складывать и вычитать большие числа и решать сложные задачи по арифметике, чем развлекал взрослых.

Гуляли по берегу. Без предупреждения заходили в гости на дачи писателей, музыкантов (таких дач было — около двадцати), живших в двадцати-тридцати шагах от моря.

Любимым занятием были поиски на берегу моря оригинальных камушек с примесью железа, марганца и других элементов, которые часто создавали красивый разноцветный рисунок, полудрагоценные камешки — яшму, сердолик, халцедон. Николай Артёмович полировал их, проявлялся необыкновенной красоты рисунок. Волошин делал брошки, дарил гостям. У тёти Симы была небольшая вазочка с такими камушками — она знала их названия, была также брошка, оправленная в серебро, подарок М. Волошина, с которой она не расставалась.

Весной 1911 года в Коктебеле у Макса Волошина гостила Марина Цветаева. Дочь Марины и Сергея Эфрона, Ариадна Эфрон, рассказывает о знакомстве родителей в Коктебеле: «Она собирала камешки, он стал помогать ей — красивый грустный юноша — с поразительными, огромными… в пол-лица глазами; заглянув в них и всё прочтя наперед, Марина загадала: если он найдёт и подарит ей сердолик, я выйду за него замуж! Конечно, сердолик этот он нашёл тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых, — и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещенный камень, который она хранила всю жизнь…» (Эфрон Ариадна — О Марине Цветаевой. «Воспоминания дочери»).

Через год они поженились. Коктебель становится любимым местом отдыха Марины и Сергея Эфрон. Они приезжают в Коктебель почти ежегодно.

После прогулки по берегу моря заходили иногда в кафе «Бубны»[31] грека Александра Георгиевича Синопли (1879‒1943), где постоянно собирались обормоты и творческая молодёжь — владельцы дач и гости.

У входа в кафе была нарисована огромная фигура Волошина в оранжевом хитоне, и два стихотворения: «Толст, неряшлив и взъерошен Макс Кириенко-Волошин»; «Ужасный Макс — он враг народа, его, извергнув, ахнула природа».

Рядом с фигурой Макса такая же огромная фигура: «Прохожий, стой! Се граф Алексей Толстой».

И ещё был рисунок — «нормального дачника» — гостя Дейши-Сионицкой в котелке, черном элегантном костюме и уродливым лицом с усиками. Под ним двустишие: «Нормальный дачник — друг природы. Стыдитесь, голые уроды».

«Бубны» стали литературно-художественным центром Коктебеля и Отуз. Здесь среди выступающих были многие известные ещё до Первой мировой войны: Осип Мандельштам, Михаил Пришвин, Марина Цветаева, Максим Горький, Алексей Толстой, Владислав Ходасевич, Корней Чуковский и Максимилиан Волошин со своими обормотами. В «Бубнах» устраивали поэтические вечера и литературные диспуты. Один из таких вечеров описан в мемуарах Елизаветы Кривошапкиной «Веселое племя «обормотов»^[32]:

«Зажелтели окна ″Бубен”. Народу много. На сдвинутых столах устроена эстрада, освещённая двумя керосиновыми лампами…На эстраде стоит Ходасевич, на его белый лоб падает черная прядь… Публике больше понравился Мандельштам. Ему сочувственно хлопали. Потом, стоя рядом плечо к плечу, Марина и Анастасия Цветаевы читали стихи Марины».

В предвоенные годы в Бубнах начала появляться «современная творческая молодёжь» с нарочитой небрежностью в прическе, одежде. Это считалось признаком художественной натуры. Модными у молодёжи были глаза с расширенными зрачками, благодаря закапыванию капель атропина. Появились любители наркотиков, которые перед диспутами нюхали кокаин. Молодежь не признавала классику; находилась под влиянием статьи «Пощёчина общественному вкусу» и манифеста[33], в которых отрицались все прежние художественные ценности и требовалось разорвать существующие литературные традиции (манифест был сочинён Бурлюком, Кручёных и Маяковским). Стало модным утверждать, что Пушкин устарел, ему, дворянину, чужды интересы народа. Выступавшие в диспутах призывали «сбросить Пушкина, Толстого, Достоевского с парохода современности. Необходимы новые художественные формы, новое искусство. Пролетариат и молодёжь создадут такое искусство и поведут страну в светлое будущее». «Самодержавие должно быть заменено парламентской республикой». «Долой самодержавие!» и т. д. Эти крайности огорчали Максимилиана Волошина. Сильвия и Николай Артёмович перестали посещать кафе «Бубны» вплоть до начала войны.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

 Интересное открытие сделали феодосийский краеведы. Они нашли на старом кладбище могилу Ф. Боброва-Строганова — Фомы Александровича (1865 года, Феодосия — 1934 года, там же). Ф.А. Бобров-Строганов — известный оперный певец, драматический актер и режиссер, музыкант, композитор, театральный деятель и педагог, Заслуженный артист РСФСР (1926). Феодосийские краеведы разыскали в Туле его внука и нашли дачу артиста в Отузах.

На фото из архива семьи Боброва, его прислала мне Л.Г. Шепелёва, идентифицированы Николай Артёмович Пузанкевич, Сильвия и Регина Токачирова, старшая сестра моей мамы.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Имя прадедушки моей мамы (мой прапрадедушка) — Иосиф Бакк (по старой орфографии Баккъ). Имя прабабушки мне не известно. Имена двух их детей: дочка Шифра и сын Самуэль-Самуил (1850‒1918?). Возможно, у них были ещё дети.

Самуэль-Бакк, дедушка моей мамы, женился на Ребеке-Ривке (1950‒1932) дочери Самойловича Нафтолия (Анатолия)

У Самуэля Бакка и Ребеки-Ривки было два сына Павел и Иосиф и две дочки — моя бабушка Полина-Перл (1877‒1951) и Сима — тётя Сима, Сильвия Самуиловна-Самойловна (1890‒1956). Бабушка Полина, вероятно, родилась в Бердянске, там же вышла замуж за Арона Токачирова. В Бердянске родилась их старшая дочь — Регина, остальные дети родились в Феодосии. Муж Полины, мой дедушка, Арон умер в 1911 (1912) году. У бабушки Полины было четыре дочки Регина (1899‒1972?), Оля (год рождения не известен, умерла в детстве), Шура (1903‒1996) и моя мама Сара (1905‒1966) и два сына — Марк (1901‒1975??) и Виктор (1907‒1970).

У Нафталия кроме Ребеки ещё был сын Владимир и дочка Голда.

Голда, сестра Ребеки, вышла замуж за Израиля Бродского. У Израиля Бродского и Голды родились два сына, Исаак (в Бердянске) и Анатолий (Нафтолий) и сёстры — Раиса и Полина. Исаак, Анатолий, Раиса и Полина — двоюродные братья и сёстры моей бабушки и тёти Симы). Исаак стал известным художником.

(окончание следует)

Примечания

[1] Наталия Балакина. Исаак Бродский Художник и коллекционер. Культура, История, Искусство — http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10019.php

[2] В 1879 году видный ученый-офтальмолог, Эдуард Андреевич Юнге (1833‒1898) выкупил у местного землевладельца Бахтыша Мурзы Ширинского около 1000 га, включая Коктебель и Отузы, и заложил виноградные плантации. Дело отца продолжил его сын — Александр Эдуардович Юнге. Изучив виноделие за рубежом, он построил винодельни, большие погреба и ирригационные сооружения. Потомки А.Э. Юнге разделили землю на участки и продали их. «Отуз» — по-татарски «тридцать» (столько здесь было дворов в 1778 году). В настоящее время Отузы —два посёлка городского типа — Щебетовка и Курортное. Местность с трех сторон защищена горами. «Самая миловидная полоса этой части Крыма по мне Отузы, — писал Грибоедов своему другу Бегичеву. Сюда я прискакал поздно ночью, при лунном сиянии».

Дом семьи Э. Юнге местные жители разобрали ещё до войны.

[3] Коктебель — «Страна голубых вершин». Состоит из трёх слов: кок — голубой, небесного цвета; тэбэ — вершина; эль — край, страна «Как море определяет всю жизнь Коктебеля, так виноград задает тон Отузской долине», — писал в начале прошлого века автор «Крымских очерков» С. Елпатьевский (С. Елпатьевский Крымские очерки. Год 1913. Издательский дом «Коктебель», 1998). Местность издавна населяли татары, армяне, евреи-крымчаки, греки, немцы, караимы, русские, украинцы.

[4] Могилевский Лев Давидович преподавал литературу, математику и несколько других предметов; Золотницкий — Митрофан Иванович преподавал физику, бывший офицер; Рябыкин Михаил Иванович —преподавал математику ещё до Октябрьского переворота. Все они закончили университеты ещё до Октябрьского переворота.

[5] В первое десятилетие после 1917 года захват большевиками власти назывался Октябрьским переворотом. К концу 1930-х годов в советской официальной историографии утвердилось название «Великая Октябрьская социалистическая революция». Выражение «Октябрьский переворот» употреблялось в эмигрантской литературе, диссидентских кругах, а начиная с перестройки — и в печати.

[6] Песенка в разных вариантах известна с середины XIX в. Пели студенты Казани, Санкт-Петербурга и Киева.

[7] Крамбамбули — пунш, приготавливают из вина, рома, сахара, фруктового сока и/или фруктов, а также пряностей.

«Крамбамбули» — старинная немецкая студенческая песня. На русский язык ее перевел между 1822 и 1829 гг. Николай Языков (1804‒1848) во время обучения в Дерпте. Современную мелодию русской версии создал не позднее 1855 года Александр Дюбюк (1812‒1897/98).

[8] Обычно гости записывали в альбом тёти Симы свои стихотворения, и я полагал: стихотворение автора, знакомого тёти. Позднее узнал: это стихотворение Е.А. Баратынского: «В альбом». См. «Литературные памятники», Стихотворения. Поэмы». Изд. «Наука»,1982.

[9] Владимир Петрович Купченко (1938‒2003) родился в г. Свердловск — исследователь творчества Максимилиана Волошина.

С декабря 1961 г. работал экскурсоводом, собирал материалы о М.А. Волошине. В 1974 г. был назначен научным сотрудником создающегося Дома-музея Волошина, с 1975 г.— его заведующим. Проделал большую работу по изучению биографии и наследия М.А. Волошина. Автор более 400 публикаций в газетах, журналах, научных сборниках и лит.-худ. Альманахах) и 28 книг (некоторые в соавторстве).

[10] Наталия Михайловна Балакина, исследует жизнь и творчество И.И. Бродского.

[11] Купченко В.П., Остров Коктебель. Библиотека «Огонек» № 37, изд. «Правда», М., 1981.

[12]Л.Г. Шепелева Страница в фейсбуке https://www.facebook.com/groups/1851418398442677/ 

«Отузская долина (Щебетовка) Восточный Крым».

[13] Кто был кто в Феодосии и Феодосийском уезде, включая гостей. 1783 — 1-я треть XX в.»: Опыт биографического справочника /Предисл., ред. Г.В. Петровой; сост.: В.П. Купченко, Р.П. Хрулева — М.: Издательский центр «Азбуковник», 2018. — 704 с.: с илл.

Из справочника: № 506 Бак Сильвия Самойловна (‒1953) сестра П.С. Токачировой, 2-я жена Р.А. Пузанкевича (дача в дер. Отузы);7083 Пузанкевич Мария Николаевна (1899‒1974), оконч. Учит. И-т. Керчь; 7084 Пузанкевич Наталья Николаевна (1897‒1962). Отузы; 7085 Пузанкевич Николай Артёмович (1870‒1932, Кировоград), зав казённым имением в дер. Отузы, агроном и винодел; также № 7086 Пузанкевич Сильвия Самойловна, урожд. Бак (1890‒1956), жена Н.А. Пузанкевича (с 1908), кузина худ. И.И. Бродского.

[14] Ио́сиф (О́сип) Вениами́нович Стамбо́ли (1877, Феодосия —11 июня 1958, Париж) был членом Феодосийского благотворительного общества. Заботился о своих работниках. Оплачивал их лечение, при необходимости предоставлял жилье. Мама полагала, что дедушка С. Бакк какое-то время жил в доме, построенном хозяином фабрики И. Страмболи. В 1916 году Стамболи продал свою недвижимость и покинул Россию. Он жил вместе с семьей во Франции. Имел небольшой бакалейный магазин. В эмиграции поддерживал караимскую общину.

[15] Распространенное название ведущего сельскохозяйственного вуза России. Основан в 1865 как земледельческая и лесная академия в селе Петровско-Разумовское (отсюда наиболее известное название «Петровско-Разумовская Академия») близ Москвы. Официальное название неоднократно менялось (Петровская академия, Московский сельскохозяйственный институт. С 1923 года Сельскохозяйственная академия имени К.А. Тимирязева).

[16] В 1891 г. Голицын возглавил все казённые хозяйства царской и великокняжеских семей Романовых в Крыму — имения. Был назначен управляющим «Удельных имений Императорской фамилии», куда входили виноградарские и табачные плантации (доходы принадлежали царской семье). В 1895 году Голицын назначает главными управляющими отдельных участков хозяйств в Крыму нескольких агрономов — специалистов по виноделию и табаку, в том числе и Н. Пузанкевича, и по поручению императора отправляется в Грузию, где организует виноградарские хозяйства, также принадлежащие царской и великокняжеским семьям.

[17] По рассказам знакомых Сильвии в первом браке Н. Пузанкевич был женат на графине. В Старом Крыму, в усадьбе, принадлежащей ему до 1919 г. наша семья отдыхала в 1936‒1937 г.

[18] Имена и даты из книги (см. прим. 13) Дома падчериц называли ласкательными именами: Тася, Муся, Леночка. По рассказам родственников, Лена во время Гражданской войны работала медсестрой в госпитале. Вышла замуж, предположительно, за офицера белой армии и исчезла. В письме тёте Регине из Америки её сестра, Шура (она в эмиграции с 1921 года), случайно встретила Лену, которая работала на фабрике галстуков. Лена не захотела поддерживать контакты с родственниками. Связь с ней окончательно оборвалась. (Сведения от Виктории Милославской).

[19] Максимилиан Волошин. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. Составление, вступительная статья, подготовка текста и комментарии З.Д. Давыдова, В.П. Купченко М., «Правда», 1991.

[20] В сезон, когда было много гостей, Волошины приглашали кухарку.

[21] Мама в 1925 году отдыхала в Отузах. Вместе с тётей была на приёме М. Дейши-Сионицкой. Мама уже несколько лет работала модельером дамских шляп. Её интересовали последние моды. Она рассказывала, что фасоны шляп на дамах были из последних французских журналов мод. Мама восхищалась шляпами с изогнутыми полями; отделанными страусовыми перьями, искусственными цветами и кружевом. Были шляпы с одной приподнятой наверх стороной (а-ля Генрих II). Носили также шляпы-тюрбаны, украшенными бантами, перьями, цветами и пряжками.

[22] «Орден обормотов» возник в начале курортного сезона 1911 года в доме Волошина, под его. руководством в компании сестёр Веры и Лили Эфрон, их брата Сергея, сестёр Марины и Аси Цветаевых и др. (Л.Е. Фейнберг «Три лета в гостях у Максимилиана Волошина» , журнал «Дон» 7, Ростов-на-Дону).

[23]Н.А. Маркс служил в Варшаве, на Кавказе, в Сибирском и Московском военных округах. Награждён орденами Святого Владимира, двумя — Святой Анны и тремя — Святого Станислава. Дом Н.А. Маркса в Отузах реквизирован, заселён. В настоящее время разделён на три части.

[24] Сибор Борис Осипович (настоящая фамилия — Лифшиц; 1880‒1961).учился у Леопольда Ауэра, женился на его дочери Надежде Львовне (1876‒1976). С 1923 года профессор МГК имени П.И. Чайковского, Заслуженный артист Республики (1925), автор учебно-методических пособий, транскрипций для скрипки произведений других композиторов.

[25] Викентий Викентьевич Вересаев (настоящая фамилия — Смидович) закончил в 1888 году историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета; в 1894 году — медицинский факультет Дерптского университета. Работал врачом в Туле, в Петербурге в Городской барачной больнице С.П. Боткина. В 1904 году, во время русско-японской войны — военврач. После революции наиболее интересные работы В. Вересаева: «Записки врача», «Пушкин в жизни» и роман «В тупике», 1922 г. (к этому роману я вернусь). См также: Спутники Пушкина, т. 2, Издательство: АСТ, Астрель, Харвест М. 1937 — переиздан в 2011. В.В. Вересаев — лауреат Пушкинской премии (1919), Сталинской премии первой степени (1943). Опубликованные Вересаевым  рассказы о жизни Пушкина не могут считаться достоверными;они основаны на сплетнях и слухах до и после смерти поэта.

[26] В.М. Васнецов Бог Саваоф, 1885, Картина в Третьяковской галерее.

[27] Маркс Никандр Александрович Легенды Крыма. 1913, иллюстрации К. Арцеулова Посвящение: «Посвещаем первый выпускъ Леіендъ Крыма вдохновителъницѣ нашею труда—Жаннѣ Ивановнѣ Арцеуловой Н. Марксъ, К. Арцеуловъ» (так — в оригинале). Второе издание посвящено жене Маркса.

[28] В 1921 году этот мифический змей якобы объявился у подножия Карадага, выполз на пляж. В Коктебель отправили роту красноармейцев, чтобы поймать змея. Искали змея долго, не нашли. Газетную статью о коктебельском змее М. Волошин отправил М. Булгакову. Вдова Волошина утверждала, что в повести «Роковые яйца» использована эта статья. Факсимильное издание,1990: Таврида: Симферополь.

[29] Уроки рисования, которые мама получила в имении, впоследствии помогли в создании и изготовлении новых фасонов дамских шляп. Их она вначале прорисовывала, делала макеты и по ним заказывала формы.

[30] Виктор Аронович Токачиров (1907‒1970), к.т.н. Крупный гидростроитель. Долгие годы работал в Тбилисском Научно-исследовательском институте. Крупнейший гидростроитель, внёс большой вклад в науку и практику туннелестроения и механику скальных пород. Автор около ста научных работ и изобретений.

[31] В июле 1912 г. М. Волошин с графом А. Толстым, а также художниками В. Белкиным и А. Лентуловым, принимавшими раннее участие в отделке кафе «Бубновый валет» Петербурге, устроили в небольшом сарае кофейню, которую назвали «Бубнами». Все стены помещения были расписаны натюрмортами Лентулова и Белкина. Каждый рисунок сопровождался небольшим шуточным стихотворным текстом А. Толстого и М. Волошина. В кафе царила непринуждённая артистическая атмосфера.

[32]Максимилиан Волошин. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. Глава Елизавета Кривошапкина. «Веселое племя «Обормотов». Составление, вступительная статья, подготовка текста и комментарии З.Д. Давыдова, В.П. Купченко. М., «Правда», 1991.

[33] В 1912 г. в Москве вышел из печати Первый литературный сборник футуристов группы альманах «Пощечина общественному вкусу» изд. Г. Кузьмина и С. Долинского, тираж 600 экз.